Флиер А. Я. Добро и зло в культурно-историческом понимании

Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ (проект №15-03-00031а «Культурное регулирование социальной динамики»).

The article was prepared with support from the Russian Foundation for the Humanities (project No. 15-03-00031а “Cultural Regulation of Social Dynamics”).

УДК 008

Flier A. Ya. Good and Evil in Cultural and Historical Understanding

Аннотация ♦ В статье рассматриваются разнообразные представления о социальном благе и социальном зле, распространенные в разных типах культур, в разные исторические эпохи, у разных социальных групп. Проводится систематизация этих представлений, устанавливаются смысловые взаимосвязи между социокультурными интересами разных исторических феноменов.

Ключевые слова: культура, добро и зло, социальное благо, социальный вред, функциональные типы культуры, исторические эпохи, социальные группы, интересы социальных групп.

Abstract ♦ The article deals with a variety of ideas about social welfare and social evil prevalent in different types of cultures, in different historical periods, and in different social groups. The author classifies these notions and finds semantic relationships between sociocultural interests of various historical phenomena.

Keywords: culture, good and evil, social good, social harm, functional types of culture, historical epochs, social groups, interests of social groups.

Культура считается одним из наиболее полифункциональных проявлений человеческого начала в планетарном универсуме. Трудно назвать сферу человеческой активности, на которую культура не оказывала бы прямого или опосредованного воздействия. Вместе с тем, в этом функциональном многообразии следует выделить одну интенцию, которая пронизывает практически всю культуру и является ее самой универсальной смысловой установкой, регулирующей человеческую жизнь. Это различение добра и зла, хорошего и плохого, правильного и неправильного, полезного и вредного, одобряемого и осуждаемого и т. п. Проблема противопоставления добра и зла и роль этой смысловой оппозиции в человеческой истории хорошо исследована А. А. Пелипенко (см.: Пелипенко, 2011; 2014).

Конечно, подобная бинарная оценочная ориентация сугубо субъективна; в природе никакого объективного добра и зла не существует в принципе (Лоренц, 1994). То, что для одного вида является добром, для другого — злом. У людей добро, благо — это то, что в наибольшей мере отвечает интересам конкретного человека. Представляется, что социокультурным интересам любых человеческих коллективов соответствует повышение качества группового взаимодействия и коммуницирования, что повышает уровень социальной эффективности этого взаимодействия и коммуницирования. Призывы к социальному согласию внутри коллектива пронизывают культуры всех человеческих сообществ.

А дальше начинаются расхождения. И то, что является социальным благом для одного сообщества (этноса, сословия, группы), оказывается вредным для другого. Подобное размежевание в социальных интересах понятно. Оно связано как с экономическими, так и с социально-статусными и даже гуманитарными целями активности разных людей. То, что хорошо для рабовладельца, плохо для раба; что полезно для интересов рабочего, вредно для интересов капиталиста; то, что стремится развить в обществе интеллигенция, пытается подавить политическая власть; и т. п. То же самое можно сказать о расхождении интересов разных народов, конфессий, партий и пр. Эти различия в социокультурных интересах стимулируют социальную динамику всякого сообщества. Это общеизвестно.

Поэтому в данной статье не преследуется цель нахождения общего определения добра и зла, универсально приемлемого для всех (чем занята мировая гуманистическая мысль). Здесь ставится прямо противоположная задача — выявления разных представлений о социальном благе и его смысловом антиподе — социальном зле, характерном для разных типов культур, разных исторических эпох и разных социальных общностей. Это делается с целью систематизации подобных представлений и нахождения смысловых взаимосвязей между социокультурными интересами разных исторических феноменов.

В первую очередь такое расхождение в представлениях о добре и зле характерно для разных функциональных типов культур. Их типология в общественных науках уже сформировалась и определяется триадой «традиционная, элитарная и массовая культуры», наиболее системно исследованной А. В. Костиной (см.: Костина, 2009ab и др. работы этого автора). Соглашаясь с существованием этой культурной триады по существу (что объективно наблюдается эмпирически), я полагаю малоудачными определения ее составляющих, появившиеся уже давно, в других науках, при иных социальных обстоятельствах и независимо друг от друга.

Это, во-первых, лишает триаду культурных типов единого основания для систематизации. В частности, понятие «традиционная культура» сложилось в культурной антропологии (этнологии) и означает тип культуры, в которой воспроизводство исторических форм жизнедеятельности является приоритетным. Под такое определение попадает все множество стадиальных типов и вариантов первобытных культур, разнообразные крестьянские культуры аграрной и индустриальной эпох, повседневно-бытовая жизнь в религиозных культурах и т. п. Но на самом деле это очень разные явления и их адепты относятся к различным социальным и культурным общностям. Традиционные культуры — это совокупность объектов исследований этнологии, но это понятие слишком абстрактно для познавательных задач культурологии и ее принципов научной систематизации. Например, культуры русских старообрядцев и австралийских аборигенов для этнолога сущностно традиционны, а для культуролога типологически различны. Поэтому всегда требуется уточнение, какая традиционная культура имеется в виду. Они очень разные и их объединяет лишь то, что, как правило, они бесписьменные.

Словосочетания «элитарная культура» и «массовая культура» пришли из социологической публицистики и содержательно очень нечетки. Понятие «элитарная культура» означает в первую очередь художественную культуру, соответствующую эстетическим запросам образованного и гуманитарно-эрудированного человека, но не заостряет внимания на индивидуальной социальной специфике и интересах этого человека. Понятие «массовая культура» изначально обозначало примитивные культурные запросы «социальных низов» индустриального города. Но за последние десятилетия массовая культура радикально расширила круг своих адептов. Сегодня это культура приватной жизни практически всего городского населения и крупных сельских агломераций и она совсем не примитивна.

