Васильев Ю. А. Михаил Васильевич Ломоносов как зиждитель и подвижник российского историописания. Статья 2. Историософские концепты М. В. Ломоносова
УДК 94(47)
Vasiliev Yu. A. Mikhail V. Lomonosov as a Creator and Enthusiast of Russian Historical Writing. Article 2. The Historiosophical Concepts of M. V. Lomonosov
Аннотация ♦ В статье представлена оценка исторических идей М. В. Ломоносова в контексте русской исторической школы. Автор выделяет комплекс исторических идей Ломоносова. В их числе: утверждение о древности славянского этноса, о древнем происхождении российского народа, положение о полицентричности российской истории, о связи полицентризма и полиэтничности, заключение о смешанном и сложном составе населения древней России, рассмотрение истории России в контексте мировой истории и др.
В статье показано, что историческое наследие Ломоносова середины XVIII в. было критически оценено представителями русской исторической школы в период ее расцвета (вторая половина XIX в.). Причина определяется различием исследовательских парадигм. В этот период русская историческая школа стала одной из ведущих национальных европейских научных сообществ.
По оценке автора статьи, наследие Ломоносова в российском историописании можно по достоинству оценить лишь с учетом историософской парадигмы. В исторических построениях Ломоносова закладывались основы историософской традиции России. Именно в таком ключе следует расценивать идеи мыслителя как передовые для исторического знания России середины и второй половины XVIII в. Наследие Ломоносова стало интеллектуальной основой для становления исторической науки в России.
Ключевые слова: история, русская историческая школа, М. В. Ломоносов, С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, историческая наука, историософия, историческое познание.
Abstract ♦ The article presents an assessment of Mikhail V. Lomonosov’s historical ideas in the context of the Russian historical school. The author highlights a complex of historical ideas of Lomonosov. Among them there are the following ones: the assertions of the antiquity of the Slavic ethnic group and the ancient origins of the Russian people, the statements of a polycentric system of Russian history and of the connection between polycentrism and polyethnicity, the opinion about a mixed and complex composition of the population of ancient Russia, investigation of the history of Russia in the context of world history, etc.
The article shows that Lomonosov’s historical legacy of the middle of the 18th century was critically evaluated by the representatives of the Russian historical school in its heyday (the second half of the19th century). The reason is determined by the difference in research paradigms. During this period, the Russian school of history became one of the leading national European research communities.
According to the author, the heritage of Lomonosov in Russian historiography can be duly appreciated only taking the historiosophical paradigm into consideration. In historical conceptions of Lomonosov the foundations of the historiosophical Russian tradition were laid. It is in this way the ideas of the thinker should be regarded as advanced for the historical knowledge of Russia in middle and second half of the 18th century. Lomonosov’s legacy became an intellectual foundation for the development of historical science in Russia.
Представляется, что наследие Ломоносова в историописании можно по достоинству оценить лишь с учетом историософской парадигмы. Именно в этой области гипотезы и догадки великого российского мыслителя позволяют рассматривать комплекс его идей в качестве передового интеллектуального знания в области истории середины и второй половины XVIII в. Рецепция теоретических и методологических идей Христиана Вольфа позволила Ломоносову выработать оригинальный подход к интерпретации исторического процесса. В этой связи примечательно мнение Ломоносова о том, что сочинение российской истории «есть дело, не всякому историку посильное. Ибо таковых не много было во всех народах на всей памяти человеческого рода. Ибо для того требуется сильное знание в философии и красноречии» (Ломоносов, 1957: 148). Методы Ломоносова в области познания соответствовали общей тенденции русской интеллектуальной мысли, проявившейся во внимании к проблемам историософии, обращенности к вопросам о смысле истории (см.: Зеньковский, 1989: 18).
Основы историософской традиции в России, хронологически предшествовавшей теоретико-методологическому подходу, проявились во всех исторических построениях Ломоносова. Неслучайно в письме Леонарду Эйлеру 12 февраля 1754 г. Ломоносов заметил: «Я часто за самой работой ловил себя на том, что душой я блуждаю в древностях Российских» (Михаил Васильевич Ломоносов. Переписка, 2010: 245). Историософский подход противопоставлял исторической эмпиричности выявление смысловых значений в событийности исторического процесса, восприятие истории как телеологического явления. В полной мере данный подход, позволивший Ломоносову в значительной степени опередить состояние интеллектуального знания своего времени, проявился в его основном историческом труде — «Древней Российской истории от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого», опубликованной в октябре 1766 г. Эта работа стала первой опубликованной отечественной монографией по истории России, изданной огромным для своего времени тиражом — 2 425 экз. (первый том «Истории Российской» В. Н. Татищева, подготовленный двумя десятилетиями ранее, был издан на два года позднее). Во второй половине 1760-х — 1770-е гг. появились ее издания на немецком, французском и итальянском языках, многочисленные рецензии в европейской печати. «Древнюю российскую историю» Ломоносов рассматривал как первый том будущей обширной «Истории Российской», о чем сообщал в письме 30 декабря 1759 г. канцлеру М. И. Воронцову (там же: 354). К сожалению, первый том оказался единственным.
«Краткий российский летописец с родословием» Ломоносова, изданный ранее «Древней российской истории» (в 1760 г.), детально и наглядно представлял отношения династии Рюриковичей с дворами европейских стран. Данный труд важен как презентация историософской идеи — показать политическое значение Руси в общеевропейской истории, включение российской истории в контекст мировой истории. Следует подчеркнуть, что «Краткий российский летописец с родословием» был напечатан несколькими выпусками большим тиражом: в июне 1760 г. — 1200 экз., в ноябре 1760 г. — 2457 экз., допечатка в апреле 1761 г. — 2406 экз., то есть его общий тираж составил более 6 тыс. экз.![1] Вскоре появились его переводные издания на немецком и английском языках.
Работа с неопубликованными историческими памятниками и рукописной исторической литературой требовала высокого уровня квалификации и компетенций. Ломоносов обладал знанием всех доступных источников своего времени, включая русские летописные источники (Кенигсбергский список ПВЛ 1716 г., текст ПВЛ по Никоновской летописи), апокрифические источники, Степенную книгу. Он детально ознакомился с рукописью первого тома исторического труда В.Н. Татищева[2]. Ломоносовым были изучены славянские, византийские, греческие, прибалтийские источники, материалы по истории готов, венедов, аланов. Научное описание рукописей и печатных книг из личной библиотеки Ломоносова свидетельствует о том, что многие из книг по истории на латинском, немецком и французском языках были приобретены Ломоносовым в период обучения в Германии (см.: Библиотека М. В. Ломоносова … , 2010).
Отчеты Ломоносова о его текущей академической работе, библиографические ссылки, перечень и описание рукописей и печатных книг из личной библиотеки свидетельствуют о исторические сведения получены из трудов многих античных авторов. В их числе: Геродот — древнегреческий историк V в. до н. э., Страбон — древнегреческий географ I в. до н. э. — I в. н. э., Клавдий Птолемей — древнегреческий ученый первой половины II в., Тит Ливий — римский историк I в. до н. э. — I в. н. э., Корнелий Непот — римский писатель I в. до н. э., Плиний Гай Секунд Старший — римский писатель I в. н. э., Публий Корнелий Тацит — римский историк I–II вв., Квинт Курций Руф — римский историк II в., Луций Анней Флор — римский историк конца I — начала II в., Гай Юлий Солин — древнеримский писатель III в. и др. Среди авторов Средневековья, к текстам которых обращался Ломоносов: Прокопий Кесарийский — византийский историк конца V — VI вв., Иорнанд (Иордан) — готский историк VI в., Георгий Аматрол — византийский хронист IX в., Константин VII Багрянородный (Порфирородный, Порфирогенит) — византийский император середины X в. и др. Широко представлены также западноевропейские авторы XI — XVII вв.: Георгий Кедрин — византийский историк второй половины XI в., Иоанн Зонара — византийский историк конца XI — середины XII в., Саксон Грамматик — датский летописец конца XII в., Гельмольд — немецкий историк XII в., Арнольд Любекский — немецкий историк начала XIII в., Снорри Стурлусон — исландский скальд конца XII — первой половины XIII в., Герман Корнер — немецкий историк XIV–XV вв., Мартин Кромер — польский историк XVI в., Матвей Вейссель — немецкий историк конца XVII в., Матвей Преторий — польский историк XVII в. и др.
Принцип исторической достоверности («строгого и правильного разыскания истины», по выражению Ломоносова) выражен в фактической точности описаний исторических событий, отборе фактов, их оценке, определении смысла явлений. Представляя деяния Олега, Игоря, Ольги, Святослава, Владимира, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха, Александра Невского, Дмитрия Донского, Ивана III, Ивана Грозного, князя Пожарского, Петра I и др. исторических личностей, Ломоносов стремился к обобщению исторических событий, определению преемственных связей в историческом процессе. Одновременно за описанием исторических событий выявляется изначальная телеологическая установка, направленная на прославление героических событий в истории России, популяризацию ее героев, знаменательных событий, выдающихся государственных деятелей прошлого.
