Луков Вал. А. Аксиология гуманитарного знания и проблема субъектности

Аксиологический императив. Гуманитарное знание по своей природе аксиологично, иначе говоря, его назначение для человека определяется прежде всего ценностными основаниями. Такое понимание гуманитарного знания, разумеется, не является всеобщим и бесспорным. Тем не менее все более распространенным становится отход от представления о внеценностном гуманитарном знании, что и может быть определено как постепенное осознание необходимости аксиологического императива для гуманитарных наук. Здесь уместно применение методологического принципа, обоснованного Максом Вебером для наук о культуре: отнесение к ценности и свобода от оценки.

В самом увлечении аксиологическим подходом к гуманитарному знанию или критическом к нему (подходу) отношении обнаруживается некоторая тенденция: в переходные эпохи внимание к ценностному анализу выше.

«Наша жизнь получила… совершенно иной характер, и это расширение социальных рамок — самое важное основание для экстенсивного и интенсивного усиления чувства жизни, которое ощутило человечество XIX в. В области культуры повсюду возникают сложные проблемы политического, социального, интеллектуального движения. Это создает в ценностном понимании жизни совершенно новые моменты и глубоко идущие изменения такой силы, о которой прежде и не подозревали. В борьбе новых форм жизни против существующих убеждений и отношений с бурной страстью сталкиваются друг с другом крайности старого и нового. Потому именно в этих отношениях все пребывает в текучем состоянии, соглашение еще далеко не достигнуто, и никогда еще почва убеждений, на которой должно строиться социальное сообщество, не была до такой степени взрывчатой, неустойчивой и ненадежной, как в наши дни»[1], — писал Вильгельм Виндельбанд, центральная фигура Баденской школы неокантианства, один из провозвестников выделения наук о культуре по аксиологическому признаку. Собственно, переходность общества на переломе XIX и ХХ веков породила первые обстоятельные концепции ценностей.

Напротив, крупный советский исследователь проблемы ценностей О. Н. Дробницкий к аксиологической проблематике был настроен критично: «Предметный мир человека как воплощение его сущностных сил понятие конкретное, отражающее социальное бытие во всем его многообразии и богатстве. Тогда как ценность лишь одна из сторон отношения между человеком-субъектом и его предметным миром. Понятие ценности — довольно тощая абстракция. В самом деле, ценность всегда обозначает лишь нечто положительное и отрицательное, отражает сложный и противоречивый Мир в одноплоскостном измерении»[2]. Этот взгляд вполне уместен в стабильную эпоху, когда ценностные регуляторы работают в режиме социальной нормы.

Новая полоса нестабильности, социальной аномии — и вновь тематика ценностной основы выбора становится для гуманитарной науки приоритетной. Например, Н. И. Лапин и его сотрудники выдвигают в 1990-е годы гипотезу о ценностях как аттракторах выбора. Они задаются целью установить, что определяет выбор, делаемый рядовыми гражданами и теми, кто находится у власти. Из двух вариантов ответа (первый, получивший развитие в марксизме, признающим определяющими внешние по отношению к индивидам социально-экономические и политические факторы; второй, в русле веберовской традиции: глубинными регуляторами человеческих действий служат ценности самих индивидов и социальных групп как субъектов общественных процессов) исследователи выбирают второй и утверждают, что «в условиях патологического социокультурного кризиса возрастает вероятность того, что именно ценности принимают на себя функции аттракторов (как бы встроенных магнитов), одни из которых удерживают общество вблизи хаотической области, а другие влекут его из этой опасной зоны на орбиту устойчивого движения к новому социокультурному состоянию. Это верно в отношении как социально-политических, так и экономических процессов»[3]. Это явно не «тощая абстракция», каковой проблему ценностей видел за три десятилетия до этого О. Н. Дробницкий.

В чем эвристический смысл понятия «ценность»?  Рудольф Лотце, который ввел это понятие в философский язык, исходил из того, что ценность существует лишь в ее значимости для субъекта и в то же время объективна, обладая общезначимостью для индивидов. Это был известный поворот в представлениях о том, что считать наукой. Как писал Г. Риккерт, «Лотце хотел не только исчислять мир, но также и понимать его... Но что значит понимать, если слово это должно сохранять свой многозначный смысл и принципиально отличаться от исчисления, объяснения и описания? Лишь действительное всегда остается непонятным. Понимать можно только смысл или значение вещи, а смысл и значение что бы то ни было имеет лишь по отношению к ценности. Во всех отношениях свободное от ценностей бытие вместе с тем лишено смысла и значения. Поэтому если хотеть понимать, то нельзя игнорировать ценности»[4]. Итак, недостаток понимания реальности и составлял источник обновления теории[5].

Генрих Риккерт распространил это нововведение на сферу науковедения и провел рубеж между естественными и гуманитарными науками (точнее — науками о природе и науками «историческими») на том основании, что первые выявляют «общее со всеми», а вторые — «важное для всех». Выявление «важного», таким образом, представляет собой иной способ отбора, интерпретации и обобщения эмпирической реальности. По Риккерту, «исторический индивидуум имеет значение для всех, благодаря тому, что он отличается от всех. Тот, кто полагает, что общее значение имеет ни в коем случае не индивидуальное, но лишь общее, упускает из виду тот простой факт, что именно общие ценности часто приурочиваются к абсолютно индивидуальному и единственному в своем роде»[6].

