Луков Вал. А., Луков Вл. А. Теория тезаурусного подхода

Источник: Луков В. А., Луков Вл. А. Теория тезаурусного подхода // Гуманитарное знание: тенденции развития в XXI веке. В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского / колл. моногр. ; под общ. ред. Вал. А. Лукова. М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2006. С. 557–565.

Субъективная культурология. Осуществление тезаурусного анализа мировой культуры, комплексных проблем человека и общества — грандиозная научная задача, которую ставит перед собой коллектив исследователей — докторов и кандидатов наук, аспирантов, преподавателей и научных сотрудников, объединенных Институтом гуманитарных исследований Московского гуманитарного университета в сотрудничестве с Международной академией наук (IAS, Австрия) и Центром тезаурологических исследований Международной академии наук педагогического образования (МАНПО, Москва), с привлечением ученых из Москвы, Самары, Магнитогорска, Омска, Орска и других городов, разрабатывающих общегуманитарный тезаурусный подход. В результате складывается новая научная школа. Исходным для нее видится определенный круг идей, и среди них следующие.

Гуманитарные науки все более субъективизируются и отдаляются от идеала науки как объективного знания. Сначала позитивистская парадигма, а затем парадигмы структурного функционализма, структурализма, исторического материализма, других макросоциальных теорий понесли существенный урон под воздействием критики со стороны представителей субъективно-ориентированных концепций гуманитарного знания. И эта критика все меньше может быть отвергнута или проигнорирована научным сообществом. Действительно, в условиях «информационного взрыва», характеризующего культуру новейшего времени, перед исследователем возникает трудноразрешимая проблема: в состоянии ли он овладеть огромными массивами информации для того, чтобы сделать определенные научные выводы? Объективность исследования оказывается под вопросом не только в том или ином конкретном случае, но и в целом. Субъективизация современной науки — не просто дань времени, но и естественное следствие развития культуры. Как же работать с этой субъективной составляющей, сохраняя при этом требования, присущие научно-ориентированному знанию?

Ответ на этот вопрос, на эту потребность науки, прежде всего в сфере гуманитарного знания, занимает умы выдающихся ученых. Далеко не случайно философия ХХ века испытала такое мощное воздействие учения Л. Витгенштейна, поставившего в качестве ограничителя полноты знания лингвистический барьер: человек может знать лишь то, что позволяют ему сформулировать средства используемого им языка («Границы моего языка означают границы моего мира»[1]), при этом сами лингвистические средства не поддаются точному определению (витгенштейновская идея «семейных сходств»[2]). Критика данной позиции (в том числе идеи «семейных сходств» со стороны лингвистов, например, А. Вежбицкой[3]) вовсе не отменяет самого принципа: активности осмысления действительности субъектом. Культура не может быть осознана и вовлечена в человеческую деятельность в полном объеме, идет ли речь об индивидууме или об обществе (правильнее говорить о поле ассоциаций, семантическом поле, понятийном ядре и т. д.). Более того, опыт людей, опыт человечества свидетельствует, что объективные соотношения воспроизводятся и на индивидуальном, и на групповом, и на общесоциальном уровнях не непосредственно, а через осмысление и неизбежное их переструктурирование.

Для изучение этих процессов и вытекающих из них следствий разрабатывается в последние годы тезаурусный подход. Он показал свою эвристичность в культурологии, в рамках которой формируется тезаурология — своего рода субъективная культурология. Результаты его применения в социологии, филологии и других областях гуманитарного знания публикуются уже более 10 лет[4].