Использование Ломоносовым телеологического метода в разработке истории, как правило, оценивается односторонне и подменяется проявлением патриотизма (в различных вариациях, в зависимости от политических и идеологических взглядов авторов: от «горячего» или «глубочайшего» патриота до «националиста»)[3]. Однако далеко не все так просто. В исторических концептах Ломоносова превалирует телеологизм вольфовского направления. Государственное могущество, в ломоносовском понимании, происходит из трех источников: первое основание связано с внутренней стабильностью, безопасностью и поддержкой подданных, второе — с военной мощью, а также благоприятной ситуацией мира и выгодных отношений с соседями, третий источник могущества государства основан на внешней торговле (Ломоносов, 1986c: 436). Российская империя по данным критериям, предложенным Ломоносовым, рассматривалась им на равном уровне с лучшими европейскими странами, а многие превосходила. Возникла актуальная потребность сделать из истории похвальное слово русскому народу: история «дает государям примеры правления, подданным — повиновения, воинам — мужества, судиям — правосудия, младым — старых разум, престарелым — сугубую твердость в советах, каждому незлобивое увеселение, с несказанною пользою соединенное. Когда вымышленные повествования производят движения в сердцах человеческих, то правдивая ли история побуждать к похвальным делам не имеет силы, особливо ж та, которая изображает дела праотцев наших?» (Ломоносов, 1986d: 50).
В историософской парадигме проявляет свое действие так называемый субъективный метод, когда в анализ исторической действительности привносится оценочный момент. В отличие от недавнего прошлого, сегодня, напротив, при написании истории историку рекомендуется «использовать всю свою личность. То, как историк относится к собственному времени, каковы его внутренние чувства и переживания, какие факты оказались решающими в его собственной жизни — все эти вещи должны быть не окутаны недоверием и страхом как угроза так называемой исторической субъективности, но ценимы как важнейшее снаряжение историка, пытающегося проникнуть в тайны прошлого. Конечно, эти личные переживания не могут и не должны использоваться в качестве аргумента при изложении историком прошлого — мы хотим читать о прошлом, а не об историках, — но они абсолютно необходимы для того, чтобы он был открыт опыту прошлого. Что, в свой черед, помогает перебросить мост в прошлое и историку, и его читателям» (Анкерсмит, 2007: 267).
Ломоносов стал создателем концепции отечественной истории, основным субъектом которой являлся российский народ, который отличался характерными чертами: «остротою понятия, поворотливостью членов, телесною крепостию, склонностию к любопытству. А паче удобностию к послушанию перед прочими превосходному» (Ломоносов, 1986d: 311). Постановка вопроса о народе как субъекте истории была новой для своего времени. Позднее данная идея получила научную разработку в исторической концепции В. О. Ключевского.
Предложенная Ломоносовым периодизация русской истории на основе обобщения исторического процесса заложила основу русской хронологии. Его план русской истории содержал 2 варианта (по 5 периодов в каждом). Первый вариант ограничивался хронологией от призвания Рюрика до правления Елизаветы Петровны. Второй вариант, включавший доваряжскую древнюю русскую историю, охватывал период до правления Федора Алексеевича (см.: Ломоносов, 2007b: 386). В периодизации отечественной истории Ломоносов выделил три базовых части: единство (самодержавие династии первых великих князей на Руси), затем период политической раздробленности, после чего — единство (самодержавие) под властью московских государей.
Ломоносов придерживался изначальной установки на поиск в отечественных и зарубежных источниках достойного знания о содержании российской истории, которое позволило бы осуществить сравнительное ее сопоставление с историей других великих народов. В своем письме И.И. Шувалову 4 января 1753 г. он подчеркивал, что в результате этой работы «древность Российского народа и славные дела наших Государей свету откроются» (Михаил Васильевич Ломоносов. Переписка, 2010: 169).
Ломоносов утверждал телеологическую установку, что «народ российский» с времен глубокой древности «на высочайший степень величества, могущества и славы достигнул. …Каждому несчастию последовало благополучие, большее прежнего, каждому упадку высшее восстановление». Идея Ломоносова констатировала наличие цикличности в историческом процессе. Объяснение подобных успехов, в духе вольфовской теории, сводилось к божественному промыслу, благодаря которому «воздвигнуты были бодрые государи» (Ломоносов, 1986d: 48). В этой связи показательна ломоносовская ассоциация исторического процесса с образом течения великой реки, «которая, от источников своих по широким полям распростираясь, иногда в малые потоки разделяется и между многими островами теряет глубину и стремление; но, паки соединясь в одни береги, вящую быстрину и великость приобретает; потом присовокупив в себя иные великие от сторон реки, чем далее протекает, тем обильнейшими водами разливается и течением умножает свои силы (там же). Подобное онтологическое восприятие истории как временного потока человеческого бытия у Ломоносова разделялось от осознания и переживания людьми данного процесса, что составляло историческое познание.
Во времена Ломоносова наиболее великой считались греческая и римская истории. Поэтому российская история сопоставлялась именно с ними. Даже «древнее многобожие» в России признавалось сходным с греческим и римским (Ломоносов, 1986d: 107). При этом автор обращал внимание на «равные дела и героев, греческим и римским подобных» (разве что в области искусства констатировалось отставание). Отмечалось, что «сие уравнение предлагало по причине некоторого общего подобия в порядке деяний российских с римскими, где нахожу владение первых королей, соответствующее числом лет и государей самодержавству первых самовластных великих князей российских; гражданское в Риме правление подобно разделению нашему на разные княжения и на вольные городы, некоторым образом гражданскую власть составляющему; потом единоначальство кесарей представляю согласным самодержавству государей московских» (Ломоносов, 1986b: 50).
Подобную наивную параллель русской и римской истории, проведенную Ломоносовым, нельзя оценивать с точки зрения собственно научного содержания («натянутое сходство», по определению С. М. Соловьева (Соловьев? 1988c: 359) — это лишь первое выражение научного приема, связанного с применением историко-сравнительного и синхронного методов. Сравнение однородных явлений неизбежно вело к общим выводам, к выявлению закономерностей в историческом процессе, и достаточно припомнить рассуждение Ломоносова об образовании народов путем племенных смешений, его положение, что «народы от имен не начинаются, но имена народам даются», чтобы увидеть полезность этого приема даже в своем зачатке (см.: Ключевский, 1991: 483).
Что касается субъективизма трактовок отдельных фактов в истории Ломоносова, то здесь объяснение заключается в издержках не только телеологического подхода. Сам телеологизм был следствием объективной ограниченности тогдашних знаний: исторической в России науки еще не было, в Европе она еще только создавалась. От Ломоносова ожидали цельного изложения и обзора русской истории, которого прежде еще не существовало. В области историописания, как и во многих других направлениях, он стал одним из русских подвижников — первооткрывателей, творцом, основателем, создателем — зиждителем (используя ломоносовскую же терминологию (см.: Ломоносов, 1950: 751). Достоверность, к которой стремился Ломоносов, основанная на унаследованном вольфовском принципе достаточного основания, ограничивалась средствами, которые могла предоставить тогдашняя наука. Не обладая эмпирическим материалом, можно было лишь высказывать догадки, формулировать гипотезы. В подобных условиях вполне оправданным звучало замечание Ломоносова о том, что «у всех древних народов история сперва баснословна» (Ломоносов, 2007b: 370). Поэтому нередко описание истории Ломоносова приукрасилось яркими красками мифотворчества: Рюрик мог быть «сродник» римского императора Августа (оговариваясь при этом: «вероятности отрещись не могу, достоверности не вижу»), или легенды, что вожди вестготов Аларих и германского племени скиров Одоакр, сокрушившие Римскую империю, были представители славянского народа (см.: Ломоносов, 1986b: 73, 81).
В контексте современных трактовок измерения истории можно констатировать, что в истории любой цивилизации существует неотъемлемая часть мифологизированного прошлого, которое она не может историзировать, но которое в значительной мере определяет ее идентичность — иногда даже в большей степени, чем историзированное прошлое. В общественном сознании на определенных этапах развития проявляется стремление историзировать мифы своей истории, однако нередко вместо историзации мифов происходит историзирование только способа обращения с существующими мифами. В данном проявлении историография функционирует в качестве заместителя самой истории. В подобной репрезентации состоит суть и назначение сочинений по истории. Знание никогда не сможет заменить реалий прошлого. Поэтому «холодное» сердце цивилизации навсегда останется вне досягаемости историка. Мифологическое прошлое нельзя историзировать само по себе, поскольку это диссоциированное прошлое, недоступное даже для самых основательных попыток историзации, находящееся за пределами исторического времени. Оно пользуется высочайшим почетом: это есть историческое возвышенное цивилизации (см.: Анкерсмит, 2007: 501, 503). Без постижения возвышенного исторического опыта невозможно определить идентичность народа, государства, нации.