Поиск «значимого для всех» в конечном счете означает движение в зону интерпретаций, где роль исследователя исключительно велика. Она может быть представлена как вчувствование, вживание исследователя в изучаемый человеческий материал, как у В. Дильтея, может приобретать черты объективной оформленности, как у М. Вебера («интерес эпохи»), но все же ценностный мир живет через ориентации и интерпретации. Здесь и проявляется понимание человека как назначение гуманитарного знания. К концу ХХ века это стало особенно очевидно.

Наука как сообщество ученых. С точки зрения организации научного поиска это вовсе не значит, что ученый свободен в  произвольном представлении реальности на свой вкус. У Виндельбанда в характеристике ситуации в науке, каковой она уже сложилась сто лет назад, обнаруживаем способы, каким научное сообщество ограждает себя от исследовательского произвола: «Даже для научной жизни в наше время характерно, что деятельность ученого осуществляется в рамках научной школы. Ученый, работающий в области естествознания, и в не меньшей степени тот, кто работает в области науки о культуре, находят разработанный со всей тонкостью и не раз уже оправдавший себя метод: кто овладеет им и применит его по всем правилам к до того еще не исследованному предмету, может быть до некоторой степени уверен, что он своей произведенной по аналогичному методу работой добьется хотя бы небольшого успеха и прибавит к постройке общего здания хорошо отделанный кирпич. Людей, которые идут и могут идти своим путем, становится, по существу, все меньше»[7].

Сегодня на фоне плюрализма внутри наук и междисциплинарности как отличительного признака научного знания конца ХХ — начала XXI века это положение сохраняет свое значение. Фактически гуманитарные науки составляют совокупность научных сообществ, объединенных определенными правилами научного поиска и концепциями, позволяющими делать соизмеримые с ними выводы из эмпирической реальности. Во многих случаях речь идет не о законченных теоретических построениях, а о, так сказать, пробном, примерном собрании идей, более или менее логически увязанных между собой, которые и не претендуют на название теории, хотя выступают по отношению к эмпирическому материалу в роли ориентира. Такого рода теоретические связки получили название перспектив. Этот термин предложил использовать американский социолог У. Скидмор для обозначения теорий, которые не имеют строгую логику и систему, а дают образное представление о реальности пеперспективы. В отличие от дедуктивных теорий более аморфны, их нельзя проверить на практике, но они дают язык описания реальности в определенном аспекте. Перспективы — это «интерпретативные схемы понимания» социальной реальности, утверждает У. Скидмор[8]. Надо подчеркнуть, что для современного исследователя и для практика теоретические перспективы дают иногда больше, чем оформленные по правилам логики теории. Образ общества — даже и на уровне метафоры — лучше схватывает его черты, чем теоретическое описание на базе строго определенных понятий и правил их соединения.

Казалось бы, такое размывание гуманитарных наук, теряющих даже четкие парадигмальные опоры, должно вести к распылению научных сообществ и к индивидуализации научного творчества, нарастания числа несопоставимых между собой интерпретационных схем. Но в конце концов этого не происходит. Почему же?

Представляется, что границами для произвольного толкования действительности выступает сама эта действительность, устанавливающая для субъекта научной деятельности и возможности, и барьеры креативности. Инструментом регулирования в этой сфере выступает социальная субъектность.

Социальная субъектность. Под социальной субъектностью мы понимаем способность общества, социальных групп, человека выступать в качестве активного начала (деятеля, творца) социальной реальности[9]. Эта активность проявляется в воспроизводстве и обновлении общественных отношений, в социальном конструировании и проектировании реальности, включая ее ценностно-нормативную сферу, в различных формах социальной деятельности. Она находит отражение и закрепляется различными формами социальной и культурной идентификации.

Аналогом рассматриваемого понятия выступает юридическое понятие правосубъектность, которое обозначает способность лиц быть носителями юридических прав и обязанностей. Правосубъектность разделяется на правоспособность (т. е. способность обладания правами и несения обязанностей) и дееспособность (т. е. способность к самостоятельному осуществлению прав и обязанностей)[10]. Представляется, что такая трактовка правосубъектности как нельзя лучше соответствует представлению о социальной субъектности, которая — по аналогии — может быть рассмотрена в единстве двух сторон: обладания субъектом социально обусловленными возможностями к социальной деятельности и способности к ее самостоятельному осуществлению.

Социальная субъектность и генетически, и системно не может быть выявлена и интерпретирована вне ее объективных оснований — социально-экономических, культурных, политических условий, образа и стиля жизни, ценностно-нормативной системы и др. Эти объективные основания выступают как рамка достижимого уровня субъектности, в том числе и на индивидуальном уровне.

С этой точки зрения мы должны оценивать исторически связанные со своим временем тексты научных исследований в области гуманитарного знания. Мы нередко поражаемся провидческому характеру тех или иных высказываний, формулировок, оценок ситуации и т. д., сделанных давно, даже и в далекой древности. Удивляемся сходным с нашими размышлениями идеям, проектам. Но дух времени лежит на любом тексте, в нем и отражаются границы социальной субъектности каждой эпохи.

Креативность социальна, и это обстоятельство выступает как организующее начало гуманитарного знания, развивающегося через научные сообщества с их представлениями о целях науки и миссии ученого.