Понятие тезауруса. Центральное понятие этого подхода — тезаурус. В Древней Греции тезаурусом (thésaurós) называли сокровище, сокровищницу, запас. И в научной терминологии нашего времени — в лингвистике, семиотике, информатике, теории искусственного интеллекта и других областях знания — тезаурус обозначает некоторое особым образом оформленное накопление. В лингвистике подчеркивается полнота тезауруса как особого типа словаря, в котором исчерпывающим образом представлены лексические единицы во всей полноте из значений. Есть и другая лингвистическая трактовка тезауруса, идущая от П. М. Роже, английского лингвиста середины XIX века, и имеющая сторонников среди современных филологов (в частности, в лице видного российского лингвиста Ю. Н. Караулова[5]. Здесь тезаурус понимается как идеографический словарь, в котором показаны семантические отношения (родовидовые, синонимические и др.) между лексическими единицами. Особенность этого подхода состоит в том, что тезаурус строится как иерархичная структура. Отсюда берет начало понимание тезауруса в информатике и теории искусственного интеллекта, где обращается внимание на систематизацию данных, составляющих тезаурус, и на их ориентирующий характер. Именно такая характеристика тезауруса легла в основу содержания этого понятия в общегуманитарном тезаурусном подходе к анализу культуры: тезаурус — это структурированное представление и общий образ той части мировой культуры (включая картину мира), которую может освоить субъект.

Нужно обратить особое внимание на то, что тезаурус (как характеристика субъекта) строится не от общего к частному, а от своего к чужому. Свое выступает заместителем общего. Реальное общее встраивается в виртуальное свое, занимая в структуре тезауруса место частного.

Тезаурусный подход, в противоположность концепции З. Фрейда, строится на признании того, что в человеческом обществе власть культуры не менее значима, чем власть натуры (природы). Однако фрейдовская модель психического аппарата позволяет по аналогии наметить модель тезауруса. В нем фундаментом оказывается Неосознанное — как аналог Бессознательного. Цензура, или «инстанция», которая, по Фрейду, не позволяет содержанию Бессознательного попасть в систему Предсознание-Сознание (по «первой топике», сформулированной Фрейдом в его ранних работах),  почти прозрачна, поэтому нет трудностей при переводе Неосознанного в форму Осознанного. Неосознанное при этом выступает и как когда-то осознававшееся, но не представленное в актуальном поле Сознания, и как никогда не осознающееся (преднатальный период по Грофу, первые годы жизни человека и т. д.).

Аналогом влечений, играющих такую важную роль у Фрейда для раскрытия «динамики» и «экономики» психических процессов, в тезаурусе оказываются предпочтения и ожидания (все новое проходит через эту призму). Предпочтения предполагают выбор из нескольких вариантов (пространственная характеристика), ожидания связаны с прошлым опытом (временнáя характеристика). Очевидно, при прохождении новой информации сквозь «призму» предпочтений и ожиданий действуют законы аналогии (сближения по сходству) и ассоциации (сближения по смежности), чему в литературе соответствуют метафора и метонимия.

Структура и свойства тезауруса. Учение Фрейда дает еще одну подсказку: тезаурус должен иметь «топику», то есть структуру различных зон. Может быть выстроена семиступенчатая «пирамида тезауруса», где с каждой ступенью, начиная снизу и двигаясь вверх, связывается определенный круг наиболее фундаментальных проблем, которые решает человек в течение жизни:

1 ступень: проблемы выживания;

2 ступень: проблемы распространения, рождения детей, семьи, секса;

3 ступень: проблемы власти, иерархической организации общества;

4 ступень: проблемы коммуникации на уровне чувств (любовь, дружба, ненависть, зависть и т. д.);

5 ступень проблемы коммуникации на уровне диалога, высказывания, письма и т. д.;

6 ступень проблемы теоретического осмысления действительности;

7 ступень; проблемы веры, интуиции, идеала, сверхсознания.

