Ильин А. Н. Статус труда в обществе потребления

Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки России (государственное задание).

The article was written with financial support from the Ministry of Education and Science of Russia (the state order).

УДК 008 (103)

Ilyin A. N. The Status of Labour in the Consumer Society

Аннотация ♦ Потребительское общество — достаточно многогранное явление, полное осмысление которого требует обращения ко многим областям общественной жизни, в которые проникают потребительские тенденции: образование, экология, политика, аксиосфера, искусство, образ жизни и быта и т. д. В настоящей статье рассмотрен узкий аспект потребительской культуры — отношение к трудовой деятельности. Проводится сравнительный анализ особенностей советской антипотребительской культуры и современной потребительской. Доказывается факт глубокой инверсии, согласно которой труд наделяется в потребительском обществе высоким статусом не по критерию его социальной полезности и высокого профессионализма, а по критерию его высокооплачиваемости. Особое внимание уделяется рассмотрению кредитомании как актуальной тенденции современности.

Ключевые слова: общество потребления, труд, производство, нравственность, кредит.

Abstract ♦ The consumer society is rather a multifaceted phenomenon, the full understanding of which requires a reference to many areas of public life where consumer trends appear to be heading: education, ecology, politics, art, life styles, etc. In this article, the author considers a narrow aspect of consumer culture — the attitude to labour activity — and conducts a comparative analysis of the features of the Soviet anti-consumer culture and modern consumer culture. He proves the fact of a deep inversion, according to which labour is vested with high status in the consumer society not by the criterion of its social usefulness and professionalism, but in terms of the amount of payment. A special attention is paid to considering loan mania as a challenging trend of modern times.

Keywords: consumer society, labour, production, morality, credit, loan.

В информационном обществе с его калейдоскопично-фрагментарной культурой мифотворчество играет значительную социокультурную роль. Мифы внедряются в сознание и подсознание, формируют общественное мнение и мировоззрение, привычки и ценностные ориентации, вызывают те или иные чувственные и эмоциональные реакции. Они создают огромный массив гиперреальности, будучи основанными на фактах реальной действительности, и в этом заключается их социальная живучесть. Наконец, мифология современного мира создает богов.

Когда-то Аристотель сказал, что о людях можно судить по тому, каковы их боги. Пантеон богов современности, несмотря на свое разнообразие, в целом сводится к сакрализации повседневного, интегрированного в модные тенденции и овеянного различными политическими, экономическими и технократическими мифами. И верховное место в иерархической структуре этого пантеона занимает потребление. Соответственно, проблематика homo consumens как нового социально-культурного типа стала особо актуальной, и вместе с ней обострилась актуальность критического анализа потребительских тенденций, которые в последние годы успешно интегрировались в общественную культуру и укоренились в ней, тем самым изменив содержание культурного пространства социума и трансформировав ценностные идеалы.

Потребительство — это социокультурная система, где социальная идентификация построена не в сфере труда и производства, а вне работы — прежде всего в развлечениях. Ранее стратификация общества основывалась на месте работы, на месте социальной системы распределения труда, а сам труд и трудовая добросовестность были условиями человеческого достоинства и общественного уважения. Уклонение от труда порицалось, и даже на юридическом уровне функционировало обвинение в тунеядстве. Теперь классификационным первенством обладает стиль жизни, на который указывает тело, одежда, машина, место отдыха и т. д.; эти атрибуты говорят не о жестком социальном статусе, а с помощью них владелец сам конструирует свой предъявляемый другим образ (Приепа, 2000). Аксессуары человека несут информацию о его статусе, равно как вектор его жизненной энергии и вектор его денежных трат говорят о том, что для человека выступает смыслом жизни. Для потребителя деньги и блага являются благами позиционными. Потребление превратилось в значимый стратифицирующий фактор, а человек стал тем, что он потребляет; как его публичное, так и его интимное пространства в большей мере конструируются потреблением. Расходы на потребительскую демонстративность и публичную расточительность оказываются важнее, чем расходы на естественное поддержание жизни.

Консюмерам свойственно сравнивать себя с представителями других, еще более обеспеченных, групп, которые фактом своей обеспеченности оказывают на них психологическое давление и этим стимулируют наращивать потребительские объемы. Потребность в демонстративной праздности подчеркивает дистанцирование от труда как непопулярного, неблагородного и даже унизительного вида деятельности, а также от групп, вынужденных заниматься трудом, и вместе с тем от людей, полагающихся на социальное обеспечение. С точки зрения консюмеризма, человек, вынужденный тяжело трудиться (в первую очередь на малооплачиваемой работе), и тем более человек, живущий на пособия и льготы, — несостоявшийся, неразумный, неудачливый и т. д. К льготникам и малоимущим, помимо названных представлений, консюмеризмом еще прибавляется обвинение в социальном паразитизме.

Культурные акценты переориентируются с производства на потребление, и эта переориентация, нарушение баланса между потреблением и производством, оставляет глубокий отпечаток на многих сторонах человеческого бытия. Потребление смещает труд и трудовую этику как основные факторы социализации, инкультурации и мотивации, а также функционирования социально-властной системы. Личная идентичность теряет связь с трудом и ролью человека в национальном производстве. В обществе потребления, в отличие от общества производства, человек призван жить не для того, чтобы работать и работать не для того, чтобы жить. Он призван жить, чтобы потреблять, и вместе с тем потреблять, чтобы жить. Правда, слово «жить» здесь стоит взять в кавычки, поскольку, прибегая к экзистенциальному пониманию жизни, вряд ли удастся совместить ее с потреблением. Как отметил Г. Л. Тульчинский, «ориентацию на труд (духовный, интеллектуальный, физический), напряжение, заботу, созидание и эквивалентный (справедливый) обмен сменила ориентация на дары, карнавалы, организованный другими праздник жизни. Совершился переход от личности, ориентированной “изнутри”, к типу личности, ориентированному “извне”. Возникла и утвердилась нетерпеливая посредственность, безапелляционно притязающая на все блага мира. Казавшаяся ранее безусловной и ценностно значимой установка “все для человека” и многовековая работа и борьба, сопровождавшаяся немалыми жертвами, привели в итоге к возникновению множащейся массы людей, желающих только одного — чтобы их кормили, поили и всячески ублажали» (Тульчинский, 2007: 128).

Идеалы и ценности перестают быть самими собой и превращаются в пустые знаки, происходит погружение человека в ирреальный мир знаков, которые, как он верит, принесут ему социальный престиж и счастье. Эта знаковость выступает первичной характеристикой общества потребления, а богатство и излишество — уже вторичная его характеристика. Отношения потребления становятся опосредованы вещами-знаками: интегрированными в строй производства предметами покупки и потребления становятся не только вещи, но и потребности, чувства, знания, желания, страсти и сами отношения. Еще Г. Маркузе писал об индустриальной цивилизации, которая превращает в потребность неумеренное потребление, где общественный контроль коренится в новых потребностях, производимых обществом (Маркузе, 2003). В обществе потребления ключевое место отводится индивидуальному потреблению, которое опосредовано рыночными отношениями. Без рынка как коммерческого фактора, ослабляющего прежние культурные нормы, невозможно появление мощных потребительских тенденций и консюмеристского общественного типа. Экономике общества потребления нужна соответствующего рода социальная мотивация, которая обеспечивает потребительский спрос, значительно превышающий естественные потребности.