Во-вторых, эта триада культурных типов применима только к христианскому миру. В национальных культурах Востока практически невозможно провести разграничение между элитарной и традиционной составляющими (если не считать элитарной только европейскую культуру, которой образованные жители стран Азии в той или иной мере владеют). Критерии разведения элитарной и традиционной компонент в классических культурах Востока пока не определены. Массовая культура по всему миру отличается однотипностью, хотя специфичность ее национальных форм на Востоке (например, в Индии) тоже хорошо известна.

Нужно отдать должное А. В. Костиной в том, что предложенная ей схема определения разных типов культур по психологическим чертам их адептов решает вопрос единства оснований систематизации. В соответствии с этой схемой, адепты традиционной культуры — это люди с «коллективным лицом», мыслящие категорией «мы — община»; адепты элитарной культуры — люди с выраженным «индивидуальным лицом», мыслящие категорией «я — личность»; а адепты массовой культуры — люди со «стертым лицом», мыслящие категорией «мы — потребители» (там же). Насколько это может быть применено к характеристикам культур Востока, остается не ясным.

Но главная слабость рассматриваемой модели видится в том, что эти психологические характеристики понимаются как жестко закрепленные за каждым индивидом и обусловленные его происхождением, воспитанием, образованием и т. п. А на самом деле в современном обществе многие эти характеристики ситуативны и подвижны. Для значительной части населения современных городов типична принадлежность, по крайней мере, к двум таким культурам одновременно: на службе и в общественной жизни — к элитарной культуре, а в приватной жизни — к массовой или традиционной культуре. Т. е. культурная ориентированность человека обусловливается не столько его психологической спецификой, сколько актуальными социальными обстоятельствами разных сторон его жизнедеятельности. Массовая культура как наиболее практичная уже превратилась в культуру повседневной жизни большинства горожан и значительной части сельчан независимо от особенностей их психологии. Поэтому науке требуется более гибкая система оснований систематизации, учитывающая основные современные тенденции социокультурных трансформаций.

Я предлагаю основывать систематизацию культурных типов не на чертах психологии, а на социальных функциях культуры, выстраивающих отношения человека с социальной средой его жизнедеятельности (подробнее об этом см.: Флиер, 2014). В таком случае интересующая нас культурная триада выглядит следующим образом. Это, во-первых, культура-обычай, регулирующая нормы взаимодействия человека с социальной средой его непосредственного окружения (что может быть соотнесено с традиционной культурой). Во-вторых, это культура-идеология, регулирующая лояльность человека его социальной среде и ее ценностным ориентациям (что может быть соотнесено с элитарной культурой). И, в-третьих, это культура-референция, регулирующая самоопределение человека в среде и возможности его индивидуальной самореализации (что может быть соотнесено с массовой культурой). Эти соотнесения очень условны; не следует воспринимать их как тождества, поскольку предлагаемые здесь типы основаны на иных социальных параметрах культуры.

Культура-обычай сформировалась в глубокой древности в процессах взаимодействия человека с его родом (позднее с семьей) и племенем (позднее с непосредственными соседями и коллегами по работе, службе, учебе). Основная социальная цель этой культуры заключается в поддержании конструктивных взаимодействий и коммуникаций в ситуации непосредственного соседства и ежедневного контакта между людьми (в малой социальной группе), а основными формами являются системы этнографических и социальных обычаев и язык. Здесь происходит постоянное возобновление показавших свою эффективность элементов социального опыта, в чем собственно и заключается процесс воспроизводства традиций. Культура-обычай в основном индифферентна к вопросам социальной лояльности человека как слишком абстрактным. Это культура непосредственных взаимоотношений между людьми «здесь и сейчас». Разумеется, культура-обычай в «чистом виде», охватывающая все стороны жизнедеятельности человека, встречается только в первобытном обществе; в последующие периоды истории она все больше локализуется в домашнем быте. Главным социальным благом в рамках представлений культуры-обычая является устойчивость норм практического поведения человека, его предсказуемость, воспроизводство традиционного образа и качества жизни, а злом — нарушение этой предсказуемости.

Культура-идеология ведет свою историю от возникновения первых городов-государств в 3–4 тыс. до н. э. и выделения политической, религиозной и художественной деятельности в специализированные сферы. Но ее социальное возобладание в городской жизни произошло позднее, в эпоху «осевого времени» 1 тыс. до н. э., характерную значительными переменами в мировоззрении древних обществ (Ясперс, 1991). Основной социальной целью культуры-идеологии является регуляция сознания человека и поддержание его идеологической устойчивости (фактически добровольной социальной лояльности), что достигается посредством ориентирования его на эталонные идеалы (образы культурных героев), которые манифестируются как образцы для подражания. Трактовка всей системы мироздания строится на дуалистической оппозиции абсолютного добра (олицетворяемого Богом и культурными героями) абсолютному злу (олицетворяемому соответствующими персонажами). Священным долгом человека объявляется служение добру и борьба со злом в их канонизированных проявлениях (об этом подробнее см.: Деларю, 2004).

Основными формами воплощения этой идеологической конструкции являются образы религии и искусства/литературы, с помощью которых осуществляется практическое приобщение человека к базовым культурным установкам и влияние которых на человека с эпохи «осевого времени» становится беспрецедентным. Главным социальным благом в рамках культуры-идеологии является поддержание «правильных» идеологических ориентаций человека (религиозных и политических) и воспроизводство его социальной лояльности. Здесь допускается больше интерпретативных вариаций (например, в искусстве), нежели в традиционных обычаях. Но любая форма зла (дьявол, демоны, колдуны, а в прошлом — все иноверцы, иноплеменники, «другие») совершенно нетерпима, и по подозрению в причастности к нему человека беспощадно наказывали.