В этой связи нельзя не учитывать факт, о котором Ломоносов неоднократно заявлял, что его работа по написанию отечественной истории «его штилем» предпринята как «всемилостивейшее повеление» императрицы «чрез» И. И. Шувалова (по другой версии, в письме Леонарду Эйлеру 12 февраля 1754 г. он сообщал, что императрица сделала ему данное поручение лично, удостоив «милостивейшей беседы» (см.: Михаил Васильевич Ломоносов. Переписка, 2010: 152, 245). «Задумка Шувалова — создать историю России, составленную в патриотическом направлении», предназначалась как официальное поручение «первому уму и самому блестящему перу в России». От подобных поручений, как известно, отказаться нельзя: «с подачи Шувалова» выражалась воля императрицы (см.: Ключевский, 1989b: 195). Аналогичной являлась также оценка данной ситуации, высказанная С. М. Соловьевым: фаворит императрицы Иван Иванович Шувалов «предложил патриотический подвиг написания отечественной истории первому таланту времени», «чести и славе» России — Ломоносову (Соловьев, 1998c: 359).
В поручении императрицы Елизаветы Петровны о написании российской истории выражалась государственная потребность в создании национальной идеологии, основанной на идеале Великой России, возникшем при ее отце — Петре Великом. В исторических взглядах Ломоносова отразилось влияние господствующей идеи царствования Елизаветы Петровны: признание самодостаточности России в сложившейся европейской системе государств (см.: Ключевский, 1989b: 196). Одновременно исторические занятия Ломоносова вдохновлялись растущим национальным самосознанием, искавшим для себя обоснования вне прежней церковной идеологии. С. М. Соловьев отмечал в этой связи, что «по понятиям первого ученого своего времени удовлетворялась народная потребность знать свою историю» (Соловьев, 1998c: 560). По оценке Ключевского, Ломоносов приступил к выполнению поручения «с установкой, подсказанной ему патриотическим настроением елизаветинского общества»: «патриотический подъем народного духа, разумеется, как он выражался в высшем обществе, нуждался в историческом оправдании. При таком взгляде на задачу историографии понятны приемы Ломоносова в изложении русской истории. Он хотел показать, что русская национальная гордость не случайное настроение какого-либо поколения, не имеющее почвы в истории. Русская история должна была обнаружить, что оно искони было присуще народу и проявилось его подвигами» (Ключевский, 1989b: 195, 197).
Вдохновленный поручением, в 1757 г. Ломоносов дал критический отзыв на рукопись «Истории России при Петре Великом» Вольтера, утверждая, что подобное описание «не может России быть, но больше бесчестным и поносительным» — Вольтеру был дан совет оставить работу или подождать завершения исторического сочинения Ломоносова (Ломоносов, 2007d: 387) (рукопись Ломоносова была представлена императрице в 1758 г.). Концепция русской истории представлялась Вольтеру подтверждением его просветительских идей: превращение дикой варварской допетровской России в европейскую державу благодаря просвещенному монарха Петру I. В данном случае Ломоносов стремился исправить вольтеровскую историческую концепцию, напоминавшую в большей степени политический трактат: устранить недооценку различных сторон исторического развития России, изменить представление о древности России и показать достаточно высокий для своей эпохи уровень ее культуры.
Примечателен также следующий случай: получив задание руководства Академии наук на экспертизу диссертации Г. Ф. Миллера «Происхождение имени и народа российского» с прямым указанием — «нет ли в ней чего России предосудительного», в замечаниях на нее одним из главных пунктов обвинения со стороны Ломоносова был следующий — «пропущен самый лучший случай к похвале славенского народа» (Ломоносов, 2007а: 370, 371). Показательно также другое замечание на работу Миллера. Не отрицая утверждение Миллера, что славяне под натиском римлян оставили Дунай, Ломоносов советовал автору «для чести славенского народа» представить другую трактовку данного события: «славенский народ, любя свою вольность и не хотя носить римского ига, переселился к северу» (Ломоносов, 2007а: 381). В. О. Ключевский отмечал, что «в споре с Миллером доводы Ломоносова не столько убедительны, сколько жестоки» (Ключевский, 1989b: 191).
Величие и могущество России, сопоставимое с ведущими державами, объяснялось крепостью самодержавной государственной власти, наделенной сакральным свойством. Он отмечал «несходство, что Римское государство гражданским владением возвысилось, самодержавством пришло в упадок. Напротив того, разномысленною вольностию Россия едва не дошла до крайнего разрушения». Упрек Ломоносова в адрес Ярослава Мудрого по поводу необузданной вольности новгородцам является показательным примером. В качестве обобщающего заключения предложен следующий тезис: после того, как первые варяжские князья «утвердили самодержавство», Россия «самодержавством как сначала усилилась, так и после несчастливых времен умножилась, укрепилась, прославилась. Благонадежное имеем уверение о благосостоянии нашего отечества, видя в единоначальном владении залог нашего блаженства, доказанного столь многими и столь великими примерами» (Ломоносов, 1986b: 50–51, 130). Образцом и вершиной самодержавного правления, по оценке Ломоносова, являлась эпоха Петра Великого. Период правления Петра I олицетворялся именно с целой исторической эпохой: Ломоносов считал его одним из самых великих государей в мировой истории, идеалом правителя. Подобное отношение к Петру Великому, вероятно, возникло у Ломоносова под влиянием Христиана Вольфа, лично знавшего российского императора и выполнявшего неоднократно его поручения, связанные с организацией Академии наук в России. Ломоносовская одухотворенность государственными идеями великого преобразователя основывалась также на оставшихся в памяти с детства рассказах о пребывании Петра на его поморской родине.
Сравнение Петра I с великими правителями Рима оказывалось не в пользу последних: деяния ряда поколений и знаменитых династий римских правителей в период наивысшего расцвета Римской империи в течение двух с половиной столетий сопоставимо с тем, что осуществлено Петром всего за четверть века (см.: Ломоносов, 1986e: 262). Ломоносовская твердая позиция в данном вопросе в советской историографии или замалчивалась, или подвергалась суровой критике за «наивность в области политики», по выражению марксиста Г. В. Плеханова. Плеханов даже невольно опровергал самого себя, объясняя причину «монархических» взглядов русского ученого: оказалось, что дело заключалось все-таки во влиянии Вольфа, которое, как отмечалось выше, он всячески пытался завуалировать. В данном случае русский марксист пояснял, что как и для Вольфа, идеалом для Ломоносова являлось «полицейское государство, руководимое просвещенным абсолютным монархом» — примером служило правление Петра Первого (см.: Плеханов, 2011: 595, 589–590).
Одной из основных историософских идей Ломоносова являлось утверждение о древности славянского этноса (в ломоносовской терминологии — народа), соответственно, — древнем происхождении российского народа. Его «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года» состоит из двух частей. Часть I, озаглавленная «О России прежде Рурика», посвящена проблеме происхождения российского народа. В ней затрагиваются вопросы автохтонности древних жителей, происхождении славян, уходящем в глубину веков, их нравах, поведении и верованиях, миграционных, демографических и этнических процессах, происходивших в далеком прошлом на территории России.
Представляется, что официально объявленное в нынешней России начало зарождения российской государственности, определяемое призванием Рюрика, никак не может соответствовать ломоносовской исторической схеме. Начало Руси, по Ломоносову, «не должно производить и начинать от времени пришествия Рурикова к новгородцам, ибо оно широко по восточно-южным берегам Варяжского моря простиралось от лет давных» (Ломоносов, 1986b: 75). Конечно, 1150 лет — красивая дата. Более того, начало отсчета русской истории от 862 года есть признание и торжество идей его непримиримого оппонента — Августа Людвига Шлецера[4]. Признание начала русской истории задолго до Рюрика основано на самой структуре «Древней российской истории» Ломоносова, в которой лишь вторая часть, повествовательная по содержанию, открывается началом княжения Рюрика.
Ломоносов отделил вопрос о зарождении государственности от начала династии Рюриковичей — до призвания Рюрика в пределах русских территорий уже происходил процесс формирования основ государственности. Данное заключение представляется убедительным, иначе невозможно объяснить, например, летописные свидетельства о совместном решении разноэтническими племенами (славянами — кривичами, ильменскими словенами, финно-угорскими — чудью и весью) важных вопросов регулирования и управления на своих землях: о форме и условиях правления, обсуждении, выборе достойной кандидатуры князя и его призвания, а также сведения о предшествовавших временах, когда указанные племена платили дань варягам, затем отказались от нее, период междоусобиц. В данном контексте призвание Рюрика воспринимается как следствие уже сложившихся ранних форм государственности и общественной организации в русской истории.
По мнению Ломоносова, в период правления первых российских князей уже можно констатировать сложившееся состояние могущества славянского народа. В качестве доказательства величества и древности славян определялось наличие «множества разных земель славенского племени», а также употребление славянского языка. В человеческом обществе, подчеркивал Ломоносов, важнейшую коммуникативную роль выполняет именно язык для передачи созидательных мыслей между его членами с целью создания человеческого общежития: объединения народов, строительства городов, храмов, кораблей, противостояния неприятелю и другие дела, требующие союзных сил. Хронологически для Ломоносова было неоспоримо происхождение многочисленных славянских народов в российских пределах прежде Рождества Христова, а историческая роль славян на этих землях проявилась уже в первые века нашей эры (см.: Ломоносов, 1986d: 52–55; 2007a: 371, 375).