В соответствии с христианской традицией первые 3 ступени ассоциируются с «низом», 4 ступени над ними — с «верхом». Высшие ступени редко осознаются. Это объясняет, почему в литературе, представляющей собой результат вполне осознанной деятельности и воплощающей в слове предпочтения и ожидания все более расширяющейся читательской массы, такое огромное место занимают проблемы выживания, жизни и смерти, самоубийства, насилия, войны, жестокости (что нашло отражение в жанре трагедии, популярнейшем у древних греков, в жанрах детектива, хоррора — литературы ужасов, триллера, популярнейших в массовой культуре ХХ века, и т. д.). Чуть менее популярны проблемы второй ступени. Литература, отражающая проблематику высших ступеней «пирамиды тезауруса», неизбежно ориентирована на «посвященных», на духовную элиту общества, но именно эта литература, обладающая мощным воспитывающим воздействием, развивающая духовные устремления человека, прежде всего становится классикой — и тем самым основным предметом изучения истории литературы как научной дисциплины. Но при этом классика почти всегда обращается и к материалу нижних ступеней «пирамиды тезауруса» (как в «Эдипе-царе» Софокла, «Гамлете» Шекспира, «В поисках утраченного времени» Пруста), иначе духовно ориентированной литературе грозит участь остаться литературой тайных учений, эзотерической (для узкого круга посвященных).

Тезаурус обладает рядом черт, характерных особенностей, из которых в первую очередь нужно выделить следующие:

- неполнота любого тезауруса по сравнению с реальным развитием культуры, его фрагментарность, относительная непоследовательность; единство тезауруса, несмотря на фрагментарность составляющих его элементов, обеспечивается субъективно (внутренняя логика), в частности, через единство личности;

- иерархичность, восприятие мировой культуры сквозь призму ценностного подхода; выделенные приоритеты составляют определенную подсистему — ядро тезауруса;

-  творческое пересоздание, переосмысление, вводящее герменевтический аспект в характеристику тезауруса;

- ориентирующий характер тезауруса;

- наличие родственных явлений в других тезаурусах, что ставит вопрос о генезисе тезаурусов;

- разнообразие и изменчивость тезаурусов, множественность уровней освоения культуры, при наличии ядра — отсутствие четких границ;

- действенность тезауруса, который влияет на поведение, другие проявления субъекта; воспитывающий (социализирующий) характер.

Нам важно было бы отойти от такого представления о тезаурусе, которое сложилось в лингвистике (где это полный состав лексического строя языка) и даже информатике (где тезаурус понимается как семантическая мера информации: эта мера связывает семантичес­кие свойства информации со способностью пользователя принимать поступившее сообще­ние, а сам тезаурус трактуется как совокупность сведений, которыми располагает пользова­тель или система), хотя последнее гораздо ближе к заявляемому нами тезаурусному анализу.

Что здесь нас не вполне устраивает? Прежде всего назначение тезауруса. И в лингвистике, и в информатике оно, разумеется, может быть связано с ориентацией в окружающей социокультурной среде и задачей субъекта (для достижения эффективной ориентации) по освоению поступающих информационных импульсов, их интериоризации в собственную регулирующую систему. Но это скорее интерпретация извне, в самом строе названных научных дисциплин ориентирующие качества тезауруса находятся на периферии. В тезаурусном же анализе, каким мы его развиваем сегодня, — это как раз и есть сущность изучаемого конструкта.

Именно поэтому тезаурус перестраивает мир, не меняя его по существу, а применяя к субъекту: субъект ставится в центр не только познания, но и знания, которое строится, напомним, не от общего к частному, а от своего к чужому. То, что свое выступает заместителем общего, а реальное общее встраивается в свое, занимая в структуре тезауруса место частного, означает некую сущностную трансформацию бытия, но в довольно ограниченном диапазоне: такая трансформация не произвольна, она подчиняется задаче ориентации, а значит, выживания, воспроизводства, достижения целей. Отсюда и то понимание инновации, которое связано с тезаурусным анализом: все новое для того, чтобы занять определенное место в тезаурусе, субъектом должно быть в той или иной мере освоено (буквально: сделано своим).

Проблема полноты тезауруса. В этой связи рассмотрим вопрос о полноте тезауруса. Мы уже отмечали, что тезаурус обладает рядом черт, характерных особенностей. Из их числа мы выделяем и неполноту любого тезауруса по сравнению с реальным развитием культуры[6], его фрагментарность, относительную непоследовательность (можно сказать: объективную непоследовательность при субъективной последовательности).