Всеобщим для современной культуры стало не производство, а потребление, что говорит о состоянии социального сознания: место таких ценностей, как бережливость и любовь к труду, заняла расточительность. Данная культура нарушает баланс между производством и потреблением, высмеивая одно и абсолютизируя другое. Соответствующий характер массмедиа (прежде всего дискурс рекламы) диктует, что для обеспечения хорошей жизни ничего не надо делать, не нужно совершать инвестиции в будущее сейчас, чтобы будущее характеризовалось материальной обеспеченностью, не стоит откладывать потребление ради инвестиций в будущее. Этот дискурс создает нереализуемые утопии. Труд выступает средством получения потребительских благ для загипнотизированных модой и рекламой людей, которые не имеют достаточного количества финансов для воплощения этого желания, а потому вынуждены трудиться. Другая же часть консюмеристски настроенной прослойки, наоборот, не испытывает никакого уважения к труду, считая его низким и недостойным занятием, а человека, отмеченного необходимостью труда, предпочитает выдворять на социальную периферию, где жизнь представляется менее осмысленной и менее достойной. Труд, равно как приверженность обычаям и высоким социальным идеалам, идеологией потребления подвергается символическому насилию, критикуется и высмеивается. Под трудом понимается не редко встречаемый «труд в удовольствие», а носящий вынужденный характер труд, который необходим в борьбе с бедностью, который маркирует низкий социальный статус рабочего и обязывает подчиняться трудовой этике и соответствующим предписаниям.

Консюмер стремится к самовоплощению в области, находящейся по ту сторону труда, но по сю сторону вещей. В обществе «психопатологии изобилия» уважением пользуются не трудящиеся и не нонконформисты-вольнодумцы, а те, кто приближен к политической или экономической элите. Впрочем, политика и экономика настолько связаны и переплетены, что приближенность к политической элите зачастую априори знаменует приближенность к экономической, равно как и наоборот. Человеку физического труда, как и свободному мыслителю, в таком обществе места нет. Обаяние шикарности сместило обаяние труда, а заодно рабочего класса как представителя труда и интеллигенции, как представителя духовной культуры. Эти два сообщества составляют социальный каркас, зачастую консолидирующий общество, а их разрушение ведет к социальной деконсолидации. Вакантное место есть для популярного телеведущего, диджея, поп-звезды, пиарщика, имиджмейкера, спичрайтера, чиновника и провластного олигарха, популиста, разменивающего свободу слова на свободу дорого продавать свое слово. Вузовский преподаватель или создатель настоящих произведений высокого искусства не имеет шансов привлечь к себе внимание, сравнимое с тем, какое притягивают к себе представители этих потреб-профессий. Труд властителя потребительских дум априори не производителен, а во многих случаях даже вреден. Но он занял почетное и престижное место, поскольку все большее значение получают индустрия развлечений и область искусственного создания потребностей, а также перестал работать меритократический принцип «каждому по труду», то есть утвержденное соответствие результата выполненного общественно полезного труда размеру заработной платы и социальному статусу. По мнению О. В. Гаман-Голутвиной, «правильным стилем жизни оказался воинствующий гедонизм, возведенный в добродетель и доблесть, а национальной идеей России (которую так долго и безуспешно искали специально назначенные президентом Ельциным люди) стали деньги» (Гаман-Голутвина, 2012: 24). Для консюмера верны антиэтичные принципы «успех любой ценой» и «стыдно быть бедным».

Как в прошлые эпохи наличие свободного времени, досуг был символом роскоши и социального статуса, так и сейчас он является особой ценностью. Но сегодня досуг — это не просто свободное, а заполненное потребительскими практиками время, которое обеспечивает избыточное потребление, выходящее далеко за границы повседневных потребностей. Избыточное потребление — своеобразное указание на свободу от труда, символ высокого социального статуса человека, его причастности к сакральному «сообществу потребления». Объем потребления — маркер социальной (классовой, статусной) дифференциации. Сами же потребительские практики поддерживают социальное и материальное неравенство.

Конкуренция за потребителя выражается в борьбе как за его материальные ресурсы, так и за его свободное время, а потому «демонстративный досуг» — не столько непродуктивная трата времени, сколько элемент производственного цикла, опосредованный внешней целью, предписывающей необходимость или даже социальную обязанность потреблять (Понукалина, 2011). Следует предположить, что эксплуатация вышла за границы труда и охватила сферу досуга, реализуемые в котором потребительские практики придают ему образ полезности и содержательности. В досуге, а не в труде, и даже не столько в самом досуге, а в широком диапазоне досуговых потребительских практик и досуговой мобильности формируется идентичность потребителя. Вне потребления досуг представляется не настолько ценным, ибо ценный досуг — это свобода потреблять и тратить на потребление максимум временных и других ресурсов. На почве этой тенденции развивается целая индустрия, предлагающая широкую сферу развлечений и разных досуговых услуг и заодно еще более подстегивающая укоренение приоритета потребительского досуга.

Если в советское время труд возводился в культ лозунгом «Мир, труд, май», то специфику современного общества в большей степени отражает лозунг «Мир, вклад, май» — рекламный слоган одного из банков, продолженный словами «Пусть работают деньги». Такая реклама вдвойне цинична. Во-первых, процентная ставка в банках настолько мала, что не покрывает собой растущую инфляцию, а потому явно не способна гарантировать свободу от труда путем перекладывания рабочей функции на деньги. Во-вторых, ростовщичество, пропаганда которого закреплена в этой фразе, губительно для экономики (мы не говорим о моральной стороне данного явления). Переход от труда к потреблению, к расточительству создает серьезные экономические риски. Экономика не способна к существованию без труда, а потребительство его не приемлет или же приемлет с натяжкой. Помимо этого, фраза «мир, вклад, май» разрушает, можно сказать, архетипический ассоциативный ряд, который является одним из главных культурных символов минувшей эпохи и заключает в себе память о ней.

Успех в западной культуре является краеугольным камнем, к которому каждый должен стремиться. А предметы потребления подчеркивают успешность человека. Ему представляется, что успех и личная ценность (в том числе самоуважение) невозможны без дорогих гаджетов, равно как достойная вечеринка — без конкретного вида алкоголя, гармония в семье — без сока «Моя семья», красота — без конкретной марки парфюма; все эти товары неотделимы от человеческих качеств, переплетены с ними.

Однако фетишизация успеха оборачивается такими побочными явлениями, как нехватка времени на общение с близкими и на самореализацию (не в профессиональном смысле), постоянный стресс в конкурентной гонке за успехом — ведь в ней участвуют многие и тем самым «тянут» за собой любящего сравнивать себя с другими потребителя — отсутствие интереса к глубокому постижению действительности (скольжение по поверхности), упадок культуры в общем и культуры чтения в частности.

Символизм вещей заменил собой в коллективном бессознательном символизм архетипов как общекультурных священных образов, передающих глубинный смысл. Телефон и автомобиль, как и наполненная шампанским ванна, сами превратились в архетипы.

Изнурительный труд, дефицит времени и соответствующие им синдромы и формы поведения — явления, сопутствующие потребительской культуре. Консюмеристский труд не менее изнурителен, чем труд советских рабочих. Только последние работали в том числе на благо фронта, во имя державы, национального богатства и светлого общечеловеческого будущего. Вспоминаются лозунги типа «На роботу — с радостью, с работы — с гордостью!». К этим лозунгам люди, конечно, относились со скептицизмом, и нельзя сказать, что декларируемые слова вызывали однозначно положительный отклик в сердцах и умах советских тружеников и что труд обязательно являлся терминальной ценностью. Однако в тот исторический период ценность труда была совершенно другой. Другими также были те цели, для которых труд выступал средством. К своему труду советский труженик, в отличие от современного потребителя, относился не как к проклятию, а как к лично и социально значимой необходимости, как к сфере построения смыслов, и у него не прослеживалось никакого презрения к трудовой деятельности.