Культура-референция (от лат. refero — отношу, сопоставляю) — это культура-рекомендация, которая не стремится навязать человеку какие-либо «истины в последней инстанции», а развернуть перед ним всю «карту» имеющихся возможностей личной самореализации, весь спектр интерпретаций, толкований социальной реальности. Хотя эта культура имела некоторые зачаточные проявления в древности, но ее расцвет и массовое распространение начались в процессе урбанизации в середине XIX в. и особенно со второй половины XX в., с возобладанием электронных СМИ и Интернета, который сегодня в наибольшей мере воплощает базовые принципы этой культуры.

Культура-референция — это в первую очередь культура массового сознания и потребления (пищевого, вещевого, информационного, интеллектуального, художественного и т. п.), со всеми его достоинствами и пороками. Ее актуальные формы наглядно представлены в программах телевидения. И хотя эти формы нередко вызывают отторжение, следует учитывать, что еще никогда в истории перед человеком не раскрывалось столько возможностей как по информационному потреблению, так и по вариантам практической социальной самореализации. Главным социальным благом в рамках культуры-референции является не устойчивость каких-либо культурных установок как в культуре-обычае и в культуре-идеологии, а, наоборот, постоянная их изменчивость, подвижность, динамика, т. е. свобода, что является условием расширения возможностей самореализации индивида. А в качестве зла понимается все, что препятствует социальной свободе (подробнее о характеристиках этих культурных типов см.: Костина, Флиер, 2011).

Важнейшим теоретическим постулатом этой модели культурной типологии служит тезис о том, что человек не является обреченным адептом какой-то из этих культур в силу особенностей своей психологии, полученного воспитания, образования и т. п., а принадлежит к той или иной культуре ситуативно и может менять эту принадлежность (хотя это не просто). Вспомним в этой связи Элизу Дулиттл из «Пигмалиона» Бернарда Шоу. Конечно, в первобытном обществе просто не могло возникнуть ситуации, при которой человек вышел бы за пределы обыденной культуры своего социума. Но, к примеру, уже средневековый крестьянин в своей повседневной хозяйственно-бытовой жизни принадлежал к традиционной культуре-обычаю, а как верующий христианин, посещая церковь, в какой-то мере приобщался к элитарной культуре-идеологии. Это еще более характерно для современной городской жизни. Высококвалифицированный специалист в своем служебном кабинете может быть адептом и практическим творцом элитарной культуры-идеологии, но, приходя домой, в своем приватном потреблении он становится адептом массовой культуры, мало чем отличаясь от уборщицы в своем офисе, — ест ту же еду, смотрит те же телепрограммы, болеет за ту же футбольную команду, любит тех же артистов и т. п.

Разумеется, разные люди в силу своего социального положения тяготеют к тем или иным типам культур (наиболее привычным для них), но ситуативно они могут приобщиться и к какой-то иной социальной культуре. Соответственно и их ценностные установки достаточно подвижны и ситуативно изменчивы, хотя преувеличивать и абсолютизировать аксиологическую мобильность человека тоже не следует. Но в известных пределах человек психологически адаптивен, а его ценностные установки, как правило, не очень устойчивы. Здесь многое зависит от культурной среды, в которую он попадает.

Таким образом, о рассмотренных типах культуры — культуре-обычае, культуре-идеологии и культуре-референции — можно говорить скорее как о социокультурных тенденциях, аккумулирующих в себе определенные ценностные установки, в том числе и представления о добре и зле, хорошем и плохом, полезном и вредном и т. п. Эти культуры, получая широкое социальное распространение, а порой и поддержку со стороны власти, оказывают сильнейшее воздействие на практическую организацию социальной жизни, регулируют многие ее аспекты.

Теперь рассмотрим представления о добре и зле, характерные для разных исторических эпох. Для решения этой познавательной задачи я предлагаю следующий нетривиальный исследовательский ход. Следует проанализировать, за какие преступления или нарушения в разные эпохи наказывали наиболее жестко и неотвратимо, и тогда станет понятным, какие ценности в ту или иную эпоху были наиболее значимы.

В науке существует много вариантов структурирования истории человечества на периоды. Я полагаю самым обоснованным членение истории по технологическим эпохам, что в наибольшей мере определяет и характер социокультурных процессов. Обоснование этой модели периодизации было сделано еще в 1973 г. Даниелом Беллом (см.: Белл, 1999); подобная «технологическая» периодизация истории не противоречит и «энергетической» периодизации Лесли Уайта; см.: Уайт, 2004), поэтому я не буду отвлекаться на это. Исторические периоды будут рассматриваться по схеме: первобытная эпоха, аграрная эпоха, индустриальная эпоха, постиндустриальная эпоха.