Объяснение того, что данные факты оказались неоцененными, Ломоносов видел в следующем. По его мнению, во-первых, «древняя наша история до Рурика порядочным преемничеством владетелей и делами их не украшена, как у соседов наших, самодержавною властию управляющихся, видим. Шведы и датчане, несмотря что у них грамота едва ли не позже нашего стала быть в употреблении, первых своих королей прежде рождества Христова начинают, описывая их домашние дела и походы». В-вторых, во многих зарубежных источниках их авторы из-за недостатка знания представляли «великую тьму невежества» на древних российских землях («имя славянское поздно достигло слуха внешних писателей»), или же намеренно умалчивали неудобную информацию (см.: Ломоносов, 1986d: 49, 54, 55, 80). Ломоносов опровергал тезис Шлецера и других оппонентов о низком уровне развития восточных славян, утверждая, что на российских землях сложился высокий по тем временам уровень развития: об этом свидетельствовало наличие крупных поселений, торговые отношения с ближайшими и отдаленными соседями, самостоятельная культура и др.
Ряд гипотез о происхождении славян на российских землях, приведенных Ломоносовым, впоследствии были опровергнуты исторической наукой. Так, на территории Азии он определял древнее обитание славян-венедов, единоплеменных с европейскими, от них происшедшими. Помимо венедов, к предкам славянского племени причислялись другие «сильные в Азии народы»: сарматские амазоны «женами обладаемых», пафлагоны, мидяне, мосхи, иллирийцы. Древнейшее переселение славян из Азии в Европу представлялось по водным и сухопутным путям, по северу от Черного моря. При этом Ломоносов корректно дистанцировался от баснословной трактовки из киевского «Синопсиса», возводившего славян к Мосоху, внуку Ноя, как прародителя славянского народа (по словам Ломоносова, «ни назвать, ни отрицать не могу») (см.: Ломоносов, 1986d: 55–57, 61–62). В период господства церкви в общественном сознании вряд ли он мог опровергнуть одобренную церковью трактовку или поступить по-другому.
Тем не менее за подобными издержками можно выявить еще одну значимую историософскую идею русского мыслителя — положение о полицентричности древней отечественной истории: наличии не одного, а комплекса возможных очагов происхождения российских этносов и российской государственности. Изучение этой проблемы актуально для современной науки. Долгие споры норманистов и антинорманистов, продолжающиеся более двух с половиной столетий, отодвинули и заслонили собой возможное перспективное научное направление: изучение общих и особенных характеристик в зарождении десятков центров и очагов культур и цивилизаций на российских просторах. Сегодня известно, что до Киевской Руси и одновременно с ней существовали другие очаги Русий различного этнического происхождения. Современные комплексные исследования множества локальных этнокультур об этом свидетельствуют. В частности, проблема генезиса Причерноморской, Азовско-Черноморской, Донской, Неманской, Балтийской (южное и восточное побережье), Прибалтийской, Прикарпатской, Прикаспийской, Подунайской, Поморской и др. Русий не укладывается в принятые норманистские и антинорманистские доктрины. Десятилетия и даже столетия оказались потеряны для науки благодаря усилиям поколений воинственных околонаучных «thru varing» как со стороны одного, так и другого лагерей. Изучение содержания исторического процесса периода древней Руси определяется не альтернативой выбора одной из противоборствующих доктрин, а системным исследованием миграционных, этнокультурных, демографических, социальных и др. процессов в древней Руси в контексте общеевропейской истории. Примечательно, что В. О. Ключевский категорично назвал «явлениями патологии» «усилия разъяснить варяжский вопрос», определяя подобные стремления как «лишенные всякого интереса со стороны научной». Он констатировал «научное бесплодие» спора по варяжскому вопросу, ставшее результатом «праздной игры в гипотезы после массы потраченных знаний и усилий со стороны исследователей» (Ключевский, 1989а: 136, 142, 144).
Одним из важнейших историософских концептов Ломоносова являлось утверждение связи полицентризма и полиэтничности. Он обосновал положения о полиэтническом (смешанном и сложном) составе населения территории древней России, а также об этническом генезисе в процессе происхождения и формирования русского народа. Данные ломоносовские идеи впоследствии получили развитие в исторической концепции В. О. Ключевского о феномене поглощения или слияния племенных союзов в процессе их взаимодействия, а также в конструкте исторической передачи в историческом процессе, в частности, в условиях славянской колонизации северо-востока Русской равнины. Примечательно, что основой эмпирического материала для Ключевского в данном случае послужил вопрос о взаимодействии в древней русской истории славянских племенных союзов (руси) и финно-угорских (чуди), окончившийся поглощением чуди русью: каким образом славянское и финно-угорское племена, встретившись в контексте исторического процесса, подействовали друг на друга, что заимствовали друг у друга и что передали другому (см.: Васильев, 2012: 122–219). Вполне вероятно, что побудительным мотивом для детального исследования данной проблемы для Ключевского стало изложение материала о славянах и чуди в «Древней российской истории» Ломоносова. Процессы ассимиляции, изложенные Ключевским, происходили и в других российских и соседних территориях. Сложный этнический состав был характерен не только для славянских племен, но и для скандинавов, скифов, сарматов, чуди и др. Древние племена после Великого переселения народов не были чем-то однородным и единым — в их структуре постоянно формировались новые племенные и родовые союзы, находившиеся на разных уровнях развития.
Определение Ломоносова в качестве лидера антинорманнского направления в русской историографии, а также утверждение о том, что взгляд Ломоносова на историческую науку формировался исключительно в борьбе с норманистами и норманизмом, представляются упрощенными и односторонними, отягощенными политизированной зацикленностью на борьбе норманизма и антинорманизма по принципу разделения двух лагерей на «свой» и «чужой». Сам спор приобрел формат теорий гораздо позднее — лишь в XIХ в. Варяжская проблема, не связанная у Ломоносова с началом русской истории, по сути являлась второстепенной для Ломоносова: он отстаивал не хронологическую определенность российской государственности, а древность, самобытность славян и русской культуры. История России для него — это прежде всего история российского народа, начавшаяся задолго до возникновения государственности. Позиция Ломоносова в отношении к «варяжскому вопросу» позднее получила созвучную интерпретацию В. О. Ключевского, который выступал против положения, что в этом вопросе следует искать ключ к разъяснению начала русской национальной и государственной жизни. По оценке Ключевского, выяснение племенного происхождения варягов заслонило определение их социального положения, характеристику варягов как социальной группы (см.: Ключевский, 1989а: 138, 147, 148).
Ломоносовский тезис «славяне — синоним россияне» представлял системообразующий этнос древних жителей Русской равнины, наряду со славянами отмечалось наличие множества племен неславянского происхождения. Отдельная глава «Древней российской истории» посвящена племени чуди, «из давных времен в един народ с нами совокупленные». Отсутствие эмпирических научных знаний привело Ломоносова к ошибочному утверждению, со ссылкой на греческие источники, о «неоспоримости» «единородства чуди со скифами» (на самом деле племена чуди, обитавшие на русском Севере, имеют финно-угорское происхождение). Телеологическое объяснение «коль велика древность и слава чудского племени» сводилось к недостоверному тезису о том, что «чудские поколения суть от рода подлинных древних скифов (см.: Ломоносов, 2007a: 377; 2007c: 133; 1986b: 69–70).
Попытка Ломоносова обосновать древность происхождения российского народа посредством доказательства «единородства славян с сарматами», а также происхождения и имени российского народа от древних роксолан, не нашла научного подтверждения. По Ломоносову, ссылавшегося на свидетельства Плиния, Страбона и Птолемея, славяне и сарматы был один народ: первым именем они сами себя издревле называли, другим именем именовались европейцами. Одновременно ошибочной оказалось утверждение о славянской идентичности роксолан (части сарматских племен). При этом Ломоносов уточнял, что роксоланы — наименование племени, полученное от места их обитания в районе реки Раа (Волга), а общее имя целого народа — аланы. В данной схеме сарматы, аланы, роксоланы определялись родственными по происхождению с варягами-россами, поскольку происходило переселение аланов (россов) от Волги к Балтийскому морю. Река Рось, приток Днепра, а особенно город Старая Руса, приводились в качестве доказательств наличия в названных местах в древности жилищ россов, переселившихся от Волги к западу, которые по своему имени называли новые поселения. А вся роксоланская земля в древние времена простиралась от Черного моря до Балтийского моря и озера Ильмень. Могущество роксолан сопоставлялось с сильными германскими племенами готов: король остготов Германарих имел роксоланское войско и погиб от рук роксолан (см.: Ломоносов, 2007c: 133; 2007а: 374–376; 1986b: 69, 76–79). Лингвистические соответствия, выведенные Ломоносовым, роксоланы — россияне не являлись убедительными. Ошибочность отождествления славян с ираноязычными сарматами-роксоланами опровергнута обоснованием факта, что славяне являлись самостоятельной племенной общностью, отличной от сарматской.