Консюмер свой труд не сопрягает ни с каким национальным благом и общественной пользой. Более того, он редко и с нежеланием признает, что его потребительское благо обеспечено трудом (в том числе чужим) и вообще системой производства, что благо жизни является результатом производственной деятельности. Для него ее обычно не существует, и потому сознание и мировосприятие потребителя по большей части мифологичны, узки и внеисторичны, мир сжимается до временного локуса под названием «сегодня» и до сущностного локуса под названием «Я». Потребительское благо воспринимается как первозданная вещь в себе, ниоткуда не возникшая и никуда не исчезающая, а его обладатель — чуть ли не как помазанник некоей мистической реальности, избранный. Здесь кроются отличия специфик восприятия труда, в том числе тяжелого, одинаково свойственного обоим общественным устройствам: «Меняется не только характер труда, меняется его смысл, люди готовы работать больше, но не во имя высоких производственных результатов, а для возможности впоследствии освободить время для и всепоглощающего потребления» (Девиантность в обществе потребления, 2012: 338).

В советском обществе господствовала трудовая культура, воспитывающее соответствующее отношение к труду, в том числе среди детей. Трудолюбие выступало главной чертой художественного образа, а также воспроизводилось в образовании. Сам труд мотивировался долгом по отношению к семье, коллективу и всему обществу и предполагал самоотдачу (Окольская, Пешкова, 2012). Тяжелый труд находился на виду, он интегрировался в социальную жизнь, стремился быть увиденным, прочувствованным и оцененным. Он был фактором, должным вызывать уважение к человеку, его осуществляющему. Фотографии передовиков производства публиковались на первых полосах газет. Как замечает В. В. Корнев, жанр производственной драмы всерьез разрабатывался кинематографом, театром, литературой: «Сводки новостей начинались бодрыми рапортами о повышении темпов трудовой деятельности. Но еще более важно, что само повседневное время отмерялось плановыми пятилетками, рабочими неделями, трудовыми восьмичасовками, и даже свободные от этой разнарядки праздники мыслились именно как заслуженная и урочная награда за эффективный труд. <…> Советский фордизм породил социальную прослойку профессиональных потребителей: фарцовщиков, хайлафистов, коммивояжеров, маклеров, торговых работников и т. д. Но в массовом сознании ценности консюмеризма имели преимущественно негативную окраску, а разного рода “энергичные люди” с озабоченностью заглядывали в уголовный кодекс и не выставляли напоказ нажитое не на зарплату» (Корнев, 2011: 137, 138).

В потребительском обществе труд, существуя, прячет свое существование, находит себе место вне поля видимости консюмеристского взгляда. Достойным быть показанным выступает не труд, а потребление. Обременительное для кармана, но выступающее объектом чужого внимания потребление (элегантность одежды и хождение по престижным клубам) удовлетворяется за счет неудовлетворения того, что сокрыто от чужих глаз (голод), за счет экономии на невидимом для других, но ощутимом для себя, за счет сокращения трат на недемонстративном покупательском поведении. Потребитель последние деньги может тратить на посещение дорогого ночного клуба, жить впроголодь из-за стремления элегантно одеваться, экономить на питании ради распития дорогих французских вин, иметь неоплаченные коммунальные счета и устраивать шикарные вечеринки, брать неподъемные кредиты для покупки автомобиля высшего класса. Так денежные средства перераспределяются в пользу демонстрации статусности.

Прежний труд характеризовался долгосрочностью, так как капиталист предпочитал связывать капитал и труд крепкими узами, бороться с текучкой кадров для создания благоприятной психологической атмосферы коллектива и минимизации издержек на обучение персонала. Да и трудящийся был доволен пожизненной работой на одном и том же предприятии; он даже мог гордиться тем, что в его трудовой книжке всего одна запись. Сегодня, в «эпоху текучести» практически каждый с быстрой частотой меняет рабочие места, руководствуясь, конечно, как конъюнктурой рынка, так стремлением выстроить карьеру в условиях оторванности капитала от труда, его мобильности. Однако, учитывая частоту смены рабочих мест, следует говорить скорее не о долгосрочных планах, а, наоборот, о краткосрочных. Сфера занятости теперь устроена так, что люди приходят и уходят, проявляя создающую иллюзию независимости от «неудобных уз» мобильность и вовлекаясь в текучку кадров. Последняя в отличие от прежней трудовой укорененности не позволяет выстраивать серьезные и длительные коллективные отношения и солидаризироваться с коллегиальным коллективным духом; зачастую он даже не успевает сформироваться. Отношение человека к трудовому месту чем-то напоминает гражданский брак (его легитимация также произошла в эпоху современности), который мало к чему обязывает и характеризуется не только возможностью его разорвать при необходимости или просто назревшем желании, а в большинстве случаев склонностью к такому разрыву. Недаром З. Бауман сравнивает место работы с кемпингом, где человек останавливается на время и к которому он относится не как к общему дому с его культурой социального взаимодействия, а как к месту, покидаемому в случае, если не были предоставлены обещанные удобства или они просто разонравились (Бауман, 2004, 2005).

Таким образом, структура сегодняшней занятости вносит лепту в расширение процесса индивидуализации и утверждающейся мобильностью труда демонстрирует не столько независимость рабочих, вольных делать выбор, а их заменимость, выражаемую придающем неуверенность в завтрашнем дне принципом «незаменимых людей нет». Все больше постоянный труд сменяется подработками, временными вакансиями, неполным рабочим днем, краткосрочными трудовыми договорами, вахтовым методом и т. д. Поэтому текучка кадров является в большей степени социальной, а не экономической проблемой. Жизнь (и не только трудовая) превращается в краткосрочную тактическую перспективу в мире «текучей современности», где мастерство забвения прежних идентичностей ценится выше мастерства идентичностного укоренения, где прочность идентичности представляется барьером для адаптации к меняющемуся миру, где от фундаментальности и долгосрочности избавляются социальные связи, гарантии прав трудящихся, жизненные принципы, место локализации труда, ценностные ориентации типа доверия, верности, солидарности и преданности.

Неопределенность экономической ситуации и активизация роли социально-коммуникационных процессов все больше освобождают трудящихся от привычных условий работы, стабильности и строго определенного рабочего графика. Нестабильность и неустойчивость становятся устойчивыми характеристиками социальной жизни. По меткому замечанию З. Баумана, если в эпоху сотворенного из стали и бетона модерна господствовала тенденция сохранения и стабильности идентичности, то эпоха сделанного из пластмассы постмодерна знаменуется избеганием фиксации и сохранением свободы выбора (Bauman, 2000). Важной ценностью и одновременно источником страхов (за потенциальное ее недостижение) считается не монументальность «Я», а, напротив, способность конструировать «Я». Конечно, такая жизненная стратегия (как и другие потребительские стратегии) не изобретена постсовременностью, не ознаменовала свое появление внезапностью, а проявляла себя и ранее, в прежние эпохи. Но тогда она носила маргинальный характер, а люди, ее проявляющие, не удостаивались уважительного внимания. Сейчас, наоборот, данная стратегия жизни приобрела статус практически повсеместной и уважаемой. То, что наполняло другие культуры — укорененность, вечность ценностей или ценности вечности — снизошло на нет.

Промышленная революция позволила за меньшее время создавать большее количество потребительских товаров, но прогресс цивилизации не освободил человека от тяжелого труда, не сделал его более нравственным и разумным и не наделил его дополнительным свободным временем, что бы ни предсказывали футурологи-утописты. НТП становится нерегулируемым, так как производительные силы и техника развиваются, а человек — нет (и даже деградирует). Здесь заключено фундаментальное противоречие модерна, которое разрушает сам модерн. Возможно, это противоречие, это истошное развитие техники, наслаиваемое на развалины человеческого духа, и выступает основой формирования потребительской культуры.

