Руднев В. П. Микроанализ

УДК 159.964

Rudnev V. P. Microanalysis

Аннотация ◊ В статье излагается в качестве научной гипотезы, проиллюстрированной клиническим случаем, концепция парадоксального психотерапевтического метода, который построен на фундаментальных идеях психоанализа, но длится не пять лет, а 25 секунд. Это достигается за счет нового понимания работы бессознательного. Автор противопоставляет традиционным концепциям бессознательного, общей чертой которых был тезис о его символичности (знаменитая максима Ж. Лакана: «Бессознательное структурировано как язык») свой тезис, в соответствии с которым бессознательное — не склад вытесненных «плохих» содержаний, а сокровищница позитивных смыслов. Бессознательное внесемиотично, поэтому неверно говорить о «языке бессознательного». Автор разрабатывает методику цепочек ассоциаций, которые пробегают через сознание несопоставимо быстрее фрейдовских свободных ассоциаций. Происходит это благодаря тому, что новая модель бессознательного позволяет, будучи транссемиотической, пройти цепочку ассоциаций, даже минуя эти 25 секунд, то есть мгновенно. Бессознательное знает всё еще до того, как сознание об этом подумает.

Ключевые слова: бессознательное, гиперобсессия, цепочки свободных ассоциаций, переходный объект, генетический код.

Abstract ◊ In this article the author suggests a conception of paradoxical psychoanalytical method as a scientific hypothesis. This method is framed on the fundamental psychoanalytical ideas, but it takes not 5 years, but only 25 seconds. It is being achieved by means of a new understanding of unconscious work. The author counters his own thesis to traditional symbolic conceptions of the unconscious (e.g., a well-known maxim by J. Lacan: “The Unconscious is structured as a language”). According to the author’s thesis the unconscious is not a “store” of “bad” repressionеd constellations, but a thesaurus of positive implications. The Unconscious is out of semiotics. That’s why it is incorrect to speak about “the language of unconscious”. The author suggests the method of associative chains, which “run about” conscious much faster than in 25 seconds, i.e. instantly. The Unconscious knows everything before the conscious thinks about it.

Keywords: unconscious, hyperobsession, chains of free associations, transitive object, genetic code.

Будучи лишь теоретиком психоанализа и философии психиатрии, я все же время от времени применяю свои знания и навыки на практике. Применительно к своим знакомым я иногда пользуюсь особенностями их характеров и душевных свойств, чтобы отразить их при описании полувымышленных случаев. В частности, это касается работы «Педантизм и магия» (см.: Руднев, 2006, 2007а).

Пациент, названный там г-ном D., перекочевал из этой статьи в настоящее исследование. D., филолог, 42-х лет, родился в музыкальной семье. D. с детства любил музыку и довольно хорошо ее знал. Примерно с 39 лет, после перенесения тяжелой депрессии с бессонницей D. начал переживать мучительные музыкальные ананказмы: в его голове все время звучала музыка — либо большие фрагменты классических произведений западных композиторов, либо, что было самое мучительное, навязчивое повторение обрывков одной и той же музыкальной фразы.

Навязчивости, прежде всего, компульсии при переходе из депрессии в гипоманию в ее неврозоподобном шизофреническом варианте интересны, прежде всего, тем, что они абсолютно не похожи на «самих себя» при депрессии. При депрессии навязчивости носят однообразный, монотонный и мучительный характер. Например, при «музыкально-стихотворных» навязчивостях, когда у человека в голове крутятся фрагменты мелодий (песен, фортепианных пассажей Шопена, квартетов позднего Шостаковича, симфонии Малера, оперы Вагнера, оратории Генделя, «Страстей» Баха) или стихотворных строк, будь то Пастернак или Эдуард Асадов), он вынужден (не понимая их защитного механизма), избавляться от них, меняя один фрагмент на другой, другой на третий и так до бесконечности на протяжении чуть ли ни всего дня.

Несколько лет назад я наблюдалD. в течение трех недель, когда гостил у него в Петербурге. В тот раз довольно затяжной переход из депрессии в гипоманию, отягченный головной болью, повышенным давлением и сильной тахикардией (пульс до 140 ударов в минут), вегетативными реакциями и паническими атаками, создал в организме и психике г-наD. биохимическую мешанину. К этому добавилось неимоверное количество лекарств, которые ему то назначали, то отменяли.

Один гомеопатический препарат начал ему помогать сразу, но он не привык иметь дела с гомеопатией: его надо было принимать за полчаса перед едой или за час после еды, после чего еще ждать полчаса. Особенность принятия этого препарата заключается, в частности, в том, что за эти полтора часа в рот не должно попасть ни капли воды или другой какой-либо жидкости. И вот он понял, что ему с этим не справиться. Он все время забывал — пил, ел, курил. Тогда-то он интуитивно, можно сказать, бессознательно, начал применять абсурдную дзэнскую «психотерапию». Особенности этой «психотерапии» заключались в том, что он сначала интуитивно, а потом сознательно начал ставить странную парадоксальную компульсивность себе на службу. Например, если он понимал, что у него ничего не получается с этим лекарством, он начинал действовать так: прятал в комнате все стаканы и чашки с водой, все лекарства, всю еду (плитку шоколада, конфету, яблоко), то есть все, что он мог выпить или проглотить. Если ничего не получалось, он начинал все сначала. Так могло повторяться до 6–7 раз. Тогда он сделал решающий шаг.

Он понял, что это можно применять не только к лекарству, но и ко всем своим трудностям.

Между тем характер обсессии приобретал все более своеобразные черты и становился в каком-то смысле угрожающим. Его (D.) абсурдные дзэнские навязчивости становились более изощренными, панические атаки — более длительными и изнуряющими. Практически для него, как он говорил, «весь мир превращается в сплошную панику». В определенном смысле так оно и было.

В то время как D. разрывался между психиатром, назначавшим один препарат и неврологом, критиковавшим назначения психиатра, я в уме уже разрабатывал метапсихологию нового метода. Вот два примера:

доклад черное и белое, светлая и темная сторона одеяла в сочетании, скажем с, это fiction dfl;gja’e;grljla;egrjaeljr фывпд жофудэжцпф пятью пять фильм Сокурова «Телец» про Ленина

перлокуция, иллокутивное самоубийство, теория речевых актов, поздний Витгенштейн, Остин, Серль и одновременно переворачивание книг, то есть она принимает трехмерный характер но в дзэне есть абсурдная мудрость

Вспомним также классический пример из «Руководства» Блейлера (Блейлер, 1993):

Нормальнее сочетания идей теряют свою прочность, их место занимают всякие другие. Следующие друг за другом звенья могут, таким образом, не иметь никакого отношения одно к другому <…>

«Желуди// и это называется по-французски Au Maltraitage / — ТАБАК (я тебя так хорошо видел.) // Если на каждой линии что-нибудь написано, тогда хорошо! «Теперь ischt albi elfi grad. Другой Hü. Hü.Hüst umme nö hä! — // Союз каторжных: Burghölzli — // Ischt nänig à pres le Manger

В этом примере знак // обозначает места, где ход мыслей совершенно прерывается; может быть, это происходит и в других местах. Он поэтому в целом становится нелогичным и непонятным. Однако и формальная связь нарушена. Французский и немецкий диалект и итальянско-немецкий язык перемешиваются без видимых оснований. Больной слишком хорошо знает французский язык, так что нельзя считать ошибки во французском правописании описками; они соответствуют крушению всего мышления (Блейлер, 1993: 305).