Первобытная эпоха характерна примитивным ручным трудом человека, элементарными социальными структурами, господствующим мифологическим сознанием, отсутствием письменности. Ее принято отсчитывать от начала антропогенеза и завершать возникновением ранних городских цивилизаций в 4–3 тыс. до н. э. Этнографические исследования архаичных сообществ Южной Америки, Океании и Африки не дают достаточно материала для определения того, какие нарушения норм жизнедеятельности преследовались наиболее последовательно (Малиновский, 2004ab; Леви-Стросс, 2010). По общему культурному контексту можно предположить, что это были нарушения каких-то мистериальных запретов (табу), т. е. элементов господствующего обычая. Ранние письменные правовые документы, создававшиеся на переходе от первобытности к классовому обществу и отражавшие в основном ценностные предпочтения периода поздней первобытности («эпохи варварства» по Адаму Фергюсону; см.: Ferguson, 1767), явно указывают на преследование в первую очередь нарушений бытовых обычаев (преимущественно семейных и соседских) (Графский, 2000; Грацианский, 1960; Крашенинникова, 1994). Таким образом, есть основания полагать, что на первобытной стадии развития наибольшим социальным благом считалось соблюдение обычаев (норм социального поведения и взаимодействия с ближним окружением), а наибольшим злом — их нарушение.

Аграрная эпоха характерна тем, что в ней преобладал ручной труд (рабский, крестьянский, ремесленный) с развитым инструментарием и активной эксплуатацией животных, имелась системная социально-сословная и политическая организация, преобладало религиозное сознание, информация фиксировалась письменностью. Аграрная эпоха начинается со становления первых городских цивилизаций и завершается в Европе в XV в. (изобретением печатного станка, итальянским Ренессансом и Великими географическими открытиями), в России — реформами Петра I на рубеже XVII–XVIII вв., а в Азии — политическими и экономическими реформами и революциями XIX — начала XX вв. Эта эпоха специфична тем, что основная экономическая деятельность того времени была сосредоточена в деревне и носила аграрный характер, а города были центрами управления, политической жизни, ремесла, торговли и художественной культуры.

Ценностные установки аграрной эпохи почти полностью определялись религией, которая фактически являлась и основной политической идеологией (монарх — божественный избранник, а то и сам Бог в человеческом воплощении). Поэтому вполне логично, что с наибольшей последовательностью и беспощадностью преследовались любые нарушения идеологической лояльности человека и даже просто неточность в исполнении обрядов. Наказания за экономические и имущественные преступления в эту эпоху не сопоставимы с расправами за идеологическую неустойчивость. Нам хорошо известна жестокость средневековой Инквизиции (Льоренте, 1936ab), но и правовые документы Античности свидетельствуют о нетерпимости к идеологическим нарушениям (Горохов, 2001; Омельченко, 2000; Розин, 2008; Словарь Античности, 1989). В принципе, то же имело место и на Востоке (Зеймаль, 1968; Крашенинникова, 1994; Томсинов, 2011). Таким образом, главным социальным благом аграрной эпохи, несомненно, являлась идеологическая лояльность человека, а главным злом — его нелояльность или просто небрежность в соблюдении идеологически значимых ритуалов.

Индустриальная эпоха характерна городским мануфактурным, а затем машинным производством с внешним энергетическим обеспечением, национально-политической и социально-классовой организацией, рационалистическим сознанием, книгопечатанием. Эту эпоху выделяют в промежутке между рубежом XV–XVI вв. (в Западной Европе) и 60–70 гг. XX века (в Западной Европе, Северной Америке, Азиатско-Тихоокеанском регионе). Индустриальная эпоха — это эпоха капитализма (социализм по существу являлся государственным капитализмом, нередко с еще большей эксплуатацией работников), чем и определялась доминантная для этой эпохи система ценностных предпочтений.

Обзор уголовных кодексов или аналогичных по функциям правовых сводов государств индустриальной стадии развития позволяет выделить экономические и имущественные преступления, нарушающие господствующие нормы собственности, как основной вид нарушений, с которыми велась наиболее последовательная борьба. Показательно, что даже в тоталитарных государствах, с их особым вниманием к господству идеологии в жизни населения, все-таки первостепенной оставалась забота о государственной собственности (Богданов, 2009; Деларю, 2004; Зеленин, 1998). Следует учитывать, что в течение индустриальной эпохи человек отвоевал для себя политическую и экономическую свободу, что также было связано с закреплением системы собственности. Это дает основания полагать, что наиболее чтимым и защищаемым социальным благом индустриальной эпохи являются нормы собственности (частной или государственной) и их устойчивость, а самым нетерпимым злом — посягательства на эти нормы.

Постиндустриальная/информационная эпоха выделяется наукоемким производством на основе информационных технологий, доминирующим влиянием транснациональных экономических и медийных структур, приоритетом производства знаний (информации) над вещами, переходом от книжной к экранной массовой культуре и т. п. Начало этой эпохи принято отсчитывать от «культурной революции» 1960–1970-х гг. (выразившейся в частности в постмодернизме) и «информационной революции» 1980–1990-х гг. (связанной с внедрением в массовое пользование компьютера) (Кастельс, 2000).

Конечно, говорить о сложении новой системы ценностей постиндустриальной эпохи еще рано; они только намечаются как тенденции развития общественного сознания. Тем более еще не пришло время для новых приоритетов в системе права, отражающих эти перемены. Вместе с тем, можно отметить, что наибольший общественный резонанс во всем мире стали вызывать инциденты, связанные с нарушением гражданских прав и свобод людей, их сущностного равноправия, нивелирующего гендерные и расовые различия, физиологические и психологические отклонения и т. п. Этому способствует расширение информационных возможностей СМИ, но это и наиболее востребовано обществом. Скорее всего, речь идет о важной тенденции, отражающей фундаментальные ценностные изменения в сознании людей (см. об этом подробнее: Флиер, 2011). Таким образом, применительно к постиндустриальной эпохе можно говорить, что наиболее актуальным социальным благом становится соблюдение и расширение гражданских прав людей, их культурная свобода в дополнение к политической и экономической, а наибольшим злом — ограничение этой свободы.