Советский строй, развивая технику, ставил перед собой в том числе задачу развития человека. Развитие осуществлялось через бесплатное предоставляемое каждому качественное образование, через доступ к культурным ценностям, через труд, который был общественно полезным, в отличие от труда современных вовлеченных в гедонистическую оргию шоуменов, привносящим деструкцию в общественные отношения и общественное сознание восхвалением гламура и поддержанием всяких телепередач жанра «ниже пояса». Сегодня наиболее высокую зарплату получают те, кто не вовлечен в структуру производительного общественно полезного труда — банкиры, деятели шоу-бизнеса и пр.; они вовлечены в сферу услуг, которые, в свою очередь, носят сомнительный характер по части своей социальной полезности. Люди, занимающиеся производительным трудом, получают значительно меньшую зарплату. Это явление подтверждает грандиозную социальную инверсию, в соответствии с которой белое и черное меняются местами. Такая подмена происходит не просто на ментальном уровне, в сфере ценностей, а на ценностно-практическом уровне, затрагивая область как мыслимого, так и реального, саму структуру социальных, культурных и экономических отношений. Престиж рабочих профессий и профессионального честного труда как более широкого явления упал в массовом сознании во времена перестройки и до сих пор теперь уже благодаря эстетике потребительского гламура остается минимальным. Производительный труд утратил как материальный, так и символический статус. Он едва вписывается в поле социального уважения, и потому субъекты труда (деятельности, ценность которой для страны и общества неоспорима) теряют самоуважение.

Экономический рост, кризис перепроизводства вещей и информации, которые своим нарастающим созданием обгоняют человеческие потребности и экологические нормативы, влекут за собой нехватку времени и напряжение сил. А постоянная нехватка времени рождает симптоматическую торопливость и лихорадочность действий, направленных на то, чтобы все успеть. Эта торопливость, спешка, выраженная в излишней быстроте при употреблении пищи, занятии сексом и т. д., становится неотъемлемой чертой личности человека, распространенной в потребительском обществе формой невроза. Возникает впечатление, что человек стремится победить время, но на самом деле он побеждает свою нервную и иммунную системы, свое здоровье, увеличивая вероятность того же сердечного приступа. Раздувающиеся запросы, обычно основанные на сравнении человека с более успешными другими людьми, заставляют его зачастую требовать от себя невозможного и бороться с критическим для его организма объемом нагрузки. И если нагрузка завышена всегда, а не в какие-то отдельные моменты профессиональной деятельности, организм начнет давать сигналы о своем истощении, принимающие форму соматической усталости, подавленного настроения вплоть до депрессии. Не исключены даже суицидальные попытки.

С возрастом у многих бывших трудоголиков, которые трудились ради успеха и получения высших потребительских благ, возникает личностный кризис, связанный с ощущением бессмысленности участия в такой гонке, а ранее представлявшаяся единственно достойной идеолого-поведенческая модель уже не кажется такой значимой. Мечта или достигается, но не приносит удовлетворения, или просто не достигается; обычно количество затраченной энергии не соответствует уровню конечной удовлетворенности. Если изнурительный, сопровождаемый постоянным стрессом труд все-таки не приносит желаемых результатов по достижению определенного потребительского верха, вполне вероятно появление нервных (и не только) заболеваний.

Человек, который живет в постоянной спешке и в условиях неопределенности, оказывающих на его психику серьезное давление, крайне мало времени тратит на жизненно важные процессы типа приема пищи, общения с близкими и т. д. Он куда-то торопится, заглядывает в составленный на несколько дней вперед тесный график в записной книжке, прежде чем решить, найдется ли у него время встретиться со старым другом. Изнашивается организм и нервная система. В конце концов, возможны как депрессия, раздражительность, нервозность, бессонница, так и соматические болезни — гипертония, сердечно-сосудистые заболевания. Даже в случае победы в крысиной гонке крыса остается крысой. Большинство людей, стремящихся перегнать других и доказать им и самим себе свою ценность, непомерно устают от циклического сценария: утро, часовая поездка до места работы, изнурительный труд до вечера, часовая поездка домой, немного свободного времени вечером на домашние дела, сон. Причем долю итак не отличающегося особой длительностью свободного времени люди проводят перед телевизором, который только подпитывает потребительский образ жизни. Поэтому неудивительна возникающая склонность к таким аддиктивным формам поведения, как алкоголизм. Стремительный темп жизни является источником заболеваний и дисгармонии во взаимоотношениях с другими людьми.

Трудоголизм, вызванный желанием обладать высоким статусом и большим количеством гаджетов, оказывает влияние и на семейную атмосферу. С одной стороны, супруги испытывают вполне естественную потребность проводить больше времени вместе. С другой, они хотят не уступать более успешной соседской семейной паре, а также представителям так называемого среднего класса, которые фигурируют на телеэкране. Уместно привести шутку о расписании занятого человека, в котором ежедневно на общение с женой отводится время с 9:05 до 9:10. И когда эти две потребности вступают в противоречие (а таковое здесь просто неизбежно), возникает конфликтная ситуация на почве ухудшившейся семейной атмосферы, рискующая перерасти в серьезный конфликт. В самом печальном случае конфликт приводит к разводу. Вещи иногда представляются важнее отношений.

Находясь в потребительской гонке, человек стремится больше зарабатывать, а при возрастании трудового времени уменьшается свободное время, которое представляется консюмеризмом одним из показателей статусности индивида и необходимым условием для реализации потребительских практик. Бюджет растет, а время на его трату уменьшается. Финансовый ресурс ограничивает временный ресурс, что стоит квалифицировать как парадокс и ловушку консюмеризма, который ценит досуг, но обесценивает труд, хотя они обычно сосуществуют вместе, в единой и неразрывной связке.

Свободное время необходимо человеку. Если он себя полностью отдает труду, а труд рассматривает как мучение, как сугубо инструментальную ценность, позволяющую достигать высокого потребительского статуса, львиная доля его времени уходит на неподлинное, выражаясь языком экзистенциальной философии, существование. В свободное время человек может не только предаваться сомнительным развлечениям, но и заниматься садоводством, чтением, спортом, наукой, осваиванием каких-либо ремесел или просто общением с близкими. Специфика проведения свободного времени зависит от личностных особенностей человека, его психологических установок, развития когнитивной сферы, широты интересов и богатства культурного капитала. Каждому необходимо время на самореализацию вне труда, на осуществление той деятельности, которая более полезна и исходит от себя самого, от своего желания, и приносит личное удовлетворение. Жизнь небогатая материально, но наполненная полезным досугом, полнее в духовном смысле жизни богатой, но не имеющей свободного времени. Свободное время необязательно каждый проводит с пользой, но все-таки оно является необходимым условием самообразования и саморазвития человека, фактором качества его жизни, которое выражается не только в материальных показателях, но и в духовных.

Потребительской культуре трудно возникнуть и воплотиться в реальную практику в стране, где недостает производства, поскольку потребление следует за производством, а не наоборот. Этот тезис работает при условии, что данная страна не эксплуатирует никакие другие, превращая их в сырьевые базы, в средства обеспечения собственного благополучия. При обостренном товарном дефиците потребительству просто не на чем сформироваться, так как именно товарный профицит способен стать твердой основой для формирования данного типа культуры. Однако потребительство, сформированное на товарном многообразии, неся в себе высокомерное отношение к производительному труду, бьет по национальной экономике нежеланием легиона консюмеров быть вовлеченными в сферу производительного труда. Соответственно, используя производство, потребление борется с ним. Потребление паразитирует на производстве и на производящих субъектах.

Богато обставленные дома и квартиры оборачиваются разрушенными семьями, высокие доходы — моральным регрессом, подчеркнутая статусность — экзистенциальным одиночеством, трудоголизм — подорванным здоровьем, приятный шопинг — зависимостью от гипнотического воздействия вещей, а сама потребительская гонка — бесцельностью существования и бессмысленностью целей. Труд становится презренным, а потребление — престижным. Однако ни одна цивилизация и ни одна культура не способна поддерживать свое существование, опираясь на подобные ценности.

Культура потребления создает устойчивый идеал гедонистической направленности, согласно которому человек должен стремиться к роскоши, — иметь высокооплачиваемую работу, обладать дорогим автомобилем модной марки, и при этом не напрягать себя интеллектуальным (и вообще каким-либо) трудом.