Было ли в нашем случае «крушение всего мышления»? В клиническом смысле нет. В то же время было крушение мышления в обыденном рациональном обсессивно-компульсивном, но в здоровом смысле этого слова. В этом смысле это было крушение, подобное крушению поезда («Когда состав на скользком склоне / От рельс колеса оторвал»), когда все перемешивается в кучу; крушение логического мышления, но начало мышления какого-то совершенно нового; конечно, патологического в своей основе, но, в то же время, творческого. При этом мышление здесь начинало сливаться с поведением, как в первобытном сознании сливаются высказывание о реальности и сама реальность, высказывание о реальности само является реальностью. «Все связано со всем, всеобщее оборотничество» (Лосев, 1982: 382). Дзэнское мышление переплетается с компульсивным, то есть абсурд — с педантической рациональностью и магией (D., как всякая компульсивная личность, чрезвычайно магически настроен: верит в приметы, во «всемогущество мысли», причем все это гротескно заострено и аранжировано абсурдностью Дзэна, сопряженного с обсессией.

Например, D. поднимал с пола по рассеянности уроненную им хлебную корку, однако из-за неуклюжести сразу не мог найти ее, ползал по полу, потом, подняв ее, размышлял, что нельзя выбрасывать хлеб в мусорное ведро, это, мол, грех, и даже нельзя хлеб бросать на пол, потому что хлеб можно бросать только на землю, тогда, дескать, он прорастет и т. д. Но этого мало: однажды его любимый кот, который иногда делал на пол, в очередной раз сделал свое дело, и D. подобрал кусочек кошачьей «какашки», думая, что это очередная хлебная корка. Тут же последовало очередное размышление о том, можно ли бросать принятое за хлеб кошачье дерьмо и куда его выбрасывать, в унитаз или в мусорное ведро и т. д. и т. п. Тогда я, потеряв терпение, предложил ему с ъ е с т ь этот кусочек говна. Тогда он наконец успокоился. Непонятно почему — во всей этой истории вообще много непонятного — я вдруг понял или скорее почувствовал, что готов придумать что-то новое, некий п а р а д о к с а л ь н ы й д з э н с к и й п с и х о а н а л и з. Забегая вперед, суть нового метода в том, что надо выстраивать цепочки свободных ассоциаций так, чтобы наконец получился инсайт, причем все это — за 25 секунд — это краткосрочный психоанализ, тогда как классический длится примерно пять лет. Микроанализ же — так я окрестил свой метод — продолжается очень короткое время. Ассоциативная цепочка у гипоманикального D. бежит так быстро, что, будучи, по сути, «скачкой идей»[1], она заставляет терапевта только диву даваться.

При депрессии навязчивости наиболее монотонны. При гипомании они приобретают парадоксальный характер. D. начинал совершено абсурдно передвигать, перемещать, перекладывать, вещи с места на место, но эта абсурдность была мнимой: постепенно выяснилось, что этим он не только понижал тревогу и панику (что является обычной защитной функции обсессий и компульсий), но и преобразовывал этот абсурд творчески — за эти два месяца он написал причудливую по изложению, но, на мой взгляд, очень интересную работу о «Хазарском словаре» Павича.

Когда я наблюдал это топтание и перекладывание предметов, я заметил, что он перекладывает их не просто так, а по четыре предмета, и на некоторые из них ставит пятый. Похоже, эти предметы, поставленные по четыре, служили ему каким-то ориентиром, медиатором между его хаотическим больным сознанием и ускользающей реальностью. Тут я вспомнил про теорию переходных объектов.

Переходные объекты были «открыты» Дональдом Винникотом в начале 1950-х гг. (cм. Винникот 2002, 2007). Я считаю, что это было революционное открытие в области детского и, как мы увидим выше, не только детского психоанализа. Переходный объект это, прежде всего, палец во рту младенца. В чем смысл переходности переходного объекта? Это переход от внутренней реальности к внешней. Переходный объект — это медиатор. Палец — это тело, но эта часть уже принадлежит не только его телу (и его сознанию), но и миру вокруг него. Он весь, все его тело принадлежит миру и, в то же время, он отделен от мира.

Винникот был учеником Мелани Кляйн. Наличие переходного объекта означает революцию в сфере сознания младенца, переход от шизоидно-параноидной позиции на позицию депрессивную, когда материнская грудь начинает восприниматься как целостный переходный объект, в то время как до этого, по реконструкции Мелани Кляйн, грудь расщепляется на «хорошую» и «плохую», и у ребенка нет восприятия целостного объекта, сознание расщепленное бредово-галлюцинаторное и ему не за что уцепиться. Таким образом, материнская грудь — первый переходный объект между сознанием и внешним миром — Innenwelt и Umwelt. Это соответствует тому, что депрессия, как мы показали в статье (Руднев, 2001) (перепечатана в книгах (Руднев, 2002; 2007a) соотносится с обрядом перехода: инициацией.

И вот на протяжении первых лет жизни переходные объекты начинают трансформироваться и эмансипироваться. После пальца это становится кусочек одеяла, который ребенок сосет, потом это кукла или мишка, с которыми он не расстается. Потом переходными объектами становятся: портфель (медиатор между домом и школой), аттестат зрелости, обручальное кольцо, сигара, телевизор, — и здесь мы уже переходим к знаменитой книге голландского антрополога Арнольда Ван Геннепа, которая называется — «Обряды перехода»: беременность и роды, рождение и детство, инициация, обручение и свадьба, сексуальные обряды и, наконец, похороны (Геннеп Ван, 1999 <1909>). Гроб — это последний переходный объект, посредник между жизнью и смертью человека.