В контексте указанной ломоносовской схемы излагались аспекты славянского происхождения варягов-руси и русской государственности. Резко критикуя «Байеровы перевертки»[5] и опровергая диссертацию Миллера, Ломоносов утверждал: варяги — славянский народ. Он стремился доказать следующее: варяги происходили от роксолан как славянского народа, которые прошли от Черного моря к берегам Балтийского, говорили на славянском языке. Скандинавские имена первых князей не воспринимались в качестве доказательства их этнического скандинавского происхождения. Ломоносов подчеркивал: Рюрик с братьями был родственником славянских князей (см.: Ломоносов, 2007а: 371–372, 377).
Отмечая отсутствие достоверных сведений о Рюрике в скандинавских источниках, где данный период времени обстоятельно освещен, Ломоносов подчеркивал, что описания подобного «знатного случая» скандинавские авторы не пропустили бы «для чести своего народа». Трактовка Ломоносова основывалась на положениях польского историка и филолога XVII в. Матфея Претория, изложенных в сочинении «Готический мир» (1688-1689). Так, ссылаясь на Претория, он писал: «Конечно, они не из Дании или из Швеции были приняты, затем, что языка, обычаев и обрядов различие и места расстояние сему не дозволяет верить, но призваны из соседов: думаю, из Пруссии и с ними сообщенных народов, которые соединением составили великое государство» (Ломоносов, 1986b: 81). Объяснение подобной трактовки С. М. Соловьев обусловил тем обстоятельством, что для народного самолюбия являлось оскорбительным признание скандинавского происхождения главных деятелей начальной российской истории и призвание из Швеции первых князей, особенно в условиях, когда только что окончилась война со Швецией[6], но и после ее окончания шведы считались главными и самыми опасными для России врагами (см.: Соловьев, 1998c: 561). В. О. Ключевский считал, что указанные «исторические догадки», «внушенные автору веянием времени», не имели научного значения. По ироничному замечанию Ключевского, Ломоносову «никак не хотелось вывести Рюрика из Скандинавии» (Ключевский, 1989b: 197).
Ломоносовская версия призвания варягов заключалась в утверждении, что варяги-россы, по происхождению славянские варяги, были одноплеменны с древними пруссами. Со временем россы и пруссы стали единым народом, говорившем на славянском языке. Версия о тождестве варягов-руссов с пруссами признана недоказанной: пруссы являлись не славянами, а относились к народам западно-балтийской языковой группы и были родственны прибалтийским племенам (см.: Свердлов, 2011: 399, 584, 664). Более того, Ломоносов утверждал, что название Пруссии произошло из славянского языка, то есть из имени Русь и предлога по (по — синоним подле). В данном случае он повторил недостоверную версию Претория, который трансформировал современное название Prussia в Porussia. Далее, по Ломоносову, к россам на южное и восточное балтийское побережье, а также в Пруссию переселилось немало римского народа. Призванный на княжение Рюрик с братьями, со всем родом и с варягами-россами переселился к славянам новгородским (Ломоносов, 1986b: 73–76, 78). Данная трактовка соответствовала «августианской» легенде о происхождении варяжских князей из Пруссии, возникшей еще во второй половине XV в.
Продолжается полемика: можно ли считать Ломоносова историком или нет племенам (см.: Свердлов, 2011; Фомин, 2006). Сам спор по данному вопросу представляется бессмысленным: ограниченный позитивистский взгляд обеих сторон порождает ситуацию, когда и те, и другие не слышат друга, и не хотят этого делать. Сомнение по поводу компетентности Ломоносова в исторических вопросах восходит еще к известному заявлению Шлецера: «…от химика по профессии уже a priori можно было ожидать такой же отечественной истории, как от профессора истории химии» (Михаил Ломоносов глазами современников … , 2011: 340). Критерий заслуг ученого перед наукой определяется тем, что он внес нового по сравнению со своими предшественниками. Современники и последователи Ломоносова не смогли по достоинству оценить ломоносовскую репрезентацию древней русской истории.
В русской исторической школе, начиная с историзма XIX в., проявилось критическое восприятие в отношении предшествующих воззрений на исторический процесс — прежние взгляды на изображение истории как искусства подвергались неприятию. Объектом подобной критики в России стал, в первую очередь, Ломоносов за использование «исключительно литературных» приемов написания истории, сводимых к риторической систематизации фактов (Соловьев, 1998b: 254). Следует подчеркнуть, что во второй половине XIX в. риторика стала отождествляться с искажением действительности, идеализированием жизни (см.: М. В. Ломоносов: pro et contra … , 2011: 1068). В. О. Ключевский назвал Ломоносова «повествовательным риториком», что объяснялось обусловленностью временем, в котором требовалось художественное изложение русской истории. По определению Ключевского, в елизаветинскую эпоху «чувствовалась потребность написать русскую историю, но еще не сознавали, что ее надо изучать и понимать». В подобных условиях Ломоносов применил прием оратора, чтобы «мгновенным вдохновением уловить дух русской истории». Потому история Ломоносова получилась риторической, где размышления самого автора «ставятся в ряд» с историческими событиями. В трактовке ряда вопросов, где требовалась догадка, ум, Ломоносов высказывал блестящие идеи, которые имеют непреходящее значение для науки. В качестве таких положений называлась утверждение о смешанном составе славянских племен, а также о том, что история народа начинается раньше, чем становится общеизвестным его наименование. Однако, «где требовалось цельное и связное изучение всего хода русской истории, там он механически связывал явления заимствованной со стороны исторической схемой: отсюда вышло сближение его русской истории с римской» (см.: Ключевский, 1989b: 195, 197). С мнением Ключевского нельзя не согласиться. Но нельзя при этом не отметить, что взгляд Ключевского определялся строго научными критериями периода расцвета русской исторической школы в условиях уже другого исторического времени.
Принцип историзма требует представить эпоху, в которой создавалась концепция, то есть уровень состояния европейской исторической науки середины XVIII в. Ограниченность объяснения исторического процесса политическими причинами, недостаточность социально-экономических обоснований отражало уровень исторических знаний того времени. В этой связи чрезмерно критичной представляется позиция С. М. Соловьева. С одной стороны, выдающийся представитель русской исторической школы второй половины XIX в. отмечал, что в исследовании древности «иногда блестит во всей силе великий талант Ломоносова и он выводит заключения, которые наука после долгих трудов повторяет почти слово в слово в наше время. Здесь Ломоносов стоит так высоко потому, что этот предмет был ему вполне доступен, после тщательного изучения он мог овладеть им в полном, по тогдашнему состоянию науки, объеме» (Соловьев, 1998c: 555). Одновременно критически оценивался «сухой, безжизненный риторический перифразис летописи, подвергающейся иногда сильным искажениям», стремление Ломоносова «перевести летопись на язык похвального академического слова» (там же: 554).
Объяснение заключалось в констатации факта о том, что «историческая наука была только в зародыше на Западе» (Соловьев, 1998a: 569), в России же того времени наука находилась еще «в младенчестве», а русская история в состоянии «необработанности» (Соловьев, 1998b: 279; 1998c: 555). Отмечая, что «в эпоху начальных трудов не могло быть разделения ученых занятий» (Соловьев, 1998c: 554), Соловьев считал, что «Ломоносов не родился историком, не был приготовлен к занятию историею как наукою вообще, тем менее к занятию русскою историею, которая и для него, как для всех его современников, была доступна менее всех других знаний» (Соловьев, 1998a: 568–569). В результате, по оценке Соловьева, Ломоносов «смотрел на историю с чисто литературной точки зрения» и определялся основателем литературного направления, которое господствовало в течение долгого времени (см.: Соловьев, 1998c: 554). В данном случае следует, однако, отметить, что в европейском историописании до начала XIX в. история рассматривалась как часть художественной прозы, отличавшаяся от последней не манерой изложения, а характером используемого материала. В Германии, где Ломоносов проходил обучение в 1736–1741 гг., раньше, чем в других странах Европы, историю перестали рассматривать как художественную прозу, а стали видеть в ней самостоятельную науку.
Критически оценивая историческое наследие Ломоносова, Соловьев негативно воспринимал позицию в отношении истории власть предержащих в российском государстве: «В России задачу историка поставили, по-видимому, просто, разумея красноречивое описание деяний предков. Не сознавалось, что историческое изложение находится в полной зависимости от научного, философского и политического понимания описываемого как у истока, так и у целого народа в зависимости от научного и политического развития этого народа, от его характера и способностей, от всего строя его жизни; хотели (и долго потом продолжали хотеть и даже теперь хотят) отделить от всего этого так называемое красноречивое, художественное изложение, которое само по себе имело будто бы возможность дать жизнь и красоту историческим лицам и событиям, и получали пышную, ходульную и мертвую фразу, в которой не было ни образа, ни подобия древней жизни». Как рациональное следствие констатировалось: «Не имея возможности изучить вполне русскую историю, Ломоносов, разумеется, не мог уяснить себе ее хода, характера главных явлений, определяющих эпохи; поэтому он не мог представить никакой системы…» (Соловьев, 1998a: 569).