Третий социальный срез, который я хотел бы рассмотреть в связи с проблемой добра и зла в культуре, это социальная неоднородность общества и многообразие человеческих интересов, определяющих параметры добра и зла. Исследованию этого многообразия интересов и построению разных моделей социальной структуры общества посвящена по существу вся социологическая литература. Тем не менее, в интересах настоящего исследования я позволю себе предложить еще одну схему структурирования, заключающуюся в делении общества на три группы: работников-собственников, собственников-не-работников и работников-не-собственников.

Я отдаю себе отчет в том, что использую чисто марксистский подход к социальной стратификации. Но, полагая устаревшей политическую теорию марксизма, я не нахожу ничего плохого в марксизме как социологической методологии. Порочна абсолютизация марксизма как единственно верного метода анализа социальной реальности. А как один из возможных ракурсов такого анализа марксизм вполне рационален.

Итак, работники-собственники — это люди, владеющие средствами производства (землей, помещением, сырьем, инструментарием, иногда что-то арендующие), на которых работают они сами, как правило, совместно с членами семьи и порой с небольшим числом наемных работников. К этой категории относятся крестьяне, ремесленники, торговцы, мелкие предприниматели. С точки зрения их социальных интересов наибольшим социальным благом является устойчивый спрос на производимую/продаваемую ими продукцию, что в свою очередь связано с устойчивым образом и качеством жизни потребителей этой продукции, а наибольшим злом — социальные перемены, нарушающие эту устойчивость.

Собственники-не-работники — это люди, владеющие средствами производства, но не работающие на них сами, а либо сдающие их в аренду, либо выступающие в роли организаторов производства (предпринимателей) и нанимающие работников, трудом которых они руководят. К этой категории относятся в первую очередь землевладельцы и капиталисты (крупные предприниматели, банкиры). С точки зрения их социальных интересов наибольшим социальным благом является устойчивость господствующей системы ценностей и норм собственности. Первое обеспечивает стабильную конъюнктуру экономики, а второе гарантирует права собственности на средства производства. А наибольшим злом являются социальные потрясения, несущие угрозу и тому, и другому.

Работники-не-собственники — это люди, не владеющие никакой собственностью, которую можно использовать как средство производства, и выступающие в качестве наемных работников, продающих свой труд нанимателю. Квалификационный уровень этих людей очень разнится — от академиков, писателей и министров до уборщиц. Именно они составляют основной корпус специалистов-профессионалов, на квалификации которых держится современная экономика, наука, культура. К этой категории относятся рабочие, интеллигенты (технические и гуманитарные), чиновники, офисные работники и пр., в древности к ним относились и рабы. С точки зрения социальных интересов этой группы наибольшим социальным благом является расширение возможностей для социального роста, повышения статуса, доходов, т. е. возрастания уровня социальной самореализации каждого человека. А это, естественно, становится более вероятным в условиях перемен, структурных и системных изменений в жизни общества, освобождения вакансий, появления новых профилей деятельности и т. п. Члены этой социальной группы являются потенциальными революционерами или, по крайней мере, сочувствующими любой социальной модернизации и либерализации. В свою очередь наибольшим злом для этих людей является застой, стагнация, политический консерватизм.

Теперь посмотрим, как феномены трех рассмотренных социокультурных срезов соотносятся друг с другом. Ниже приводится схема, на которой в скобках указываются доминирующие ценностные предпочтения, а стрелками отмечены явные корреляции между этими феноменами.

Я полагаю, что культура-обычай, ограничивающая варианты индивидуальных культурных проявлений человека, коррелирует с первобытной эпохой и социальными интересами и культурными предпочтениями работников-собственников. Культура-идеология, регулирующая индивидуальные культурные проявления социальным статусом человека, определяет ценностные установки аграрной и индустриальной эпох и отражает интересы и предпочтения в первую очередь собственников-не-работников. Культура-референция, предоставляющая наибольшую свободу в индивидуальных культурных проявлениях, в основном соответствует социальным тенденциям постиндустриального общества и социокультурным интересам и предпочтениям работников-не-собственников.

Хотя образование этих корреляционных цепочек имеет стихийный характер, но логика их сложения вполне понятна. Они отражают три тенденции осуществления человеческой деятельности: консервативную, основанную на устойчивом воспроизводстве социального опыта (культура-обычай); медиальную, отличающуюся умеренной устойчивостью и умеренной изменчивостью (культура-идеология); и прогрессистскую, тяготеющую к постоянной модернизации и обновлению форм и технологий (культура-референция). В принципе в культуре актуальны все три тенденции функционирования. Вместе с тем, исследования показывают, что в ходе истории по мере социального развития сообществ системообразующая значимость консервативной тенденции в культуре постепенно сокращается, а значимость прогрессистской тенденции возрастает (особенно в последние три века) (Флиер, 2011). Медиальная тенденция до самого последнего времени удерживала свои социальные позиции в культуре, но в последние 3–4 десятилетия тоже стала отступать перед напором прогрессизма.

Обозримое будущее культуры видится в усилении социального влияния культуры-референции и ее модернизационной интенции, ее интерпретации социального блага как расширяющейся свободы. Это отражает не столько культурный, сколько общесоциальный тренд развития. Но это не означает, что другие культурные типы обречены на исчезновение; они лишь сокращают площадку своего социального влияния. Ведь речь идет только о сегодняшней наблюдаемой тенденции, которая со временем исчерпает свой потенциал, и возобладает какая-то иная динамика. В истории, как правило, чередуются периоды преобладающей изменчивости социокультурных форм (ускорение развития) и их преобладающей устойчивости (замедление развития). Сейчас в общемировом масштабе, безусловно, господствует тенденция ускорения развития, чему соответствует рост социального влияния культуры-референции. Культура-идеология, скорее всего, будет адаптироваться к доминирующей тенденции, трансформируя свои формы, а культура-обычай — сжиматься и замыкаться в своеобразной «культурной резервации».