Но вернемся к нашему пациенту. Он укладывал вещи по четыре предмета. Почему по четыре? Здесь я стал анализировать свои фотографии этих «четверок», которые я делал, и мне вдруг вспомнился академик Н. Я. Марр, который считал, что все языки произошли от четырех корней — sal, ber, jon, roŠ. Как известно, некоторыми своими идеями Марр нанес объективный ущерб отечественному языкознанию того времени, в первую очередь, индоевропеистике, и для того чтобы остановить марризм, понадобился авторитет Сталина. Но уже в 1971 г. Анна Вежбицка опубликовала книгу «Семантические примитивы», где излагала сходную идею, что все слова языка можно свести к нескольким словам — семантическим примитивам (Wierzbicka, 1971). Началась эпоха постмодернизма, когда каждой безумной теории («Мы все видим, что перед нами совершенно безумная теория, вопрос только в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть верной» (Н. Бор) нашлось свое место. В 1980-е гг. появилось понятие неомарризм, и академик Т. В. Гамкрелидзе написал статью о проблеме изоморфизма между генетическим кодом и семиотическими системами, где выдвинул гипотезу, в соответствии с которой Н. Я. Марр предсказал структуру генетического кода. Работы Н. Я. Марра и его последователей в области «палеонтологии языка» основывались на выделении так называемых первоэлементов. Постулировалось определенное число (четыре) этих первоэлементов, состоящих из фонетических триплетов (Маковский, 1992) Т. В. Гамкрелидзе писал:

…уместно вспомнить о теории глоттогонического процесса крупнейшего ученого-лингвиста и филолога Н. Я. Марра, обладавшего своеобразной научной интуицией, позволявшей ему порой приходить к совершенно неожиданным с логической точки зрения научным решениям. Так, например, Н. Я. Марр сводит исторически возникшее многообразие языков именно к четырем (sic!) исходным элементам, состоящим, как это ни странно, из своеобразных звуковых троек — бессмысленных последовательностей — сал, Бер, йон, рош.

<…>

Глоттогоническая теория Н. Я. Марра не имеет под собой никаких рациональных оснований. Она противоречит и логике современной теоретической лингвистики, и языковой эмпирии, в этом смысле она иррациональна. Но теория эта, представляющая своеобразную структурную модель языка, весьма близкую к генетическому коду, не иррелевантна для науки, и может служить иллюстрацией проявления ученым интуитивных и неосознанных представлений о структуре генетического кода, очевидно, подсознательно скопированных им при создании оригинальной модели языка <…> Как известно, в пятидесятые годы нашего столетия в молекулярной биологии было сделано величайшее открытие, пролившее свет на механизм наследственности. Обнаружилось, что наследственность соответствует сообщению, записанному вдоль хромосом с помощью определенного вида химического "алфавита". В качестве исходных элементов этого алфавита, его "букв", используются четыре химических радикала, которые, комбинируясь друг с другом в бесконечных линейных последовательностях нуклеиновых кислот, создают как бы химический текст генетической информации. Подобно тому, как фраза является сегментом определенного языкового текста, составленного с помощью линейной последовательности небольшого числа исходных дискретных единиц — букв или фонем, — так отдельный ген соответствует определенному сегменту в длинной цепи нуклеиновых кислот, представляющих собой четыре исходных химических радикала. Подобно тому, как в лингвистическом коде исходные единицы (фонемы) сами по себе лишены смысла, но служат для составления с помощью определенных комбинаций минимальных их последовательностей, выражающих уже определенное содержание в пределах данной системы, точно так же в генетическом коде информативен не отдельный элемент системы, не отдельный химический радикал, а особые комбинации этих исходных четырех нуклеотидов по три элемента, создающие так называемые "триплеты". Поскольку можно составить всего 64 комбинации из четырех исходных элементов по три, генетический "словарь" состоит из 64 "слов", из коих три триплета представляют собой "знаки препинания", маркирующие в длинной последовательности нуклеиновых кислот начало и конец "фразы", а остальные соотносятся с одной из 20 аминокислот. <…> Генетический код универсален, его ключом обладает все живое на Земле. Таким образом, бесконечное многообразие всего живого сводится в конечном счете к длиннейшим генетическим "сообщениям", составленным по особым правилам линейной комбинаторики элементов генетического кода, обладающего разительными чертами структурного сходства с кодом лингвистическим (Гамкрелидзе, 1997: 7).

Напомним, что такое генетический код. Это строгое соответствие между последовательностью пар оснований в молекуле ДНК и последовательностью аминокислот, составляющих белковые ферменты. Генетический код был расшифрован вскоре после открытия двуспиральной структуры ДНК. Было известно, что недавно открытая молекула информационной, или матричной РНК, несет информацию, записанную на ДНК. Биохимики Маршалл Ниренберг и Генрих Маттеи поставили первые эксперименты, которые привели к разгадке генетического кода. Они начали с того, что синтезировали искусственные молекулы РНК. Они добавляли эти РНК в тестовые пробирки со смесью аминокислот, причем в каждой пробирке лишь одна из аминокислот была помечена радиоактивной меткой. Исследователи обнаружили, что искусственно синтезированная ими РНК инициировала образование белка лишь в одной пробирке, где находилась меченая аминокислота фенилаланин. Так они установили, что последовательность «—У—У—У—» на молекуле РНК (и, следовательно, эквивалентную ей последовательность «—А—А—А—» на молекуле ДНК) кодирует белок, состоящий только из аминокислоты фенилаланина.

Похоже, что наш пациент бессознательно открыл совершенно новую структуру бессознательного, которое тоже является кодирующей матрицей, и которое, в сущности, и есть генетический код, самый главный переходный объект в формировании жизни во Вселенной.

На молекуле ДНК закодирована информация о белках. Энграммы, которые кодирует бессознательное, это и есть генетический код. Соответственно, в цепочке микроанализа должно быть четыре элемента: «вытеснение» (забвение травмы или конфликта как начало формирования симптома) — «втеснение» (решение приступить к анализу) — «25 секунд» (или более короткое время быстрых свободных ассоциаций») — «nachträglich» (мгновенное замыкание между сознанием и бессознательным, когда мы обнаруживаем, что мы давно знали то, к чему пришли к концу микроанализа).

«Что-то не так!» (начало формирования симптома); 2) «Давай подумаем об этом» (решение приступить к микроанализу); 3) «Ах вот оно что!» (инсайт, «когда мы обнаруживаем, что мы давно знали то, к чему пришли к концу микроанализа»; 4) «Какое облечение!» («исцеление»).

Бессознательное не структурировано как язык, оно структурировано как переходный объект, система бессознательных переходных объектов, энграмм.

Какую же роль во всем этот играет обсессия и гиперобсессия?

На первой фотографии из тех, что я снимал, наблюдая за D., на переднем плане изображены четыре объекта: книга — роман «Мелкий бес», на ней стоит пластмассовый Винни-Пух из мультфильма Хитрука; потом книга, прикрытая запиской, а на записке коробочка с лекарством и стаканчиком, очевидно предназначенным для того, чтобы это лекарство запить; следующий объект — кошелек, завернутый в записку, на которой написано «завтра звонить после 9 утра»; и, наконец, книга «О Геннадии Бурбулисе», которую мне подарил ее герой и которую мой друг просматривал, и записка «Заплатить за Интернет не позже 20 декабря». На записку поставлен тюбик «Детский крем». На фотографии стоит дата — 2006/12/20. Таким образом, это фото просто вопиёт об обсессивной компульсивности: педантизм, анальность, магия. Рассмотрим, прежде всего, третий объект — бумажник, завернутый в записку, на котором стоит детский крем. Здесь всё обсессивно. Бумажник — символ денег (заместитель фекалий; «все ананкасты — скряги!»). Чтобы бумажник, не дай Бог, не потерять, он завернул его в бумажку, на которой написано разными цветами: «NB завтра звонить после девяти; NB проверить счет». Тюбик с детским кремом был нужен для облегчения дефекации — у пациента из-за обилия лекарств был запор. Как видим, все действительно крайне обсессивное. Почему же он поставил тюбик на кошелек с запиской? Он как бы пометил это место, поставил точку, чтобы еще раз убедиться, что все на месте.