Консюмер желает дорогих игрушек, а не сотканных лаптей, в отличие от крестьянина, который одевался предельно просто, так как должен был обеспечивать семью. Крестьянин смотрел вперед и соотносил расходы и доходы. Консюмер же смотрит только в ближайшее будущее и совершенно не соотносит расходов и доходов, стремясь жить не по средствам, а по кредиту. Жить по средствам и рядиться ему просто стыдно. И этот стыд появился не сам по себе, а был навязан соответствующим типом культуры. Довольствование тем, что есть — одна из самых страшных перспектив для потребителя, особенно если то, что есть, слишком мало.

Занимающие далеко не последнее место в обществе потребления реклама и маркетинг, актуализируя в человеке все новые и новые потребности и заставляя его покупать все новые и новые товары без сопоставления их стоимости с уровнем личного дохода, создали явление массовой кредитомании, которое, способствуя увеличению потребления, в свою очередь, стало одной из причин раздувания экономического пузыря. Банки, потеряв осторожность, стали выдавать кредиты без разбора; кредитовались как более или менее состоятельные и платежеспособные люди, так и те, чье материальное положение оставляло желать лучшего. В результате многие заемщики оказались не в состоянии вернуть долги. Лопанье экономического пузыря, основанное на колоссальных невозвратах, ознаменовало приход экономического кризиса, который по сути является не только экономическим, но и культурным.

Широко развитая в наше время реклама и вся потребительская инфраструктура заставляет отказаться людей от ценностей бережливости, скромности и рациональности в покупках. Экономической системе выгодно, чтобы спрос поддерживался на высоком уровне. Кредитная система разбивает последний барьер — нехватку финансовых средств. Теперь даже если у человека нет денег, у него все равно имеется «выход» на арену потребительства — деньги взаймы. С одной стороны, это стимулирует потребительскую активность, то есть спрос в самом широком смысле. С другой, за этот «выход» человек платит в виде процентов. Инфраструктура вещает: «Если ты бережливый и скромный, перестраивайся, чтобы быть современным, то есть гонящемся за модой, расточительным, совершающим в том числе ненужные покупки. Если у тебя нет денег, бери кредит».

В свое время ради стимулирования массовых покупок производимых и экспортируемых продуктов американцев стали отучать от стратегии накопления средств, позволяющей «завтра жить за счет сегодня», и приучать кредитомании, позволяющей «жить сегодня за счет завтра». Для среднего американца нормально жить в долг. Кредиты берут почти на всё: на автомобиль, дом, обучение, вплоть до всяких мелких гаджетов. Как отмечает С. Жижек, средний исландец должен банкам 30 000 евро за взятие кредитов на жилье, учебу в университете, автомобиль, путешествия. В итоге во время разразившегося кризиса исландцы сильно пострадали; к тому же кредиты привязаны к индексу потребительских цен, поэтому во время инфляции долги выросли вместе с ростом цен (Жижек, 2011). Можно сказать, что в Европе средний класс определяется не столько доходами, сколько расходами, осуществляемыми благодаря безумному кредитованию.

Система кредита парадоксальна, так как она предлагает получать, не заработав, предлагает потреблению опередить производство; так что кредитование стоит назвать одним из детищ эпохи потребления, фактором детерминации потребительского поведения. В условиях, когда кредит, позволяющий приобрести престижные вещи, взять просто, скромность представляется широким кругам как что-то нерациональное и архаичное. Кредитомания — сугубо капиталистическое изобретение, которое, путая причину и следствие (производство и потребление), искажает время. Вещь, взятая в кредит, убегает во времени от своего владельца, а владелец, соответственно, не будучи полноценным владельцем, отстает от вещи. Ответ на вопрос «Зачем человек опережает или присваивает время посредством кредита и коллекционирования?» лежит в плоскости той же самой статусности и престижности. Во многих случаях символические манипуляции со временем следует рассматривать как основу некоторых потребностей. По Ж. Бодрийяру, кредит — феномен, указывающий на потребление, которое предшествует производству. Кредит позволяет приобретать и потреблять вещи, еще не заработав их. Покупка в кредит символизирует стремление опередить время, а коллекционирование старинных вещей означает фиксацию и присвоение времени, своеобразную трансцендентность (Бодрийяр, 1999). Кредит является не только способом приобретения рекламируемого продукта, а сам выступает объектом рекламы.

Переход от жизни на сбережения к жизни в кредит увеличивает зависимость человека или семьи от источников дохода на уровне «здесь и сейчас», требует иметь не только хорошо оплачиваемую работу, но и гарантию надежности, то есть отсутствие увольнения или профессионального понижения. А если это долгосрочный кредит, данная гарантия просто необходима; вызывает горькую иронию ипотека, скажем, на 50 лет. Как шутят, ипотека на полвека — вот и нету человека. Кредит захватывает будущее заемщика, дисциплинирует его экономическую деятельность, которая подпадает под жесткие требования рентабельности, сталкиваясь с необходимостью вырабатывать прибыль в обязательном порядке выше ставки кредитного процента.

Иногда величина процентов превышает мыслимые пределы и доходит до 500, а то и 600 процентов в год. Некоторые компании, ссужающие деньги, на рекламных плакатах пишут «всего 1,5% в день». Ключевое слово — всего. Такая формулировка представляет собой «магию малых чисел», позволяющую максимально заинтересовать потенциального клиента предлагаемой «услугой». Когда человек видит малое число, в нем замораживается тревога, связанная с осмыслением возможностей возврата взятого кредита. Все-таки фраза «всего 1,5% в день» выглядит более эффективной в рекламном смысле, чем фраза «45% в месяц» или «540% в год». По сути смысл один и тот же, но эффект восприятия разнится.

Рекламные фразы типа «Всего 1,5% в день» или «Деньги даром» являются наглыми манипуляциями, так как ни «всего», ни «даром» не бывает в реальности, которая все-таки несколько отличается от страны чудес. Да и в целом, реклама лоббирует принцип «возьми кредит и ни о чем не думай». Этот принцип заглушает логическое мышление, отворачивает от стратегического видения ситуации, от реальности, которая может быть сопряжена с неспособностью заемщика завтра отдать долг. Но ему предлагается просто об этом не думать. И с подобной рекламой никто не борется, хотя недобросовестную рекламу необходимо изгонять их сферы общественного бытия. Глядя на рекламную фразеологию, возникает впечатление, что внезапно в сказку попал. И люди ведь на это впечатление ведутся, совершая мелкие и очень крупные глупости, к которым их такая фразеология подталкивает. Конечно, решение принимает сам человек, но это не значит, что рекламщики никакой ответственности не несут. Они оказывают воздействие, которое приводит к результатам, выгодным для кредитных кампаний, но крайне невыгодных для объекта этого воздействия.

Если бы человек брал кредит и после этого сразу осознавал, что переплатил огромную сумму, что обжегся, он вряд ли бы стал повторять данный поступок в будущем. Но хитрость заключается в том, что система кредита не ведет к осознанию ошибки. И человек берет все новые и новые кредиты, пускаясь в безудержную свистопляску и формируя «кредитный» образ жизни. Осознание переплачивания, равно как и осознание ненужности взятого в кредит товара далеко не всегда приходит в голову. Люди перестают задавать себе такие элементарные вопросы, как:

1) Действительно ли я нуждаюсь в этом товаре?

2) Что мне мешает самостоятельно накопить денег и купить без всякого обращения к кредиторам?

3) В случае взятия этого товара в кредит насколько много я переплачу?

4) Что вообще кредитомания дает мне такого ценного и необходимого, чего я не могу получить при жизни, лишенной кредитов?