Из этого вовсе не следует неизбежность пролетарской (или интеллигентской) революции — перехода политической власти в руки адептов культуры-референции, — как предполагал Карл Маркс (впрочем, для социальной ситуации середины XIX в. марксистский эсхатологизм был вполне актуален). Сегодня основными производителями (гегемонами экономики) становятся ученые и техническая интеллигенция, и именно их социальные интересы и культурные предпочтения будут наиболее значимы в палитре социокультурных приоритетов обозримого будущего (что связано не с обладанием политической властью, а скорее с влиянием на нее). В этой связи заслуживает внимания высказанное еще полвека назад наблюдение Джона Гэлбрейта о наступающем социальном доминировании «техноструктуры» — иерархии наемных менеджеров, фактически управляющих процессами экономического производства, научных исследований, торговли, культуры, социальной жизнедеятельности и пр., чьи специфические интересы уже не совпадают с интересами собственников и не контролируются ими (Гэлбрейт, 1969).

Так или иначе, но собственники, социально господствовавшие в течение аграрной и индустриальной эпох, и чья культура-идеология обладала статусом «классической» по отношению ко всем иным культурам, сейчас начинают шаг за шагом уступать свое социальное влияние адептам культуры-референции (например, медиаперсонам). Эта тенденция усиливается с каждым десятилетием, что заметно в первую очередь по росту социальной значимости культуры-референции, уже заполнившей все пространство СМИ и вытесняющей культуру-идеологию в зону эксклюзивного потребления. Предсказать, до каких пределов дойдет это вытеснение, конечно, невозможно; можно только выразить уверенность в том, что культура-идеология как социальный феномен не исчезнет, а лишь изменит параметры своего функционирования в общей культурной конфигурации. Ныне же демографические и социальные процессы, информатизация, глобализация, миграция и т. п. — все способствует возрастанию социального влияния культуры-референции с ее специфическим отношением к добру и злу, культурной устойчивости и изменчивости.

Сегодня культура-референция в своих массовых формах мало эстетична, хотя и наполнена пафосом свободы (порой принимающей формы обычного уличного хулиганства). Но, кто знает, какой она станет завтра? Время шлифует любые камни. Как утверждают буддисты, белое — это и есть черное, но увиденное в другом ракурсе…

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Белл, Д. (1999) Грядущее постиндустриальное общество: опыт социального прогнозирования / пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М. : Академия. clxx, 783, [3] с.

Богданов, С. В. (2009) Борьба с экономической преступностью в СССР в 1930 гг. [Электронный ресурс] // ЮрКлуб: виртуальный клуб юристов. 18 января. URL: http://yurclub.ru/docs/other/article127.html [архивировано в WebCite] (дата обращения: 21.01.2015).

Горохов, В. С. (2001) Античная культура: у истоков европейской цивилизации. М. : МИФИ. 201 с.

Графский, В. Г. (2000) Всеобщая история права и государства. М. : Норма. 744 с.

Грацианский, Н. П. (1960) Введение к изданию перевода Салической правды // Грацианский Н. П. Из социально-экономической истории западноевропейского средневековья : сб. статей. М. : Изд-во АН СССР. 408 с. С. 72–109.

Гэлбрейт, Дж. (1969) Новое индустриальное общество. М. : Прогресс. 480 с.

Деларю, Ж. (2004) История Гестапо 1933–1945. М. : Центрполиграф. 415 с.

Зеймаль, Е. В. (1968) Кушанская хронология (материалы по проблеме). М. : Наука. 186 с.

Зеленин, И. Е. (1998) «Закон о пяти колосках»: разработка и осуществление // Вопросы истории. № 1. С. 114–123.

Кастельс, М. (2000) Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М. : ГУ ВШЭ. 606, [1] с.

Костина, А. В. (2009a) Национальная культура — этническая культура — массовая культура: «Баланс интересов» в современном обществе. М. : УРСС. 216 с.

Костина, А. В. (2009b) Соотношение традиционности и творчества как основа социокультурной динамики. М. : УРСС. 144 с.

Костина, А. В., Флиер, А. Я. (2011) Тернарная функциональная модель культуры // Костина А. В., Флиер А. Я. Культура: между рабством конъюнктуры, рабством обычая и рабством статуса. М. : Согласие. 680 с. С. 15–130.

Крашенинникова, Н. А. (1994) История права Востока : курс лекций. М. : РОУ. 172 с.

Леви-Стросс, К. (2010) Печальные тропики. М. : АСТ ; Астрель. 441 с.

Лоренц, К. (1994) Агрессия (так называемое «зло»). М. : Изд. группа «Прогресс» ; Универс. 272 с.

Льоренте, X. А. (1936a) Критическая история испанской инквизиции : [в 2 т.]. М. : Соцэкгиз. Т. 1. 730 с.

Льоренте, X. А. (1936b) Критическая история испанской инквизиции : [в 2 т.]. М. : Соцэкгиз. Т. 2. 560 с.

Малиновский, Б. (2004a) Сексуальная жизнь дикарей Северо-Западной Меланезии // Малиновский Б. Избранное: Динамика культуры. М. : РОССПЭН. 959 с. С. 439–862.