Разберем другие предметы: книжка, на ней опять-таки записка <нрзб>, на записке лекарство гутталакс — слабительное… Роман «Мелкий бес», третий объект — роман о крайне обсессивном (помимо того, что безумном) человеке Передонове:

Передонов обсессивен, анален, все время подчеркивается его грязность, и все вокруг его окружающее грязно, улицы, женщины. Он ненавидит чистеньких гимназистов, питая к ним некое угрюмое садистическое вожделение (Руднев, 2007b: 397).

На «Мелком бесе» стоит пластмассовый Винни-Пух коричневого цвета, напоминающего о фекалии (ср.: коричневый Чебурашка у детей всегда рифмуется с со словом «какашка». D. знаком с моей первой книгой «Винни-Пух и философия обыденного языка», где есть такой фрагмент:

Heffalump предстает как некая загадка, некая неразрешенная проблема. Что такое Heffalump? Безусловно, что-то большое (как слон — elephant), агрессивное, дикое и необузданное. Его надо поймать, обуздать. Это пока все, что мы о нем знаем, так как его на самом де­ле никто не видел. Здесь на помощь вновь приходит работа Фрейда о Гансе, где обсуждается немецкое слово Lumpf (ср. Heffalump), обозначающее экскременты, нечто вроде 'какашка, колбаска', анальный заместитель мужского по­лового органа. Аналогия между Lumpf и Heffalump поддер­живается тем, что в английском языке слово lump означает 'глыба, ком, огромный кусок, большое количество, куча, чурбан, обрубок, опухоль, шишка' (Руднев, 2002а: 22–23).

Мне кажется можно не продолжать — гиперобсессия налицо. Важно другое: какова ее связь с генетическим кодом и структурой бессознательного? Почему всех «основных» предметов четыре? Причем не просто четыре, имеет место соединение черного (обложка романа), белого и красного — так называемый «истерический триколор (истеироидность присуща D. наравне с обсессивностью — это сочетание обычное, о нем писал еще Фрейд).

Согласно данным психологов, сочетание красного и белого цвета ... вызывает чувство резкого сексуального голода и полового возбуждения. сочетание красного и черного вызывает чувство тревоги и страха ... Сочетание черного и белого придает налет торжественности и значительности. незыблемости всему происходящему. Комбинация же трех данных цветов вызывает в мозгу странное переплетение этих эмоций, сочетающее сильный эмоциональный подъем, сексуальное возбуждение, стремление к борьбе с ощущением подавленности и трагизма (Михайлова, 1996: 54).

Похоже, что зафиксированная нами фотография являет собой во всей этой истории некий переходный первообъект.

Итак, наш пациент спасался от хаоса застревания в полисимтоматическом неврозе. Он старался все время абсурдными методами перекладывания всего с места на место наводить порядок в комнате у меня на глазах и так набрел на нечто, что натолкнуло меня на мысль о новой модели бессознательного. Итак, четыре объекта, и на каждом из них пятый — четыре плюс один. Что же это значит?

Число играет огромную роль в обсессии (подробно см. главу «Поэтика навязивости» в книге (Руднев, 2002). С одной стороны, идея многократного повторения, организующая любую обсессию, связь с магией числа, идея денег и накопительства, ведущая к анальной фиксации, и, наконец, тот факт, что многие навязчивости связаны с числом напрямую, то есть либо строятся на повторении определенного числа, либо на счете. Часто приводятся примеры обсессий, при которых человек складывает автомобильные номера. Часто обсессивный невротик просто считает вслух. Чрезвычайно важной обсессивной особенностью является коллекционирование, что тоже достаточно ясно связано с идеей числа.

Вообще обсессивное сознание все время что-то считает, собственно, все подряд: количество прочитанных страниц в книге, количество птиц на проводах, пассажиров в полупустом вагоне метро, автомобилей по мере продвижения по улице, сколько человек пришло на доклад и сколько статей опубликовано, сколько дней осталось до весны и сколько лет до пенсии.

Четыре плюс один или три плюс один… Что это, кроме того, что это похоже на структуру генетического кода как мы видели выше?

Возраст ребенка, при котором происходит истерическая фиксация (напомним, что истерическое (точнее истероидное) начало в нашем герое достаточно велико), характеризуется зрелыми объектными отношениями, то есть, говоря точнее, переходом от диадных отношений «ребенок — мать» к триадным отношениям «ребенок — мать — отец». Только при триадных отношениях возможен активный невротический Эдипов комплекс. Предшествующие диадные отношения не являются полноценными и, если ребенок фиксируется на них, это может привести позднее к психотическим взрывам. Почему так происходит? Когда ребенок находится только в диалоге с матерью, весь мир для него сосредоточен на одном объекте. Отец и сиблинги могут играть или не играть какую-то роль, а также бабушки и дедушки, но на этом этапе развития ребенку достаточно одной матери, его фундаментальная реальность ограничивается только ею, потому что именно она постоянно кормит, ласкает его и защищает от внешнего мира. Но она, как правило, не дает ему никаких жестких норм поведения, потому что он еще слишком мал.

Один объект — это значит, что у ребенка нет выбора, с кем общаться, с кем выстраивать объектные отношения. Если мама ушла, ее некому заменить, — это уже катастрофа. То есть маму может на время заменить бабушка, но на первом году жизни бабушка или старшая сестра это еще не объекты, ребенок еще не знает, как выстраивать отношения помимо материнских, это просто какие-то временные суррогаты матери. Итак, для того, чтобы объектные отношения были зрелыми, нужно минимум два объекта с определенными полярными отношениями у них. То есть нужен отец. Когда появляется отец, появляется выбор — на одного можно опереться, от другого можно отталкиваться. Ведь реальность состоит из бинарных оппозиций, так называемых модальностей — хороший — плохой, можно — нельзя. Первая пара называется аксиологической модальностью, и она является наиболее фундаментальной в раннем младенчестве. Чувство плохого и хорошего появляется самыми первыми и фундаментальными: хорошее это сытость и тепло, плохое это голод и холод. Груз обоих членов этой первоначальной аксиологической оппозиции ложится на мать.