Возражая С. М. Соловьеву, следует подчеркнуть следующее. Трудно понять саму возможность научной теоретической основы («философского понимания», по терминологии Соловьева) в историческом исследовании времен Ломоносова. Представить цельный, стройной нитью проведенный сквозь цепь обобщенных фактов взгляд на ход русской истории, к чему всегда стремился Соловьев, в эпоху Ломоносова было невозможно. Известно, что развитие русской философии начинается с XIX века, захватив лишь два десятилетия XVIII века. XVIII век определяется лишь как пролог в развитии философии в России. Возникновение же систем в русской философии относится к концу XIX — началу ХХ в. (см.: Зеньковский, 1989: 23, 25, 117). В этой связи следует привести критическую оценку историко-философской концепции самого Соловьева, высказанную в конце XIX в. П. Н. Милюковым по поводу основного труда историка. По его мнению, «История России с древнейших времен» — труд «чересчур поспешно выполненный»: «за массой очевидных мелочей не было времени остановиться на существенном и главном» (Милюков, 2006: 263). Поэтому Милюков отмечал следующую особенность историописания Соловьева: «общие взгляды оказываются… чересчур внешним образом привязанными к материалу». Автор «оставил в стороне внутренние, органические процессы народного развития». В. О. Ключевский также обращал внимание, что «рассказ» Соловьева «развивался на историко-философской основе», однако «мыслитель скрывался в нем за повествователем» (Ключевский, 1989b: 332). Поэтому при «огромном количестве прочно поставленных фактов» было выдвинуто очень мало «ученых предположений» (там же. С. 331). При недостатке «твердых» или «достаточных» оснований Соловьев предпочитал обойти вопрос или вообще отказаться от их интерпретации фактов, например, в контексте теории родовых княжеских отношений (см. там же: 334).
Опровержение ломоносовского историописания Соловьевым осуществлялось с позиции собственной исторической концепции и понимания теоретических и методологических подходов в русле позитивистской парадигмы — историчности (так она определялась автором). Именно поэтому ему хотелось бы видеть в ломоносовской схеме «особенного внимания» «известным отношениям» (Соловьев, 1998c: 554). Предметом исследования Соловьева являлось развитие политических форм и социальных отношений. Историко-философская формула соловьевского рационализма — генетическое изучение форм и отношений государственного и общественного быта России. В концептуальном основании «Истории России с древнейших времен» на первом плане именно отношения: родовые княжеские отношения, государственные отношения.
Представляется, что источник критического настроя С. М. Соловьева в отношении ломоносовского исторического наследия кроется в непонимании различия исследовательских подходов: рационалистическо-позитивистская позиция Соловьева не могла воспринять историософские основания Ломоносова. Об этом свидетельствует известная характеристика Ломоносова как «историка в своих одах и поэта или ритора в истории» (Соловьев, 1998b: 277). По признанию Соловьева, история Ломоносова «поражает блистательным по тогдашним средствам науки решением некоторых частных приготовительных вопросов» (Соловьев, 1998c: 557). Однако «частные вопросы» не были характерны для парадигмы Ломоносова — именно эта особенность отличала систематический курс истории самого Соловьева. Историческая концепция Ломоносова по своему замыслу имела целью освещение не частных вопросов, а исторической судьбы всего славянского племени, российского народа, который Соловьевым, в отличие от Ломоносова, не воспринимался в качестве достойного субъекта отечественной истории.
Образ Ломоносова как «историка в своих одах» для Соловьева, в русле его исследовательской методологии историчности, был понятен и близок. Ломоносовские оды[7], а в особенности его героическая поэма «Петр Великий» (1760–1761 гг.) являлись историческими произведениями: в них отсутствовали вымышленные образы и не было недостоверных сюжетов. Следует отметить, что по понятиям того времени, героическая поэма как род литературных произведений признавался наивысшим в господствовавшем классицизме. Однако Ломоносов отказался от подражания примеру античных классиков, воспевавших вымышленных богов, а также от следования жестким канонам жанра, установленным основоположниками французского (Никола Буало) и немецкого (Иоганн Готшед) классицизма, которые заменяли исторических персонажей абстрактными или аллегорическими фигурами, содержали обязательные мифы, легенды, вымысел и выдумку в качестве сюжетных украшений. Сюжет ломоносовской поэмы составили «истинные дела», то есть подлинные исторические события. Свойственный европейским классицистам пафос картезианской рассудочности заменялся гражданским пафосом. Впоследствии пушкинская «Полтава» стала продолжением жанра русской героической поэмы, основанной благодаря новаторскому подходу Ломоносова. В разработке ломоносовской поэмы исторические источники использовались автором исключительно с целью воспроизведения исторической правды. В поэме ставились также историко-философские концепты. Примером может быть выяснение поставленного Ломоносовым вопроса, обращенного к древности, в которой, на его взгляд, заключен источник «вещей и чудных дел»: «Тебе их бытие известно все единой: // Что приращению оружия причиной?» (Ломоносов, 1986a: 295).
Не имея наследия величайших предшественников в русской исторической школе, начиная с Ломоносова, осветивших в своих произведениях темноту отечественной древности, Соловьеву было бы крайне сложно создать свое многотомное сочинение с примечательным названием — «История России с древнейших времен» (курсив наш. — Ю. В.). Подтверждением данного мнения может быть свидетельство В. О. Ключевского, изложенное в историографических очерках, посвященных памяти С. М. Соловьева: «В повествовании о времени, следовавшем за смертью Петра, по мере того, как оскудевал запас подготовительных трудов в русской исторической литературе и историк оставался один перед громадным сырым материалом, … «История России» все более переходила к летописному, погодному порядку изложения…» (Ключевский, 1989b: 342). Еще одним свидетельством заслуг Ломоносова, оставленных последователям, может быть названо созвучие оценок Ломоносова и Соловьева в отношении Петра I. В восприятии Соловьева, как и ранее Ломоносова, Петр Великий — «колоссальный образ», величайший из исторических деятелей (там же: 341, 342).
Следует также отметить, что в оценках Соловьева положительно оценивались отдельные элементы ломоносовского подхода, которые могут быть отнесены к историософии, в частности, «ясность смысла» в сочинениях Ломоносова, теоретически «отвлеченное» представление событий древней истории, как событий «всякой другой истории» (Соловьев, 1998a: 569; 1998c: 555). Последнего недоставало уже в сочинениях Соловьева, за что критике подвергался он сам. Следует подчеркнуть, что в оценки Соловьева в отношении Ломоносова не имели серьезного политического или идеологического подтекста[8]. Последний появился в изложении марксистов в ХХ в. Так, по сути повторяя оценочную версию Соловьева (См.: 9: 598–599), русский марксист Г. В. Плеханов акцентировал внимание на некомпетентности Ломоносова «в общественных вопросах», в которых «он разбирался не очень хорошо» (не так, как хотелось марксистам. — Ю. В.), поэтому признавалось, что в данной области идеи Ломоносова «не были ни глубоки, ни оригинальны» (Плеханов, 2011: 588).
Понимание современного измерения истории позволяет позиционировать М. В. Ломоносова как выдающегося историка. Комплекс идей, предложенных Ломоносовым, актуален и сегодня: русский ученый создал основу для последующего научного осмысления в XIX в. древнерусского периода истории России. В числе значимых идей Ломоносова — рассмотрение российской истории в контексте истории славян и в мировом историческом процессе. В данном направлении Ломоносов сформулировал целостное для своего времени представление о происхождении славян, русского народа, древнерусского государства. Русская история рассматривалась как важная часть мирового исторического процесса, определялась роль русского народа в мировой истории. В соответствии с просветительской традицией Ломоносов отечественную историю рассматривал в контексте ее культуры, принадлежности к цивилизации, альтернативной варварству. Научно обоснованы идеи о древности славянских народов в Европе и о значительной роли славян в общеевропейской и мировой истории, об участии славян в Великом переселении народов, об их исторической роли в падении и разрушении Римской империи, хронологически определяющей переход Европы от античности к Средневековью. Исторической наукой подтверждены идеи о скифах и сарматах как древних обитателях России, о складывании древнерусской народности на полиэтнической основе, о смешанной этнической природе населения России, образованной в процессе исторической эволюции, о древности русского народа и наличии у него самостоятельной культуры, о сложном составе русского народа, образовавшегося за счет смешения славянских и финно-угорских племен. Исторический опыт Ломоносова предвосхитил принцип историзма XIX в.: истоки идентичности нации, народа, социального института находятся в их прошлом.
ПРМЕЧАНИЯ
[1] К подготовке этого издания Ломоносов привлек библиотекаря Академии наук А. И. Богданова. До появления «Краткого российского летописца с родословием» основной учебной книгой по истории в учебных заведениях России являлся киевский «Синопсис».
[2] В библиотеке Ломоносова имелся первый том «первоначальной» редакции «Истории Российской» Татищева, содержавшего исторические источники и материалы, отсутствующие в первом печатном издании Г.Ф. Миллера и последующих изданиях. Сохранились постраничные записи и пометы Ломоносова, которые, в частности, свидетельствуют о несогласии Ломоносова с многими оценками Татищева. Среди помет немало эмоциональных выражений: «о глупость!», «ложь на Плиния», «врешь, дурак» или просто «дурак», «неправда» и др.) (см.: Библиотека М. В. Ломоносова … , 2010: 45).