Здесь можно видеть противоречие заявляемого подхода с принятым общенаучным значением термина «тезаурус». Если неполнота есть свойство любого тезауруса, то устоявшаяся лингвистическая трактовка тезауруса как полного лексического состава языка теряет смысл.

В действительности проблема терминологической нестыковки вполне разрешима. Неполнота тезауруса есть его относительная характеристика: она применима к нему, когда тезаурус поставлен в одну плоскость с реальным развитием культуры. Но в тот же самый момент тезаурус обладает полнотой в ином контексте: он содержит полный объем ориентирующих знаний, т. е. его полнота соотносима с целями субъекта, в то время как неполнота — с культурными системами и социокультурной средой.

Эта исходная формула позволяет увидеть, что тезаурус обладает консервативной активностью. Употребляя этот почти оксюморон, мы подчеркиваем, что поскольку прикладное назначение тезауруса достигается тогда, когда субъект не нуждается в новом знании для достижения своей цели, до определенного критического момента субъекту нет смысла в освоении нового знания. Соответственно, тезаурус в обычных условиях (иначе говоря, в условиях, которые воспроизводятся на достаточно долгом временном отрезке в относительно сходных и освоенных субъектом формах) не стремится к дополнению, закрывается от новой информации, игнорирует ее. Тезаурус, таким образом, выполняет не только функции освоения информации, ее сохранения (по мысли А. Б. Тарасова, в форме тезаурусных парадигм) и ее переструктурирования, но и весьма важную функцию защиты от информации. Н. В. Захаров предложил помимо пары категорий «свое — чужое» использовать и особую категорию тезаурусного анализа — «чуждое». Думается, это перспективная идея[7]. Действительно, часть информации воспринимается как «чужое» (в этом случае сопоставимое со «своим»), а часть — как «чуждое», совершенно неприемлемое.

Этот эффект хорошо известен в повседневной жизни. Мы уже обращались к вопросу, почему для многих людей старшего поколения так трудно пользоваться мобильным телефоном, дающим новые возможности для коммуникации (см. главу 4). Дело именно в этих новых возможностях, а не в неспособности запомнить, на какие кнопки следует нажимать. Проблему составляет изменение горизонтов и освоенных практик взаимодействия, которые подавляются консервативной активностью тезауруса. Проблема, следовательно, — в освоенных стилях жизни, в более широком смысле — в образе жизни.

Но информационные барьеры ставятся тезаурусом, конечно, не только в сфере быта. Разоблачение культа личности Сталина и обнародование правды о ГУЛАГе, уничтожении ряда выдающихся деятелей науки, культуры, армии, производства не были восприняты многими советскими людьми в 1950-е годы, нежелание знать об этом, думать об этом сохраняется и полвека спустя как широко распространенная позиция в российском обществе. Есть и противоположная тенденция — отрицание значимости всего, что было достигнуто в годы советской власти. Здесь действует тот же механизм тезаурусной блокировки, который позволяет верующим игнорировать разночтения в священных текстах. Тезаурусы отстаивают свою ориентирующую роль путем деконструкции опасных информационных импульсов, пока не оказывается под угрозой жизнеспособность субъекта.

Новая ситуация, содержащая такую угрозу, выявляет и неполноту тезауруса. Требуются новые материалы для его переструктурирования. В этом случае старые тезаурусные конструкции отодвигаются на задний план, уходят из актуального знания. Но они могут на определенном этапе вернуться как результат новой переоценки ценностей, разочарования в несбывшихся надеждах, освобождения от ослепления. Немаловажно, что уходящие из сферы актуального знания и актуальной деятельности тезаурусные конструкции могут не терять своей целостности и потому достаточно легко воспроизводятся, если сменились условия и возникли риски утраты жизнеспособности.

Это обстоятельство не следует связывать с узко прагматическими целями субъекта, тем более соотносимого лишь с индивидом. Напротив, оно проливает свет на важные стороны культурного развития в масштабах народов и культурных эпох.