Кажется, причем тут четыре, когда объектов всего три. Мать отец и ребенок. Но ведь смысл Эдипова комплекса не в том, что мальчик хочет маму и т. д., а в том, что он научает ребенка объектным отношениям: к кому-то любовь, к кому-то вражда и ненависть, и все это амбивалентно окрашено, то есть одно может переходить в другое. Поэтому нужен еще один сиблинг, то есть брат или сестра (он вызывает у ребенка соперничество — важный элемент взрослых объектных отношений), и бабушка или дед, чтобы гарантировать ребенку выживание, если мать умерла родами или ушла. Таким образом, получается полный набор объектных отношений: та же четверка плюс единица — ребенок — пятый элемент, закрывающий эту четверку.

Что вообще такое число четыре в культуре? Магический квадрат, который может быть прочитан с равным результатом слева направо, справа налево, сверху вниз и снизу вверх. Известный латинский вербальный вариант магического квадрата приводит композитор Антон Веберн в своей книге «Путь к новой музыке».

SATOR
АREPO
TENET
OPERA
POTAS 

(«Сеятель Арепо трудиться не покладая рук») (Веберн, 1971: 63). 

Четыре стихии (земля, вода, огонь, ветер), четыре времени года, четыре стороны света, четыре угла дома. Дом — это модель мира. Славянский терем стоился так, что на крыше терема укреплялась поперечная балка (князёк) — она гарантировала прочность дома — вот модель 4+1: единица скрепляет четверку.

В «Слове о полку Игореве» есть знаменитый сон Святослава:

А Святъславъ мутенъ сонъ видѣ въ Киевѣ на горахъ. «Си ночь съ вечера одѣвахуть мя, — рече, — чръною паполомою на кроваты тисовѣ; чръпахуть ми синее вино, съ трудомъ смѣшено; сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тълковинъ великый женчугъ на лоно и нъгують мя. Уже дьскы безъ кнѣса в моемъ теремѣ златовръсѣмъ. Всю нощь с вечера бусови врани възграяху у Плѣсеньска, на болони бѣша дебрь Кияня и несошася къ синему морю.

«Уже доски без князька в тереме моем златоверхом» — это означает развал дома, развал мира. Святослав беспокоился о своих племянниках, которые пошли в сомнительный поход. Элементы его тревоги вошли в сон почти без изменений. Во сне он лежит на смертном одре и его отпевают поганые кочевники. Князь понимает, что поход Игоря не удается, и это бьет по его престижу и престижу всего русского государства. Жемчуг символизирует слезы. Поганые толковины выливают из своих колчанов плач Ярославны. Что за сани несут князя к синему морю? Конечно, это погребальные сани. Сон князя это сон о его собственной смерти, экзистенциальная проработка ее, смерти от позора в результате неудачи похода Игоря на половцев. Можно сказать, что в этом сне Святослав отождествил себя с Игорем, это его, Игоря, «негуют» половцы, соблазняя, переманивая на свою сторону. Это он, Игорь, предпочитает позорному бегству смерть на погребальных санях. Это у него, Игоря, «поехала крыша» (уже доски без князька в моем тереме златоверхом) от неудачного похода, позорного поражения и пленения.

Крыша в современном доме заменяет этот фиксирующий элемент четырех стен и четырех углов дома. Вспомним фильм Тарковского «Зеркало» — тот кадр, где героиня моется в комнате, и сверху текут вода и снег, что символизирует смерть ее мужа на войне — ситуация, аналогичная той, что мы видели в «Слове о полку Игореве».

«Четыре» в христианской символике — это, прежде всего, четыре стороны креста. Намечается цепочка: крест — Христос — распятие — мировое древо — фаллос (Топоров, 2000b: 12).

Кстати мировое древо тоже тесно связано с числом «четыре».

Значительное количество фактов позволяет реконструировать две горизонтальные оси в схеме Д. м., т. е. горизонтальную плоскость (квадрат или круг, ср. мандала), определяемую двумя координатами — слева направо и спереди кзади. В случае квадрата каждая из четырёх сторон (или углов) указывает направления (страны света). По сторонам или углам могут находиться соотносимые с главным Д. м. в центре частные мировые деревья или мифологические персонажи, персонификации стран света, в частности ветры (ср. "Эдду" или "четвёрки" богов, напр., у ацтеков: бог востока (красный), бог севера (чёрный), бог запада ("пернатый змей", белый), бог полуденного солнца (синий), "четырёх Перкунасов" и четырёхликих божеств, ср. Збручский идол). Представления об этой схеме могут дать ацтекские изображения Д. м., вписанные в квадрат, шаманские бубны у лапландцев и других северных народов, мифологизированная структура города или страны (напр., в древнем Китае) и т. п.

Эта же схема Д. м. постоянно повторяется в ритуальных формулах; ср.: «Я вышел, на четыре стороны, я принёс жертву» («Сказание о Гильгамеше») или «На море на Океяне, на острове Буяне стоит дуб... под тем рунцом змея скоропея... И мы вам помолимся, на все на четыре стороны поклонимся»; «...стоит кипарис-дерево...; заезжай и залучай со всех четырёх сторон со стока и запада, и с лета и сивера: идите со всех четырёх сторон... как идёт солнце и месяц, и частые мелкие звёзды»; «У этого океана-моря стоит дерево карколист; на этом дереве карколисте висят: Козьма и Демьян, Лука и Павел» (русские заговоры). Та же четырёхчастная схема, как известно, лежит в основе культовых сооружений, сохраняющих семантику своих элементов (ср. пирамиду, зиккурат, пагоду, ступу, церковь, шаманский чум, менгиры, дольмены, кромлехи и т. п.), в частности ориентацию по странам света. Ср. план мексиканской пирамиды Теночтитлан: квадрат, разделённый на четыре части диагоналями, в центре — кактус с орлом, пожирающим змею; структуру алтаря, через который проходит ось мира, отмечающая сакральный центр и т. п.) (Топоров, 2000a: 403).

Распятие после Воскресения, лишенное главного пятого элемента (Христа — Переходного Объекта между иудейской и христианской моделями мира) — это все равно, что терем без князька, дом без крыши. Учитывая, что крест ассоциируется с фаллосом (в античном мире можно в определенном смысле сопротивопоставить христианскому крестному ходу языческое фаллическое шествие), можно сказать, что на месте этого пятого элемент, который прикрывает без него беззащитное пространство, — это не что иное как воплощение комплекса кастрации, самого главного в традиционном психоанализе, эта некая зияющая рана на месте кастрированного пениса. Это то, что у маленькой девочки вызывает зависть к пенису. Некая зияющая рана вместо него. Но поскольку кастрация это всегда символическая кастрация (Лакан), никакой реальной кастрации не бывает, постольку эта рана является первой энграммой, появляющейся в бессознательном «языке», первым «бессознательным «геном»». Кастрация предшествует Эдипу. В соответствии с теорией Отто Ранка о травме рождения, отчасти поддержанной и даже развитой в работе Фрейда «Торможение, симптом и страх», когда ребенок вылезает из матки, — эта первая и главная, по Ранку, травма приравнивается в его бессознательном с кастрацией, отделением его тела-фаллоса от материнского, если так можно выразиться гипертела, и на этом месте теперь зияет рана. А Эдипов комплекс приходит уже потом.