[3] Несомненно, Ломоносов был ярким патриотом своего Отечества, утверждавшим величие и славу своей Родины. Это был патриотизм национальный, народный, но не лубочно — имперский. В ломоносовском патриотизме проявились качества поморского характера и духа как неповторимый тип русского человека, в становлении мировоззрения которого лес и вода явились определяющими началами родного мироздания, дополненные отсутствием ментальных архетипов крепостного права и монголо-татарского ига. Таково авторское восприятие образа Ломоносова, основанное на личном отношении к истокам собственной архангелогородской поморской идентичности.
[4] А. Л. Шлецер утверждал, что русская история начинается от пришествия Рюрика и основания «русского царства». Он заявлял, что до призвания германоязычных варягов-русов не было Русского государства, следовательно, и русской истории.
[5] Первый профессор истории в Петербургской Академии наук Готлиб Зигфрид Теофил Байер в статье «О варягах» заявил, что русский народ появился в истории задолго до того, как имя Рюрика зафиксировано в русских летописях. Одновременно Байер, утверждая о существовании государственности на Руси до призвания Рюрика, объявил его происхождение из поколения прежних русских правителей — варягов, изгнанных новгородским князем Гостомыслом из русских земель (см.: Байер, 2005: 366, 367).
[6] Первые годы правления дочери Петра I императрицы Елизаветы Петровны ознаменовались русско-шведской войной 1741–1743 гг., объявленной Швецией с целью попытки реванша за поражение в Северной войне 1700–1721 гг., однако данная попытка закончилась провалом, свидетельством чего являлись положения Абосского мирного договора.
[7] Ломоносовым было написано 24 оды, включая вторые редакции (см.: Меншуткин, 1947: 240).
[8] В мотивации критической оценки С. М. Соловьева в отношении наследия Ломоносова, как представляется, нельзя преувеличивать влияние общественной борьбы между либерализмом и консерватизмом в историографии 60–70-х годов XIX в. (см.: Милюков, 2006: 262–263).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Анкерсмит, Ф. Р. (2007) Возвышенный исторический опыт. М. : Европа. 612 с.
[Байер, Г. З.] (2005) О варягах (Оригинал в Комментариях Академии императорской Санктпетербургской, том IV, стр. 275) // Татищев В. Н. История Российская : в 3 т. М. : АСТ ; Ермак. Т. 1. 568 с. С. 363–392.
Библиотека М. В. Ломоносова: научное описание рукописей и печатных книг. (2010) М. : Ломоносовъ. 280 с.
Васильев, Ю. А. (2012) Теория и методы в русской исторической школе: Теория исторического знания, теория исторического процесса, психологическое направление. М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ» ; URSS. 272 с.
Зеньковский, В. В. (1989) История русской философии : в 2 т. 2-е изд. Париж : YMCA-PRESS. Т. 1. 470 с.
Ключевский, В. О. (1989a) Наброски по варяжскому вопросу // Ключевский В. О. Сочинения : в 9 т. М. : Мысль. Т. VII. 508 с. С. 136–148.
Ключевский, В. О. (1989b) Лекции по русской историографии // Ключевский В. О. Сочинения : в 9 т. М. : Мысль. Т. VII. 508 с. С. 185–233.
Ключевский, В. О. (1991) Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М. : Правда. 624 с.
Ломоносов, М. В. (1957) Полн. собр. соч. М. ; Л. : Изд-во АН СССР. Т. 10. 934 с.
Ломоносов, М. В. (1986a) Петр Великий. Героическая поэма // Ломоносов М. В. Избранные произведения : в 2 т. М. : Наука. Т. 2. История. Филология. Поэзия. 496 с. С. 267–296.
Ломоносов, М. В. (1986b) Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава первого, или до 1054 года // Ломоносов М. В. Избранные произведения : в 2 т. М. : Наука. Т. 2. История. Филология. Поэзия. 496 с. С. 47–130.
Ломоносов, М. В. (1986c) Краткое описание разных путешествий по северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в восточную Индию // Ломоносов М. В. Избранные произведения : в 2 т. М. : Наука. Т. 1. Естественные науки и философия. 536 с. С. 436–490.
Ломоносов, М. В. (1986d) Избранные произведения : в 2 т. М. : Наука. Т. 2. История. Филология. Поэзия. 496 с.
Ломоносов, М. В. (1986e) Слово похвальное блаженныя памяти государю императору Петру Великому, говоренное апреля 26 дня 1755 года // Ломоносов М. В. Избранные произведения : в 2 т. М. : Наука. Т. 2. История. Филология. Поэзия. 496 с. С. 244–263.
Ломоносов, М. В. (2007a) Замечания на диссертацию Г. Ф. Миллера «Происхождение имени и народа российского» // Ломоносов М. В. Записки по русской истории. М. : Эксмо. 736 с. С. 370–384.
Ломоносов, М. В. (2007b) Записки по русской истории. М. : Эксмо. 736 с.
Ломоносов, М. В. (2007c) Краткий Российский летописец с родословием // Ломоносов М. В. Записки по русской истории. М. : Эксмо. 736 с. С. 129–180.
Ломоносов, М. В. (2007d) Примечания на рукопись «Истории России при Петре Великом» Вольтера 1757 г. // Ломоносов М. В. Записки по русской истории. М. : Эксмо. 736 с. С. 387–391.
М. В. Ломоносов: pro et contra (Личность и творчество М. В. Ломоносова в оценках русских мыслителей и исследователей). (2011) СПб. : Изд-во Русской христианской гуманитарной академии. 1120 с.
Меншуткин, Б. Н. (1947) Жизнеописание Михаила Васильевича Ломоносова. 3-е изд., доп. М. ; Л. : АН СССР. 296 с.
Милюков, П. Н. (2006) Источники русской истории и русская историография // Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А. Россия. Иллюстрированный энциклопедический словарь. М. : Эксмо. 704 с. С. 249–268.
Михаил Васильевич Ломоносов. Переписка. 1737–1765. (2010) М. : Ломоносовъ. 512 с.
Михаил Ломоносов глазами современников : Документы. Письма. Записки. Статьи. Эпитафии и панегирики. Надписи. (2011) М. : Ломоносовъ. 536 с.
Плеханов, Г. В. (2011) М. В. Ломоносов // М. В. Ломоносов : pro et contra (Личность и творчество М. В. Ломоносова в оценках русских мыслителей и исследователей). СПб. : Изд-во Русской христианской гуманитарной академии. 1120 с. С. 582–603.
Свердлов, М. Б. (2011) М. В. Ломоносов и становление исторической науки в России. СПб. : Нестор-История. 916 с.
Словарь славянских и старорусских слов (1950) // Ломоносов М. В. Избранные философские произведения. М. : Госполитиздат. 759 с. С. 750–754.
Соловьев, С. М. (1998a) Сочинения : в 18 кн. М. : Голос ; Колокол-Пресс. Кн. 13. Т. 26. История России с древнейших времен. 668 с.
Соловьев, С. М. (1998b) Сочинения : в 18 кн. М. : Голос ; Колокол-Пресс. Кн. 12. Т. 23. История России с древнейших времен. 736 с.
Соловьев, С. М. (1998c) Сочинения : в 18 кн. М. : Голос ; Колокол-Пресс. Кн. 15. 599 с.
Фомин, В. В. (2006) Ломоносов: гений русской истории. М. : Русская панорама. 464 с.
REFERENCES
Ankersmit, F. R. (2007) Vozvyshennyi istoricheskii opyt [Sublime Historical Experience]. Moscow, Evropa Publ. 612 p. (In Russ.).
[Bayer, G. S.] (2005) O variagakh (Original v Kommentariiakh Akademii imperatorskoi Sanktpeterburgskoi, tom IV, str. 275) [On Varangians (The Original in the Commentaries of the Imperial St. Petersburg Academy, vol. IV, p. 275)]. In: Tatishchev, V. N. Istoriia Rossiiskaia [Russian History] : in 3 vols. Moscow, AST Publ. ; Ermak Publ. Vol. 1. 568 p. P. 363–392. (In Russ.).
Biblioteka M. V. Lomonosova: nauchnoe opisanie rukopisei i pechatnykh knig [Lomonosov's Library: Scientific Description of Manuscripts and Printed Books]. (2010) Moscow, Lomonosov Publ. 280 p. (In Russ.).
Fomin, V. V. (2006) Lomonosov: genii russkoi istorii [Lomonosov: A Genius of Russian History]. Moscow, Russkaia panorama Publ. 464 p. (In Russ.).
Klyuchevsky, V. O. (1989a) Nabroski po variazhskomu voprosu [Sketches on the Varangian Question]. In: Klyuchevsky, V. O. Sochineniia [Works] : in 9 vols. Moscow, Mysl’ Publ. Vol. VII. 508 p. Pp. 136–148. (In Russ.).
Klyuchevskyi, V. O. (1989b) Lektsii po russkoi istoriografii [Lectures on Russian Historiography]. In: Klyuchevsky, V. O. Sochineniia [Works] : in 9 vols. Moscow, Mysl’ Publ. Vol. VII. 508 p. Pp. 185–388. (In Russ.).