С ростом инфляции культура накопительства себя дискредитирует, поскольку деньги, хранимые дома или в банке, постепенно обесцениваются, и потребительская расточительность, в том числе проявляемая в кредитомании, является вполне адекватной реакцией на падение достоинства накопленных средств. Однако адекватной реакцией является умеренное расточительство, которое все-таки позволяет думать если не на год вперед, то хотя бы о завтрашнем дне, и не заставляет человека бросаться в символическую потребительскую гонку, а лишь стимулирует приобретать действительно необходимые, функциональные (в отличие от символических), вещи. Оправдание расточительства, опирающееся на идею инфляции и бессмысленности накопления, представляется поверхностным, поскольку сам по себе рост инфляции, а также материальная поляризация, является следствием все того же рынка и потребительской культуры, непосредственно с ним связанной. Активы для будущего отходят в сторону перед волной блиц-кредитов, кредитов «здесь-и-сейчас». Человек, который копит деньги перед покупкой, свои активы может использовать для выгодных инвестиций, пока не соберет достаточную сумму для осуществления покупки. Человек, который берет покупку в кредит, получает в виде аванса сбережения (инвестиции) других людей.

К бессмысленным долгам приводит ситуация, когда консюмеру трудно остановиться, когда он наращивает кредиты, забывая о текущих долгах. Легкость получения кредита, а также повсеместная реклама товаров и услуг формируют желание продолжать брать кредиты и затушевывают принцип реальности, выражаемый в рациональном осмыслении сложившейся ситуации и собственных возможностей по погашению долгов. Одновременно маркетологи находят различные методы привлечения клиентов к взятию новых кредитов. Они используют притягательные слоганы типа «Вы можете купить прямо сейчас» (отсылка к сиюминутности), «Вы можете себе это позволить» (отсылка к могуществу), «Вы будете контролировать процесс» (отсылка к реализации потребности в контроле — одной из самых актуальных человеческих потребностей). Кредитные карточки бесплатно разбрасываются по почтовым ящикам, и это создает эффект близости сомнительного счастья, удержания его в руках как в прямом, так в переносном смысле. К тому же из пластика делают не просто кредитные карты, а посредством дизайна (и сопутствующей ему рекламы) изготавливают золотые и платиновые карты, подчеркивающие статус владельца и формирующие желание стать обладателем карты. Красивый дизайн и gold-статус символизируют престиж, что имеет важное значение для потребителей. Инфраструктура кредитных карт основана на неравенстве, на приоритетности одних над другими, что вовлекает потребителей в гонку за статус. Некоторые карты предполагают разные формы приоритетного обслуживания: наличие скидок, юридическую и страховую поддержку за рубежом, консьерж-сервис и прочее.

Компании, предлагающие ссуду, рекламируют свои услуги типично софистическим методом: мол, ссуды наделяют потребителя покупательной способностью, которая создает спрос, который, в свою очередь, способствует экономическому росту и росту уровня жизни всей нации. На самом деле такая причинно-следственная цепочка совершенно неуместна. В результате подобных провокаций, психологической слабости и мнительности реципиента у него актуализируется потребность в лихорадочной трате денег, после чего накапливается рекордная величина долгов. Эти долги служат значимым фактором риска, опасность которого проявит себя, если вдруг счастливый обладатель долгов потеряет доход. Число случаев банкротства, соответственно, увеличивается.

Ипотека и кредит сопряжены с большой переплатой, а не с экономической свободой, как вещает реклама. В результате человек уже не позволяет себе потребительскую гонку, поскольку для выплаты кредита нужно много работать, тем самым урезая свое свободное время, и много экономить. А если благополучие семьи, взявшей в кредит квартиру или автомобиль, зависит от рабочего места, люди становятся более меркантильными и циничными, они утрачивают ценность взаимопомощи и превращаются в обывателей. Они, будучи конформистами, никому и ничему не оппонируют, не отстаивают никаких прав, а продолжают все более упорно работать на себя, боясь, что в случае вступления в баталии они потеряют все нажитое непосильным трудом. Им есть что терять.

Когда таких конформистов становится слишком много, властные структуры начинают позволять себе практически любой волюнтаризм, поскольку видят, что общество послушно и вряд ли станет протестовать против тех или иных правительственных действий. Также и работодатели, зная, что их подчиненные «перегружены» кредитами, имеют основание для усиления эксплуатации. Человек уже не может себе позволить «роскошь» частичного неподчинения, высказывания недовольства, проявления конфликтности; ведь его настоящее и будущее благополучие зависимы от рабочего места, от трудовой стабильности. Помимо этого, сам факт безработицы усиливает его страх. Раньше, в «докредитную эпоху», благополучие тоже зависело от трудового статуса. Но сейчас, в условиях расширения кредитного закабаления, рабочий обязан не только обеспечивать свои витальные потребности, но и оплачивать то, что он еще не заработал, но уже взял. Зависимость от рабочего места многократно усилилась. Недаром отмечается, что развитие системы потребительского кредитования стало одной из основ социального контроля, ибо заемщик менее склонен к риску и стабилен в трудовых отношениях (см. Ильин, 2008; Кофтункин, 2011). Поэтому систему кредитования следует рассматривать как еще одну форму социального контроля и серьезный фактор активизации потребительских тенденций. Следовательно, система кредита делает общество конформным, компромиссным, покладистым. Она снижает протестную активность как по отношению к инстанциям власти, так и по отношению к начальству на работе. Она отвращает рабочих от отстаивания своих трудовых прав, а граждан — от отстаивания гражданских прав.

Также и средний класс в значительной степени отличается конформизмом, несмотря на заверения многих либерально настроенных авторов, усматривающих в среднем классе оппозиционную политическую активность. Он видит большую армию бедных, которая пугает его, отталкивает от себя, разбивает наполняющие его желания перемен, и за гарантию непополнения рядов бедняков он готов хранить покладистое молчание и проявлять покорность. Глядя на бедняков, богатый потребитель предпочитает мириться со всем происходящим, ибо бедность для него — светский вариант инфернальности, которая способна поглотить всякого представителя среднего класса за сопротивление системе. Зрелище бедноты своим гипнотизмом сковывает протестные инициативы.

Некоторые аналитики говорят, будто культура потребления является показателем высокого уровня общественного благосостояния. Это утверждение неверно. Культура потребления требует от человека недоесть, но последние деньги отдать за какую-нибудь модную безделушку или поход в модный клуб, предварительно еще заняв денег у чуть более обеспеченного или просто умеющего рационально пользоваться деньгами товарища. Так что в мире потребительских кредитов уровень трат необязательно является критерием уровня доходов.

Как отмечается, миф о герое-идеале придает смысл жизни «массовому человеку», давая ему некие образцы поведения и адаптируя к существующему социальному порядку, а также приводит массы в движение; миф о герое именуется формой мягкого насилия над разумом субъекта (Туркина, 2001). Стоит предположить, что культивирование идеала, согласно которому жить надо богато, а само это материальное благосостояние должно приобретаться легко, без излишней напряженности и трудоголизма, является одной из причин преступности: человек стремится к воплощению данного идеала в соответствии с усвоенным сценарием — получить максимум, а сделать минимум. Реклама декларирует: «Живи в кайф», «Бери от жизни все», «Живи играючи», «Ведь вы этого достойны». Возникает вопрос: за что достоин? Подобными идеологемами усыпляется мотив к труду (ведь я уже этого достоин) и прославляется самолюбие, объективно ничем не подкрепленное. Также, путем внедрения ценностей эгоизма, формируются потребительские установки. Идея «ты достоин» сегодня выступает как разрушительной, так и краеугольной. Ее должна заменить иная идея, общественно полезная и созидающая.