Меня в детстве озадачивало, что один из моих любимых романов — «Три мушкетера» Дюма — называется не «Четыре мушкетера», — ведь их же на самом деле четыре: Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян. Но последний здесь играет особую роль. Он одновременно и входит в четверку и одновременно является ее главным звеном, пятым элементом он — главный герой, пуант, Фаллос, а три мушкетера воспринимаются в определенном смысле как некая единая тройка, как число. Но и вместе они составляют четверку, где один член меченый. Он одновременно и входит в четверку и одновременно прикрывает ее. Конечно, д’Артаньян со своей шпагой — это Фаллос, герой кастратор (недаром в конце всей мушкетерской эпопеи — «Десять лет спустя» — ему ядром отрывает голову, то есть его Бог-автор символически кастрирует, что знаменует не только смерть героя (и Автора), но и всего мушкетерского мира.)

Итак, все те же 3+1 или 4+1?

Существует простой психологический эксперимент, показывается следующая фигура:

И задается вопрос: «Сколько квадратов вы видите?» Обычно отвечают — четыре. Но на самом деле их пять: «пятый элемент» — большой квадрат, в который вписаны четыре маленьких.

Итак, гиперобсессия, переходные объекты, четверка, генетический код и структура бессознательного. Как же все это связано?

Для ответа на этот вопрос я проанализировал следующую свою фотографию. Слева направо на ней изображены: пачка сигарет «Галуаз», пачка «Мальборо-лайт», «R1» и «Мuratti»; в качестве «пятого элемента» лежит лекарство трентал. Какие здесь можно обнаружить закономерности? Что связывает это «положение вещей» со всем, что было сказано в предыдущих разделах?

Пятый элемент — это препарат, регулирующий артериальное давление и расстройства, связанные с артериовенозной циркуляцией, то есть вегетососудистой дистонией. Как раз то, чем страдал особенно сильно в эти недели D. Почему лекарство от вегетодистонии «прикрывает» сигареты? Сигареты сужают сосуды, — лекарство их расширяет. Но это же противоречие: либо кури, либо принимай лекарство от вегетодистонии. Однако это противоречие можно объяснить. Заметим, что сигареты расположены в порядке возрастания их легкости — галуаз, мальборо-лайт, Р1-минима и Мураттти. D. бросал курить и бессознательно расположил четверку по мере убывания вредности. Но есть и другое противоречие, гораздо более интересное. На пачке «Галуаз» написано внизу «Минздрав России предупреждает: Курение — причина раковых заболеваний». На «Мальборо-лайт» — «Минздрав России предупреждает: Курение вредит вашему здоровью». На Р1 — просто анонимно: «КУРЕНИЕ — ПРИЧИНА СМЕРТЕЛЬНЫХ ЗАБОЛЕВАНИЙ». Но противоречие не в том, что на самых легких сигаретах самая грозная надпись. Это как раз логично: человека, бросающего курить, «добивают» отпугивающей угрозой. Противоречие совсем в другом.

Представим себе рекламу какого-нибудь политического деятеля, где помещена его красочная фотография с текстом, повествующим о его заслугах и благих намерениях, а внизу крупно написано: «Путин — идиот!» Примерно то же самое мы видим на сигаретном поле. С одной стороны, сигареты рекламируются — красочные упаковки изображение гербов, а внизу угрожающая надпись.

Это называется СХИЗИС — ключевое понятие в теории шизофрении. От слова «схизис» произошло слово schizophrenia — «расщепление разума». Так, сигареты это бессознательное потребление смерти, переходный объект между жизнью и смертью, бессознательная гиперобссесия — курение это разновидность обсессивно-компульсивного действия. Бессознательное одновременно желает нашей смерти и одновременно преодолевает это желание. Делается это мгновенно. Мы не успеваем и опомниться, в то время как транссемиотическая энграмма уже впечатана в нашем мозгу. Этот импринтинг связан с кодирующим устройством генетического кода, схизофренического по самой своей сущности. Ведь по Тимоти Кроу — все люди латентные шизофреники. Каким же образом схизис связан с идеей генетического кода как основы структуры бессознательного?

Другими словами структура генома человека, то есть полного набор генов его организма, была изначально схизотична — как результат мутации, произошедшей при появлении Homo Sapiens. Логично предположить, что тогда же появилось и бессознательное, ибо появление вербального языка, где означаемое (предмет) не похоже на означающее (знак) — а это и есть схизис, — привело к возникновению постепенного разграничения внутреннего и внешнего, сознания (а стало быть, и бессознательного) и реальности.

Теперь нам предстоит понять, как строится сам микроанализ и как это построение соотносится с новым пониманием структуры бессознательного.

D., во всяком случае, те несколько дней, когда он всё переставлял и укладывал, был почти совершенно безумен. Он жил почти на психотическом уровне мании. Только своей незаурядной интуицией он из последних сил держал себя в руках. Но именно потому, что его состояние было таким уникальным (напомню, что он застрял между депрессией и манией и его мучил полисимптоматический невроз[2]), он и смог додуматься до чего-то интересного, а вместе с ним и я.

В какой-то момент я попросил его записать то, о чем он думает. Почему записать и не произнести, как это заведено в обычном психоанализе? Может быть, потому, что «письмо возникло раньше, чем речь» (Деррида 2000) («О грамматологии»)[3] Во всяком случае, это не всегда так, а для меня и очень часто не так, что говорить быстрее, чем писать для человека интеллектуального труда, в сущности, писателя, при этом не читающего лекций.

Вот что написал D.:

доклад черное и белое, светлая и темная сторона одеяла в сочетании, скажем с, это fiction dfl;gja’e;grljla;egrjaeljr фывпд жофудэжцпф пятью Пять фильм Сокурова «Телец» про Ленина

Я предложил ему проинтерпретировать то, что он написал. «Доклад» — он хотел, чтобы я сделал доклад, посвященный его «случаю». Написанный (напечатанный) доклад — это черные буквы на белом поле («черное и белое») «Темная и светлая стороны одеяла»: одеяло — один из переходных объектов D. (при

Это одеяло у него было сложено вчетверо). Во время своего «безумия» он обращался к нему, как к живому существу — гладил его рукой, если по случайности он его как-то задевал ногой или комкал, он просил у него прощения, очень его боялся и одновременно как бы поклонялся ему (D. все время мерз в эти дни). Но то было, конечно, не настоящее безумие, а наполовину игра (истероидное состояние) — наполовину гиперобсессия. «Fiction» D. интерпретировал так, что мои теории о переходном объекте кажутся ему выдумкой, fiction, или даже просто абсурдом, то есть — «dfl;gja’e;grljla;egrjaeljr фывпд жофудэжцпф» — просто бессмысленный набор букв. Слово «пять» он объяснил как 4 + 1 в моей теории переходных объектов. Последнее выражение — «фильм Сокурова «Телец» про Ленина» — вызвало инстайт: «Если я запатентую свой новый метод, то отдам половину ему («золотой телец»). Он станет политическим деятелем (мы всегда смеялись надD. когда он говорил, что хочет стать министром культуры — но «в каждой шутке есть доля шутки»). И действительно, ему стало в этот момент гораздо легче, он засмеялся и захлопал в ладоши. Однако этот инсайт был пессимистически и обсессивно аранжирован: D. тут же вспомнил, что Ленин показал у Сокурова беспомощным, в частности, он не может на протяжении всего фильма перемножить два числа (отсюда «пятью пять»). У D. в том состоянии, в котором он тогда находился, усилилась ипохондрия, в частности, он боялся, что у него будет инсульт.