Малиновский, Б. (2004b) Динамика культурных изменений. Исследование расовых отношений в Африке // Малиновский Б. Избранное: Динамика культуры. М. : РОССПЭН. 959 с. С. 7–210.

Омельченко, О. А. (2000) Всеобщая история государства и права : в 2 т. М. : ТОН-Остожье. Т. 1. 528 с.

Пелипенко, А. А. (2011) Дуалистическая революция и смыслогенез в истории : учеб. пос. для вузов. Изд. 2, испр. М. : УРСС. 384 с.

Пелипенко, А. А. (2014) Избранные работы по теории культуры. Культура и смысл. М. : Согласие ; Артем. 726, [1] с.

Розин, В. М. (2008) Соотносительный анализ культуры (на материале становления античной личности и права) // Вестник Томского государственного педагогического университета. № 1. С. 125–135.

Словарь Античности (1989) : пер. с нем. / редкол.: В. И. Кузищин (отв. ред.) и др. М. : Прогресс. 704 с.

Томсинов, В. А. (2011) Государство и право Древнего Египта. М. : Зерцало-М. 512 с.

Уайт, Л. (2004) Наука о культуре. Часть III. Энергия и цивилизация // Уайт Л. Избранное : Наука о культуре. М. : РОССПЭН. 960 с. С. 387–420.

Флиер, А. Я. (2011) Вектор культурной эволюции // Обсерватория культуры. № 5. С. 4–16.

Флиер, А. Я. (2014) Культура как социально-регулятивная система и ее историческая типология [Электронный ресурс] // Культура культуры. № 2. URL: http://cult-cult.ru/culture-as-social-regulatory-system-and-its-historical-typology/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: 21.01.2015).

Ясперс, К. (1991) Смысл и назначение истории. М. : Политиздат. 527 с.

Ferguson, A. (1767) An essay on the history of civil society. Edinburgh : Printed for A. Millar & T. Caddel ; L. : A. Kincaid & J. Bell. vii, [1], 430 p.

REFERENCES

Bell, D. (1999) Griadushchee postindustrial'noe obshchestvo: opyt sotsial'nogo prognozirovaniia [The coming of post-industrial society: A venture in social forecasting] / transl. from English ed. by V. L. Inozemtsev. Moscow, Akademiia Publ. clxx, 783, [3] p. (In Russ.).

Bogdanov, S. V. (2009) Bor'ba s ekonomicheskoi prestupnost'iu v SSSR v 1930 gg. [Fight against economic criminality in the USSR in the 1930s]. IurKlub: virtual'nyi klub iuristov. January 18. [online] Available at: http://yurclub.ru/docs/other/article127.html [archived in WebCite] (accessed 21.01.2015). (In Russ.).

Gorokhov, V. S. (2001) Antichnaia kul'tura: u istokov evropeiskoi tsivilizatsii [Ancient classical culture: At the origins of European culture]. Moscow, Moscow Engineering Physics Institute Publ. 201 p. (In Russ.).

Grafskii, V. G. (2000) Vseobshchaia istoriia prava i gosudarstva [General history of law and state]. Moscow, Norma Publ. 744 p. (In Russ.).

Gratsianskii, N. P. (1960) Vvedenie k izdaniiu perevoda Salicheskoi pravdy [Introduction to the edition of a translation of Salian law]. In: Gratsianskii, N. P. Iz sotsial'no-ekonomicheskoi istorii zapadnoevropeiskogo srednevekov'ia [From the social and economic history of Western European Middle Ages] : collection of articles. Moscow, Publ. House of the Academy of Sciences of the USSR. 408 p. Pp. 72–109. (In Russ.).

Galbraith, J. (1969) Novoe industrial'noe obshchestvo [The new industrial state]. Moscow, Progress Publ. 480 p. (In Russ.).

Delarue, J. (2004) Istoriia Gestapo 1933–1945 [History of the Gestapo 1933–1945]. Moscow, Tsentrpoligraf Publ. 415 p. (In Russ.).

Zeimal, E. V. (1968) Kushanskaia khronologiia (materialy po probleme) [The Kushan chronology (Materials on the issue)]. Moscow, Nauka Publ. 186 p. (In Russ.).

Zelenin, I. E. (1998) «Zakon o piati koloskakh»: razrabotka i osushchestvlenie [“The law of five spikelets”: Formation and implementation]. Voprosy istorii

Castells, M. (2000) Informatsionnaia epokha: ekonomika, obshchestvo i kul'tura [The information age: Economics, society and culture]. Moscow, Publ. House of State University “Higher School of Economics”. 606, [1] p. (In Russ.).

Kostina, A. V. (2009a) Natsional'naia kul'tura — etnicheskaia kul'tura — massovaia kul'tura: «Balans interesov» v sovremennom obshchestva [National culture — ethnic culture — mass culture. “Balance of interests” in contemporary society]. Moscow, URSS Publ. 216 p. (In Russ.).

Kostina, A. V. (2009b) Sootnoshenie traditsionnosti i tvorchestva kak osnova sotsiokul'turnoi dinamiki [The interrelation between traditionalism and creativity as a basis of sociocultural dynamics]. Moscow, URSS Publ. 144 p. (In Russ.).

Kostina, A. V. and Flier, A. Ya. (2011) Ternarnaia funktsional'naia model' kul'tury [Ternary functional model of culture]. In: Kostina A. V. and Flier A. Ya. Kul'tura: mezhdu rabstvom kon"iunktury, rabstvom obychaia i rabstvom statusa [Culture: Between the slavery of conjuncture, slavery of custom and slavery of status]. Moscow, Soglasie Publ. 680 p. Pp. 15–130. (In Russ.).