Релятивизация ценностей во многом обязана пресловутому идеалу игры. Причем необязательно в прямом смысле «живи, играя!», но и в более абстрактном. Имеется в виду игра ценностями. Многие современные бренды лоббируют ценности, прямо противоположные тем, в духе которых воспитывались прошлые поколения. Естественно, нельзя сказать, что «прошлые» ценностные ориентации абсолютно все без исключения заслуживали высокого аксиологического статуса, но тем не менее общая их картина носила более человекосозидающие оттенки, чем нынешняя. Так, в основу многих современных брендов закладываются идеи, противоположные ценностям упорства и труда. Если раньше образ жизни по принципу «Без труда не выловишь рыбку из пруда» был достаточно хорошо укреплен в общественном сознании, то теперь труд (особенно честный) скорее высмеивается. Цепко хватаясь за потребителя, бренды отвоевывают аудиторию как друг у друга, так и у семьи, школы и вуза (Запесоцкий, 2009).

Если раньше по телевидению показывали героев производительного труда, то теперь экран пестрит «героями» потребления. Кстати, постоянно смотрящий телевизор человек не только перенимает соответствующий тип транслируемой культуры, но и формирует у себя превратное мнение о среднестатистическом доходе его соотечественников; ведь по телевидению чаще всего показывают почти не занимающихся изнурительным трудом, ухоженных и хорошо одетых людей, что подчеркивает высокий уровень их дохода, а зритель обычно экстраполирует их на общество в целом, убеждаясь в том, что по телевидению демонстрируют представителей среднего класса. У него создается впечатление о большом количестве таких людей, о некоей социальной норме, а не исключительности. И это впечатление подстегивает высокие запросы, которые ему кажутся если и не приземленными, но вполне нормальными, и побуждает к большим растратам и меньшей бережливости. Ведь телезвезды, как и коллеги, друзья и соседи, входят в референтную группу и выступают образцами для подражания. Когда социальная система устроена так, что до уровня «звезд» и влиятельных политиков поднимаются духовно бедные плебеи и бесталанные карьеристы, концентрирующие внимание и мысли только на личном потребительском благе, когда они благодаря своему статусу становятся когортой создающих основные социальные нормы и образцы новых учителей, к которым широкие массы прислушиваются и образу жизни которых подражают, культура, а вместе с ней экономика и страна приходят в упадок. Огламуривание культуры средствами массмедиа сопровождается тенденцией интериоризации людьми «гламурного» стиля жизни как собственной культурной программы, которая инкорпорируется и превращается в габитус, задающий структуру вкусов, предпочтений и потребностей в различных сферах жизни.

В России получили колоссальную популярность такие фильмы, как «Бригада», где в лице обаятельного бандита романтизируется не честный труд, а преступность и образ жизни «братков». В фильме воспевается дружба, но она находит свое выражение в криминальном контексте, который ее возвышает над моральным ценностным полем. В других культовых фильмах (например, «Брат», «Брат 2») восхваляется героизм, но ложный и неправильный, ставящий личную силу выше закона и ведущий к размыванию в общественном сознании настоящего образа героя. У подростков, с интересом смотрящих эти фильмы, складывается соответствующее убеждение о том, как следует жить в этом мире. Французский фильм «Враг государства №1», показавший жизненный путь известного бандита, продемонстрировал главного героя в качестве персонажа, который просто обязан привлекать к себе зрительские симпатии. Если и можно снимать фильмы не про героев, а про антигероев, не стоит превращать их антигероизм в героизм. Это — преступление против нравственности. В соответствующей кинематографии наметился тренд, согласно которому главными персонажами выступают бесчестные люди; их аморализм позволяет им достигать верхов на социальной лестнице, в то время как честные рабочие показаны в виде бедных и неудачливых персонажей, достойных только осмеяния. Произведения, где поднимаются темы любви к родине, чести, духовности, в меньшей степени рекламируются и получают меньшую популярность, существуя скорее только для поддержания принципа разнообразия.

В советское время каждый вышедший фильм подвергался цензуре, но цензура осуществлялась так, чтобы фильм учил чему-то доброму — приоритету общественных интересов над личными, созидательному активизму и добросовестности в труде, направленности на создание семьи, социальной ответственности и т. д. В постсоветскую эпоху такая цензура исчезла, и многие фильмы, будучи поставленными на рельсы коммерческого успеха и интегрированными в господствующий тип культуры, выполняют свою социализирующую функцию совершенно иным образом. В СССР молодость представлялась в кино (и являлась в реальности) промежуточной стадией жизненного пути, на которой человек делает правильный выбор жизненной цели типа ориентированности на принесение пользы своей стране. Сегодня она представляется как стиль жизни (вместо молодежной культуры есть молодежный стиль), как бесконечная стадия, характеризующаяся беззаботностью, бесцельностью, раскованностью, независимостью от обязательств, потребительским (а не созидательным) активизмом, стремлением к личному успеху в ущерб общественным интересам, доминированием деловых отношений над дружескими, стремлением налаживать социальные связи для личной выгоды. Если ранее в кино мир ценностей конструировался дихотомично, предлагалось разделение на общественно одобряемые и общественно порицаемые ценности, сегодня проявляет себя «моральная гибкость» как отсутствие дихотомии ценностных ориентаций и четко выстроенной системы пропагандируемых ценностей, в рамках которой происходила бы социализация молодежи (Ятина, Калинина, 2011). Риторика предпринимаемого сегодня на правительственном уровне курса по декоммунизации и десоветизации вытесняет из коллективной памяти все советское и играет важную роль в замене трудового пролетарского сознания (которое итак выхолощено) политически пассивным потребительством. Чувства солидарности и товарищества представляются неадекватными современности, архаичными и рудиментарными, а на их место возводится принцип индивидуализма.

Советская культура представляла собой не-потребительскую культуру, во многом противоположную культуре потребления. Последняя, насаждаемая со времен перестройки, стала возводить в культ жесткий социал-дарвинизм и принцип жесточайшей конкуренции. Отказавшись от почти архетипических традиций, люди стали охотно прислушиваться к новым демагогам, которые проповедовали «пролиферацию ничто», разрастание «пустых форм». Труд в России после перестройки перестал быть главным фактором преуспевания, а потребительская культура вообще вывела его в лоно маргинализма, одарив чуть ли не позорным клеймом. Произошла нарушившая социально-культурный код и способствующая росту преступности тотальная релятивизация (постмодернизация) ценностей, проявившая себя в вылившихся бурным потоком эстетике гламура, индивидуалистических идеалах потребления, уголовной лирике, телевизионном насилии и т. д. Современное поколение не всегда знает опыт своих родителей, а потому часть его представителей склонна полагать, что господствующие сегодня ценности если и не доминировали всегда, но находятся в пределах социально-культурной нормы.

Современный потребитель отличен от веберовского протестантского капиталиста — бережливого и дисциплинированного в труде. Трудовая этика трансформировалась в потребительский гламур, индивидуализм и падение нравственных стандартов. Она выхолостила религиозное основание, но оставило мифологизм, который теперь называют мифологией общества потребления. Богатство, как и в протестантизме, продолжает рассматриваться в качестве эквивалента индивидуального спасения, но уже не трансцендентного, а мирского.

У кризиса потребительской культуры есть все шансы переродиться в «кризис бытия», охватывающий различные сферы жизни: нравственность, экономику, образование, труд, политическую активность, экологию и т. д. К кризису надлежит относиться как к болезни. Необходимо поставить правильный диагноз современности, подобрать соответствующие лекарства и оказывать лечебное воздействие, пока не достигнута точка невозврата, и болезнь не привела к смерти организма. Лечить необходимо осторожно, методично и целенаправленно, с привлечением разума, который притупляется самой болезнью потребительства. Свойственные потребительской культуре отрицающие болезнь анозогнозические настроения неуместны, поскольку они отвращают от осознания болезни, а значит, и от излечения от нее. Первые шаги в лечении этой болезни должно делать государство, которое призвано защищать общество от опасностей и рисков, а не превращаться в одну из социальных опасностей.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бауман, З. (2004) Возвышение и упадок труда // Социологические исследования. № 5. С. 77–86.