Так родилась первая цепочка.

перлокуция, иллокутивное самоубийство, теория речевых актов, поздний Витгенштейн, Остин, Серль и одновременно переворачивание книг, то есть она принимает трехмерный характер, но в дзэне есть абсурдная мудрость

Здесь надо сначала объяснить значение употребленных здесь терминов и собственных имен.

Теория речевых актов.

Речевой акт — минимальная единица речевой деятельности, выделяемая и изучаемая в теории речевых актов — учении, являющемся важнейшей составной частью лингвистической прагматики. Поскольку речевой акт — это вид действия, то при его анализе используются, по существу, те же категории, которые необходимы для характеристики и оценки любого действия: субъект, цель, способ, инструмент, средство, результат, условия, успешность и т. п. Субъект речевого акта — говорящий — производит высказывание, как правило, рассчитанное на восприятие его адресатом — слушающим. Высказывание выступает одновременно и как продукт речевого акта, и как инструмент достижения определенной цели. В зависимости от обстоятельств или от условий, в которых совершается речевой акт, он может либо достичь поставленной цели и тем самым оказаться успешным, либо не достичь ее. Чтобы быть успешным, речевой акт как минимум должен быть уместным. В противном случае говорящего ждет коммуникативная неудача, или коммуникативный провал. Теория речевых актов выделяет три уровня, или аспекта анализа речевого акта. Во-первых, речевой акт можно рассматривать как собственно говорение чего-либо. Рассматриваемый в этом аспекте, речевой акт выступает как локутивный акт (от латинского locutio «говорение»). Лингвистика на протяжении длительного времени была сосредоточена на изучении именно локутивного аспекта речевого акта.

В процессе говорения (по-латински in locutio) человек одновременно совершает еще и некоторое действие, имеющее какую-то внеязыковую, цель: он спрашивает или отвечает, информирует, уверяет или предупреждает, назначает кого-то кем-то, критикует кого-то за что-то и т. п. Речевой акт, рассматриваемый с точки зрения его внеязыковой цели, выступает как иллокутивный акт. Интегральная, т. е. обобщенная и целостная характеристика высказывания как средства осуществления иллокутивного акта называется иллокутивной функцией, или иллокутивной силой высказывания. Наконец, посредством говорения (по-латински per locutio) человек достигает определенных результатов, производя те или иные изменения в окружающей его действительности, в частности и — прежде всего — в сознании своего собеседника, причем полученный результат речевого действия может соответствовать или не соответствовать той внеречевой цели, для достижения которой он был предназначен говорящим. Речевой акт, рассматриваемый в аспекте его реальных последствий, выступает как перлокутивный акт.

Джон Остин, заложивший основы теории речевых актов (курс лекций (“How to Do Things with Words?” 1962 г; русский перевод «Как производить действия при помощи слов?» (Остин, 1999), не дал понятию иллокутивного акта точного определения. Он лишь привел характерные примеры таких актов — вопрос, ответ, информирование, уверение, предупреждение, назначение, критика и т. п., отметив, что в каждом языке существует своя номенклатура таких действий. В дальнейшем в теории речевых актов были выявлены отличительные признаки иллокутивного акта: от локутивного акта он отличается по признаку интенциональности, т. е. связанности с определенной целью, намерением, а перлокутивному акту он противопоставляется по признаку конвенциональности, т. е. по наличию определенных правил, действие в соответствии с которыми автоматически обеспечивает говорящему успешное осуществление данного иллокутивного акта.

Джон Серль — философ-аналитик, последователь Остина, предложивший свой вариант теории речевых актов, в частности, предложивший понятие косвенного речевого акта. Например, вопрос «Вы не передадите мне соль?» является косвенной просьбой «Передайте мне, пожалуйста, соль».

Иллокутивное самоубийство — речевой акт, зачеркивающий своим произнесением само свое содержание: «Я сейчас вру».

Поздний Витгенштейн, в сущности, был теневым основателем теории речевых актов в своей теории языковых игр как форм жизни. Еще в 1930-е гг. он записал у себя в дневнике «Слова — это действия» (Wittgenstain, 1980: 86). Итак,

перлокуция, иллокутивное самоубийство, теория речевых актов, поздний Витгенштейн, Остин, Серль и одновременно переворачивание книг, то есть она принимает трехмерный характер но в дзэне есть абсурдная мудрость

Перлокуция — для чего мы вообще этим все занимаемся?! Иллокутивное самоубийство — не есть ли все это иллокутивное самоубийство (тут я вполне мог подумать что D. от отчаяния может покончить собой, хотя сейчас я этого не помню). Теория речевых актов — «может быть, попробовать объяснить это при помощи теория Остина и Серля или позднего Витгештейна. В конце концов, то, чем занимается D., это тоже всего лишь языковая игра (безумие это тоже языковая игра). Так он играет, перекладывая и переворачивая книги, что создает некоторую трехмерность моей теории, это мне непонятно, абсурд какой-то, но абсурд это дзэн, а в дзэне есть абсурдная мудрость. Значит, я на верном пути (инсайт).

Сейчас, когда я пишу эти строки, я предложил D. провести микроанализ того, что, как он сказал, слово «Ленин» из его первой цепочки вызывает у него определенные ассоциации. Он быстро записал за 25 секунд эти ассоциации и получил инсайт:

Ленин — абсолютно хороший объект — Ленин и дети — Елка в Сокольниках — Ленин и печник — Сталин — Гитлер — Винни-Пух — смерть — Воскресение — смерти нет — Ленин всегда живой — детство всегда с нами.