Krasheninnikova, N. A. (1994) Istoriia prava Vostoka [History of the law of the East] : A course of lectures. Moscow, Russian Open University Publ. 172 p. (In Russ.).

Levi-Stross, K. (2010) Pechal'nye tropiki [The sad tropics]. Moscow, AST Publ. ; Astrel' Publ. 441 p. (In Russ.).

Lorenz, K. (1994) Agressiia (tak nazyvaemoe «zlo») [On aggression (so-called “evil”)]. Moscow, Progress Publ Group ; Univers Publ. 272 p. (In Russ.).

Llorente, J. A. (1936a) Kriticheskaia istoriia ispanskoi inkvizitsii [The critical history of the inquisition of Spain] : [in 2 vols.]. Moscow, Sotsekgiz Publ. Vol. 1. 730 p. (In Russ.).

Llorente, J. A. (1936b) Kriticheskaia istoriia ispanskoi inkvizitsii [The critical history of the inquisition of Spain] : [in 2 vols.]. Moscow, Sotsekgiz Publ. Vol. 2. 560 p. (In Russ.).

Malinowski, B. (2004a) Seksual'naia zhizn' dikarei Severo-Zapadnoi Melanezii [The sexual life of savages in North-Western Melanesia]. In: Malinowski, B. Izbrannoe: Dinamika kul'tury [Selected works: Dynamics of culture]. Moscow, ROSSPEN Publ. 959 p. Pp. 439–862. (In Russ.).

Malinowski, B. (2004b) Dinamika kul'turnykh izmenenii. Issledovanie rasovykh otnoshenii v Afrike [The dynamics of culture change: An inquiry into race relations in Africa]. In: Malinowski, B. Izbrannoe: Dinamika kul'tury [Selected works: Dynamics of culture]. Moscow, ROSSPEN Publ. 959 p. Pp. 7–210. (In Russ.).

Omelchenko, O. A. (2000) Vseobshchaia istoriia gosudarstva i prava [General history of state and law] : in 2 vols. Moscow, TON-Ostozh'e Publ. Vol. 1. 528 p. (In Russ.).

Pelipenko, A. A. (2011) Dualisticheskaia revoliutsiia i smyslogenez v istorii [Dualist revolution and genesis of meaning in history] : A study guide for tertiary institutions. 2nd edn., revised. Moscow, URSS Publ. 384 p. (In Russ.).

Pelipenko, A. A. (2014) Izbrannye raboty po teorii kul'tury. Kul'tura i Smysl [Selected works on the theory of culture. Culture and Meaning]. Moscow, Soglasie Publ. ; Artem Publ. 726, [1] p. (In Russ.).

Rozin, V. M. (2008) Sootnositel'nyi analiz kul'tury (na materiale stanovleniia antichnoi lichnosti i prava) [Correlative analysis of culture (The case of the development of the antique person and law]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta. no. 1, pp. 125–135. (In Russ.).

Slovar' Antichnosti [Dictionary of Antiquity] (1989) : transl. from German / editorial board: V. I. Kuzishchin (executive editor) et al. Moscow, Progress Publ. 704 p. (In Russ.).

Tomsinov, V. A. (2011) Gosudarstvo i pravo Drevnego Egipta [State and law of ancient Egypt]. Moscow, Zertsalo-M Publ. 512 p. (In Russ.).

White, L. (2004) Nauka o kul'ture. Chast' III. Energiia i tsivilizatsiia [The science of culture. Part 3. Energy and civilisation]. In: White, L. Izbrannoe: Nauka o kul'ture [Selected works: The science of culture]. Moscow, ROSSPEN Publ. 960 p. Pp. 387–420. (In Russ.).

Flier, A. Ya. (2011) Vektor kul'turnoi evoliutsii [The vector of cultural evolution]. Observatoriia kul'tury, no. 5, pp. 4–16. (In Russ.).

Flier, A. Ya. (2014) Kul'tura kak sotsial'no-reguliativnaia sistema i ee istoricheskaia tipologiia [Culture as a social and regulatory system and its historical typology]. Kul'tura kul'tury, no. 2. [online] Available at: http://cult-cult.ru/culture-as-social-regulatory-system-and-its-historical-typology/ [archived in WebCite] (accessed 21.01.2015). (In Russ.).

Jaspers, K. (1991) Smysl i naznachenie istorii [The origin and goal of history]. Moscow, Politizdat Publ. 527 p. (In Russ.).

Ferguson, A. (1767) An essay on the history of civil society. Edinburgh, Printed for A. Millar & T. Caddel ; London, A. Kincaid & J. Bell. vii, [1], 430 p.

Флиер Андрей Яковлевич — доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Экспериментально-аналитического центра развития образовательных систем в сфере культуры Российского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева. Адрес: 129366, Россия, Москва, ул. Космонавтов, д. 2. Тел.: +7 (495) 686-13-19.

Flier Andrei Yakovlevich, Doctor of Philosophy, Professor, Chief Researcher, Experimental and Analytical Center for the Development of Educational Systems in Cultural Sphere, D. S. Likhachev Russian Research Institute for Cultural and Natural Heritage. Postal address: 2 Kosmonavtov St., 129366 Moscow, Russian Federation. Tel.: +7 (495) 686-13-19.

E-mail: andrey.flier@yandex.ru

Библиограф. описание: Флиер А. Я. Добро и зло в культурно-историческом понимании [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2015. № 3 (май — июнь). С. 17–36. URL: http://zpu-journal.ru/e-zpu/2015/3/Flier_Good-Evil/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: дд.мм.гггг).

Дата поступления: 18.06.2015.