Klyuchevsky, V. O. (1991) Istoricheskie portrety. Deiateli istoricheskoi mysli [Historical Portraits. Figures of Historical Thought]. Moscow, Pravda Publ. 624 p. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (1957) Polnoe sobranie sochinenii [Complete Works]. Moscow ; Leningrad : The Publ. House of the Academy of Sciences of the USSR. Vol. 10. 934 p. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (1986a) Petr Velikii. Geroicheskaia poema [Peter the Great. Heroic Poem]. In: Lomonosov, M. V. Izbrannye proizvedeniia [Selected Works] : in 2 vols. Moscow, Nauka Publ. Vol. 2. Istoriia. Filologiia. Poeziia [History. Philology. Poetry]. 496 p. Pp. 267–296. (In Russ.).
Lomonosov, M.V. (1986b) Drevniaia rossiiskaia istoriia ot nachala rossiiskogo naroda do konchiny velikogo kniazia Iaroslava pervogo, ili do 1054 goda [Ancient Russian History from the Beginning of the Russian People to the Death of the Grand Prince Yaroslav the First or Before 1054]. In: Lomonosov, M. V. Izbrannye proizvedeniia [Selected Works] : in 2 vols. Moscow, Nauka Publ. Vol. 2. Istoriia. Filologiia. Poeziia [History. Philology. Poetry]. 496 p. Pp. 47–130. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (1986c) Kratkoe opisanie raznykh puteshestvii po severnym moriam i pokazanie vozmozhnogo prokhodu Sibirskim okeanom v vostochnuiu Indiiu [A Short Description of Various Journeys in the Northern Seas and an Indication of a Possible Route to India through the Siberian Ocean]. In: Lomonosov M. V. Izbrannye proizvedeniia [Selected Works] : in 2 vols. Moscow, Nauka Publ. Vol. 1. Estestvennye nauki i filosofiia [Natural Sciences and Philosophy]. 536 p. Pp. 436–490. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (1986d) Izbrannye proizvedeniia [Selected Works] : in 2 vols. Moscow, Nauka Publ. Vol. 2. Istoriia. Filologiia. Poeziia [History. Philology. Poetry]. 496 p. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (1986d) Slovo pokhval'noe blazhennyia pamiati gosudariu imperatoru Petru Velikomu, govorennoe aprelia 26 dnia 1755 goda [Panegyric in Memory of the Blessed Emperor Peter the Great, Uttered on April 26, 1755]. In: Lomonosov, M. V. Izbrannye proizvedeniia [Selected Works] : in 2 vols. Moscow, Nauka Publ. Vol. 2. Istoriia. Filologiia. Poeziia [History. Philology. Poetry]. 496 p. Pp. 244–263. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (2007a) Zamechaniia na dissertatsiiu G. F. Millera «Proiskhozhdenie imeni i naroda rossiiskogo» [Notes on G. F. Miller’s Dissertation “The Origin of the Name and the Russian People”]. In: Lomonosov, M. V. Zapiski po russkoi istorii [Notes on Russian History]. Moscow, Eksmo Publ. 736 p. Pp. 370–384. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (2007b) Zapiski po russkoi istorii [Notes on Russian History]. Moscow, Eksmo Publ. 736 p. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (2007c) Kratkii Rossiiskii letopisets s rodosloviem [A Short Russian Chronicler with a Genealogy]. In: Lomonosov, M. V. Zapiski po russkoi istorii [Notes on Russian History]. Moscow, Eksmo Publ. 736 p. Pp. 129–180. (In Russ.).
Lomonosov, M. V. (2007d) Primechaniia na rukopis' «Istorii Rossii pri Petre Velikom» Vol'tera 1757 g. [Notes on Voltaire’s Manuscript “The History of Russia during the Reign of Peter the Great”, 1757]. In: Lomonosov, M. V. Zapiski po russkoi istorii [Notes on Russian History]. Moscow, Eksmo Publ. 736 p. Pp. 387–391. (In Russ.).
M. V. Lomonosov: pro et contra (Lichnost' i tvorchestvo M. V. Lomonosova v otsenkakh russkikh myslitelei i issledovatelei) [M. V. Lomonosov : Pro et Contra (Personality and Oeuvre of Lomonosov in the Estimation of Russian Thinkers and Researchers)]. (2011) St. Petersburg, Russian Christian Institute for the Humanities Publ. 1120 p. (In Russ.).
Menshutkin, B. N. (1947) Zhizneopisanie Mikhaila Vasil'evicha Lomonosova [Biography of Mikhail V. Lomonosov]. 3rd edn., enlarged. Moscow ; Leningrad : The Publ. of the Academy of Sciences of the USSR. 296 p.
Mikhail Lomonosov glazami sovremennikov : Dokumenty. Pis'ma. Zapiski. Stat'i. Epitafii i panegiriki. Nadpisi [Mikhail Lomonosov in the Eyes of Contemporaries : Documents. Letters. Notes. Articles. Epitaphs and Panegyrics. Inscriptions]. (2011) Moscow, Lomonosov Publ. 536 p. (In Russ.).
Mikhail Vasil'evich Lomonosov. Perepiska. 1737–1765 [Mikhail V. Lomonosov. Correspondence. 1737–1765]. (2010) Moscow, Lomonosov Publ. 512 p. (In Russ.).
Miliukov, P. N. (2006) Istochniki russkoi istorii i russkaia istoriografiia [Sources of Russian History and Russian Historiography]. In: Brockhaus, F. A. and Efron, I. A. Rossiia. Illiustrirovannyi entsiklopedicheskii slovar' [Russia. An Illustrated Encyclopedic Dictionary]. Moscow, Eksmo Publ. 704 p. Pp. 249–268. (In Russ.).
Plekhanov, G. V. (2011) M. V. Lomonosov. In: M. V. Lomonosov: pro et contra (Lichnost' i tvorchestvo M. V. Lomonosova v otsenkakh russkikh myslitelei i issledovatelei) [M. V. Lomonosov : Pro et Contra (Personality and Oeuvre of Lomonosov in the Estimation of Russian Thinkers and Researchers)]. St. Petersburg, Russian Christian Institute for the Humanities Publ. 1120 p. Pp. 582–603. (In Russ.).
Slovar' slavianskikh i starorusskikh slov [Dictionary of Slavic and Ancient Russian Words]. (1950) In: Lomonosov, M. V. Izbrannye filosofskie proizvedeniia [Selected Philosophical Works]. Moscow, Gospolitizdat Publ. 759 p. Pp. 750–754. (In Russ.).
Soloviev, S. M. (1998a) Sochineniia [Works] : in 18 books. Moscow, Golos : Kolokol-Press. Book 13. Vol. 26. Istoriia Rossii s drevneishikh vremen [History of Russia since Ancient Times]. 668 p. (In Russ.).
Soloviev, S. M. (1998b) Sochineniia [Works] : in 18 books. Moscow, Golos Publ. ; Kolokol-Press. Book 12. Vol. 23. Istoriia Rossii s drevneishikh vremen [History of Russia from Ancient Times]. 736 p. (In Russ.).
Soloviev, S. M. (1998c) Sochineniia [Works] : in 18 books. Moscow, Golos Publ. ; Kolokol-Press. Book 15. 599 p. (In Russ.).
Sverdlov, M. B. (2011) M. V. Lomonosov i stanovlenie istoricheskoi nauki v Rossii [M. V. Lomonosov and the Development of Historical Science in Russia]. St. Petersburg, Nestor-Istoria Publ. 916 p. (In Russ.).
Vasiliev, Yu. A. (2012) Teoriia i metody v russkoi istoricheskoi shkole: Teoriia istoricheskogo znaniia, teoriia istoricheskogo protsessa, psikhologicheskoe napravlenie [Theory and Methods in the Russian Historical School: The Theory of Historical Knowledge, the Theory of Historical Process, the Psychological Trend]. Moscow, Book House “LIBROKOM” ; URSS Publ. 272 p. (In Russ.).
Zenkovsky, V. V. (1989) Istoriia russkoi filosofii [History of Russian Philosophy] : in 2 vols. 2nd edn. Paris, YMCA-PRESS. Vol. 1. 470 p. (In Russ.).
Васильев Юрий Альбертович — доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры истории Московского гуманитарного университета. Адрес: 111395, Россия, г. Москва, ул. Юности, д. 5, корп. 3. Тел.: +7 (499) 374-55-81.
Vasiliev Yuriy Albertovich, Doctor of History, Professor, Professor, Department of History, Moscow University for the Humanities. Postal address: Bldg. 3, 5 Yunosti St., Moscow, Russian Federation, 111395. Tel.: +7 (499) 374-55-81.
Библиограф. описание: Васильев Ю. А. Михаил Васильевич Ломоносов как зиждитель и подвижник российского историописания. Статья 2. Историософские концепты М. В. Ломоносова [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2014. № 6 (ноябрь — декабрь). URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2014/6/Vasiliev_Lomonosov-Historical-Writing-2/ [архивировано в ] (дата обращения: дд.мм.гггг).