Бауман, З. (2005) Индивидуализированное общество / пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М. : Логос. 390 с.

Бодрийяр, Ж. (1999) Система вещей / пер. с фр. и сопров. ст. С. Н. Зенкина. М. : Рудомино. 224 с.

Гаман-Голутвина, О. В. (2012) Метафизика элитных трансформаций в России // Полис. № 4. С. 23–40.

Девиантность в обществе потребления (2012) : коллективная монография / под ред. Я. И. Гилинского, Т. В. Шипуновой. СПб. : Изд. дом «Алеф-Пресс». 464 с.

Жижек, С. (2011) Размышления в красном цвете: коммунистический взгляд на кризис и сопутствующие предметы. М. : Европа. 476 с.

Запесоцкий, Ю. А. (2009) Бренд как фактор эволюции современной массовой культуры // Вопросы культурологии. № 11. С. 56–58.

Ильин, В. И. (2008) Потребление как дискурс : учеб. пособие. СПб. : Интерсоцис. 446 с. (Сер. «Библиотека современного гуманитарного знания»).

Корнев, В. В. (2011) Философия повседневных вещей. М. : ООО «Юнайтед Пресс». 250 с.

Кофтункин, Д. Э. (2011) Развитие общества потребления в России: кредитный фактор // Журнал социологии и социальной антропологии. Т. XIV. № 5 (58). С. 99–107.

Маркузе, Г. (2003) Одномерный человек / пер. с англ. А. А. Юдина. М. : АСТ; Ермак. 331, [2] с.

Окольская, Л. А., Пешкова, В. М. (2012) Нормативные визуальные образы в массовой культуре для подростков // Общественные науки и современность. № 3. С. 156–167.

Понукалина, О. В. (2011) Труд и свободное время в дискурсе потребительских практик // Журнал социологии и социальной антропологии. Т. XIV. № 5 (58). С. 210–218.

Приепа, А. (2000) Производство теории потребления // Логос. № 4 (25). С. 57–62.

Тульчинский, Г. Л. (2007) Культура в шопе // Нева. № 2. С. 128–149.

Туркина, В. Г. (2001) Мифологема героя и массовое сознание : автореф. дисс. … канд. филос. наук. Саратов. 21 с.

Ятина, Л. И., Калинина, Т. С. (2011) Изображение стиля жизни молодежи в российском кинематографе: трансформация практик в обществе потребления // Журнал социологии и социальной антропологии. Т. XIV. № 5 (58). С. 168–181.

Bauman, Z. (2000) From pilgrim to tourist — or a short history of identity // Questions of cultural identity / ed. by S. Hall, P. du Gay. L. ; Thousand Oaks ; New Delhi : Sage. x, 198 p. P. 18–36.

REFERENCES

Bauman, Z. (2004) Vozvyshenie i upadok truda [The rise and fall of labour]. Sotsiologicheskie issledovaniia, no. 5, pp. 77–86. (In Russ.).

Bauman, Z. (2005) Individualizirovannoe obshchestvo [The individualized society] / transl. from English ed. by V. L. Inozemtsev. Moscow, Logos Publ. 390 p. (In Russ.).

Baudrillard, J. (1999) Sistema veshchei [The system of objects] / transl. from French and covering article by S. N. Zenkin. Moscow, Rudomino Publ. 224 p. (In Russ.).

Gaman-Golutvina, O. V. (2012) Metafizika elitnykh transformatsii v Rossii [Metaphysics of elite transformations in Russia]. Polis, no. 4, pp. 23–40. (In Russ.).

Deviantnost' v obshchestve potrebleniia [Deviation in the consumer society] (2012) : multi-author monograph / ed. by Ya. I. Gilinskiy and T. V. Shipunova. St. Petersburg, Alef-Press Publ. House. 464 p. (In Russ.).

Žižek, S. (2011) Razmyshleniia v krasnom tsvete: kommunisticheskii vzgliad na krizis i soputstvuiushchie predmety [Thoughts in red: Communist view of the crisis and accompanying matters]. Moscow, Evropa Publ. 476 p. (In Russ.).

Zapesotskiy, Yu. A. (2009) Brend kak faktor evoliutsii sovremennoi massovoi kul'tury [Brand as a factor of the evolution of contemporary mass culture]. Voprosy kul'turologii, no. 11, pp. 56–58. (In Russ.).

Ilyin, V. I. (2008) Potreblenie kak diskurs [Consuming as discourse] : A study guide. St. Petersburg, Intersotsis Publ. 446 p. (In Russ.). (Series: Biblioteka sovremennogo gumanitarnogo znaniia [Library of contemporary humanities Knowledge]). (In Russ.).

Kornev, V. V. (2011) Filosofiia povsednevnykh veshchei [A philosophy of everyday things]. Moscow, United Press LLC. 250 p. (In Russ.).

Koftunkin, D. E. (2011) Razvitie obshchestva potrebleniia v Rossii: kreditnyi faktor [Development of the consumer society in Russia: Credit factor]. Zhurnal sotsiologii i sotsial'noi antropologii, vol. XIV, no. 5 (58), pp. 99–107. (In Russ.).

Marcuse, H. (2003) Odnomernyi chelovek [One-dimensional man] / transl. from English by A. A. Yudin. Moscow, AST Publ. ; Ermak Publ. 331, [2] p. (In Russ.).

Okolskaia, L. A. and Peshkova, V. M. (2012) Normativnye vizual'nye obrazy v massovoi kul'ture dlia podrostkov [Normative visual images in mass culture for teenagers]. Obshchestvennye nauki i sovremennost', no. 3, pp. 156–167. (In Russ.).

Ponukalina, O. V. (2011) Trud i svobodnoe vremia v diskurse potrebitel'skikh praktik [Labour and spare time in the discourse of consuming practices]. Zhurnal sotsiologii i sotsial'noi antropologii, vol. XIV, no. 5 (58), pp. 210–218. (In Russ.).

Priepa, A. (2000) Proizvodstvo teorii potrebleniia [Developing the theory of consumption]. Logos, no. 4 (25), pp. 57–62. (In Russ.).

Tulchinskii, G. L. (2007) Kul'tura v shope [Culture in the shop where the sun don’t shine]. Neva, no. 2, pp. 128–149. (In Russ.).

Turkina, V. G. (2001) Mifologema geroia i massovoe soznanie [Mythologem of the hero and mass consciousness] : Abstract of the diss. … Candidate of Philosophy. Saratov. 21 p. (In Russ.).

Yatina, L. I. and Kalinina, T, S. (2011) Izobrazhenie stilia zhizni molodezhi v rossiiskom kinematografe: transformatsiia praktik v obshchestve potrebleniia [Depicting youth’s lifestyle in Russian cinema: Transformation of practices in the consumer society]. Zhurnal sotsiologii i sotsial'noi antropologii, vol. XIV, no. 5 (58), pp. 168–181. (In Russ.).

Bauman, Z. (2000) From pilgrim to tourist — or a short history of identity. In: Questions of cultural identity / ed. by P. S. Hall and P. du Gay. London ; Thousand Oaks ; New Delhi, Sage. x, 198 p. Pp. 18–36.

Ильин Алексей Николаевич — кандидат философских наук, доцент кафедры практической психологии Омского государственного педагогического университета.

Ilyin Alexey Nikolaevich, Candidate of Philosophy, Associate Professor, Department of Practical Psychology, Omsk State Pedagogical University.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

Библиограф. описание: Ильин А. Н. Статус труда в обществе потребления [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2015. № 3 (май — июнь). С. 114–140. URL: http://zpu-journal.ru/e-zpu/2015/3/Ilyin_Status-of-Labour/ [архиви­ровано в WebCite] (дата обращения: дд.мм.гггг).

Дата поступления: 24.05.2015.