Я думаю, что здесь практически почти нечего комментировать (связь Винни-Пуха и Гитлера по признаку «коричневый» была выявлена выше). Образ Ленина, «оболганный» либеральной антипропагандой начала 1990-х гг., отчасти очищается, реабилитируется в «Тельце» Сокурова. Сценарист этого фильма Юрий Арабов как-то сказал, что Ленин своими страданиями последних лет и месяцев жизни отчасти искупил то зло, которое он причинил России (это, конечно, метаисторическая трактовка в смысле Даниила Андреева). Видимо, такова была одна из эстетических задач этого фильма. Образ Ленина вызвал уD. волну светлых ассоциаций, связанных с детством и сменившихся по контрасту образами «абсолютно плохих объектов», связанных со смертью. Однако за смертью следует воскресенье.D. — православный, поэтому «Ленин всегда живой» и «детство всегда с нами». В качестве результата — мягкая умиротворенность. Мы, возможно, в первый раз подчеркиваем здесь, что микроанализ это терапия для здоровых, по сути, вид психологического консалтинга. В идеале это должен быть микросамоанализ. То есть нужен не психоаналитик, годами выманивающий из пациента его время, деньги и душевные силы со всеми вытеснениями, сопротивлениями, переносами и контрпереносами, а тренер, который научит человека любого возраста (умеющего писать) и любой профессии помогать себе в трудную минуту самому.

Рассмотрим теперь вторую цепочку — мою.

перлокуция, иллокутивное самоубийство, теория речевых актов, поздний Витгенштейн, Остин, Серль и одновременно переворачивание книг, то есть она принимает трехмерный характер но в дзэне есть абсурдная мудрость

Она носила более осознанно экспериментальный характер, и поэтому возможно, интереснее чем цепочка D. Проблема моя была в том, что я не понимал, что с ним происходит, и вообще чем мы с ним занимаемся. Я уже не мог не следить за D и не делать записей; поскольку его явно нельзя было оставлять одного и я почти всегда находился рядом (аналогичный пример описал Минковский в статье «Случай шизофренической депрессии», где психиатр и пациент в течение двух месяцев живут в одной комнате (Минковский, 2001 <237>), мы начали друг друга индуцировать, то есть я потихоньку заразился его абсурдными поисками выхода из сложившейся ситуации.

Итак, я был озадачен, чем вообще мы занимаемся, для чего это все нужно? Отсюда слово «перлокуция». Не есть ли то, чем я занимаюсь, совершенно безнадежно дело — отсюда иллокутивное самоубийство. Но ведь это все термины теории речевых актов, значит, надо ориентироваться на Остина, Серля и позднего Витгенштейна. Да, но как на них ориентироваться, если все так абсурдно: он переворачивает книги и вещи, ставит их в каком-то непонятном мне порядке. Он выстраивает из них какие-то трехмерные конфигурации. Значит, моя классификация (классификация чего?) должна принимать трехмерный характер. Не беда, что я занимался только рационалистичной аналитической философией. Витгенштейн тоже был по своему абсурден, даже есть такая статья «Витгенштейн и дзэн» (Canfield 1986). Слово «дзэн» принесло мне инсайт и чувство облечения — в дзэне есть абсурдная мудрость.

Что значит трехмерная классификация? Наблюдая, как D. переставляет книги, и вещи, я понял что цепочки должны быть не одномерными и не двумерными, а трехмерными (хотя бы в каком-то смысле), как трехмерен сам мир вещей, то есть они должны по крайней мере ветвиться (ведь мышление не линейно), как деревья, например, как дерево составляющих в генеративной лингвистике.

Вот как выглядит дерево составляющих для предложения:

Маленький мальчик ест мороженое.

В начале анализа имеется идея целостного предложения (S), затем предложение раскладывается на именную группу (N; «маленький мальчик») и глагольную группу (V; «ест мороженое»). Затем конкретизируются именная группа (она членится на определение (А) и определяемое слово) и глагольная группа — на глагол и прямое дополнение (O). Графически все это можно представить как дерево составляющих:

Я понял, что D. выстраивал себе внешне кажущийся абсурдным космос, как мировое древо (ср. выше цитату из В. Н. Топорова) Он выстраивал космос из переходных объектов.

Но как же выглядят эти переходные объекты, если цепочки ветвятся? Я стал смотреть свои записи и нашел такие ветвящиеся цепочки. Вот пример одной из них:

Психотическая афористика — психотический секс

Совы не то чем, они кажутся фильм «Идиоты» фон Триера

Бурбулис — София Редуцированный секс

Мудрость — Софи Файнс Редуцированное сознание

Жижек Полиморфная первертность Фолкнер

бессознательность желания гомосексуализм

N

(замыкание)

Интерпретация. Я все искал какой-то подходящий афоризм или девиз к нашей с D. ситуации. Ну, вроде как последние слова Архимеда — «Не трогай мои чертежи». В какой-то момент позвонил Бурблис, и я вспомнил, что у него на столе стоит сова, символ мудрости. Я как-то спросил его в шутку: «А вы знаете, Геннадий Эдуардович, что совы не то, чем они кажутся?» Он важно кивнул: дескать, «Еще бы!», но у меня создалась впечатление, что «Твин Пикс» он не смотрел. Так девизом всего этого это проекта стала крылатая фраза из сериала Дэвида Линча. От психотической афористики тянется параллельная стрелка к выражению «психотический секс». Психотический секс это редуцированный секс, такой, например, который показан в романе Платонова «Чевенгур», когда люди просто прижимаются к другу, тянутся к человеческому теплу.

…родители зачали их не избытком тела, а своею ночною тоской и слабостью грустных сил, — это было взаимное забвение двоих спрятавшихся тайно живущих на свете людей (Платонов, 1991: 281).

(Подробно о сексуальности в романе Платонова см. последнюю главу моей работы «Философия шизофрении» в книге (Руднев, 2007b).

Редуцированный секс ассоциировался у меня с фильмом Ларса фон Триера «Идиоты», где показаны сексуальные отношения неполноценных или играющих в неполноценность, идиотичность, людей: как правило, это тоже просто прижимание людей друг к другу. От редуцированного секса велась прямая ниточка к редуцированному сознанию» героев Фолкнера. Это понятие ввел покойный лингвист Ю. К. Лекомцев (см.: Лекомцев, 1973). Например, в романе «Деревушка» мальчик влюблен в корову. От редуцированного секса идет вниз стрелка к полиморфной первертности, одному из главных открытий Фрейда, а отсюда — к гомосексуализму. Здесь был тупик. Очевидно, развитие ассоциаций заблокировалось сопротивлением. Однако потом оказалось, что это тупик мнимый.

Вернемся к левой стороне цепочки. Бурбулис ассоциировался с политософией, учением о политической мудрости и одухотворенной политике, которое он изобрел. Отсюда София-Мудрость. От Софии тянется стрелка к Софи Файнс. Это английский режиссер, поставившая чрезвычайно интересный фильм «Путеводитель киноперверта». Герой-нарратор этого фильма, принадлежащего к традиции параллельного, — современный философ Славой Жижек. Он рассказывает, комментируя фрагменты известных фильмов ХХ в., о том, что кино это некое устройство по обучению человеческому желанию. Отсюда мысль перешла к бессознательности желания, и круг замкнулся: я вспомнил о некоем N, с которым я порвал дружеские отношения из-за того, что мне казалось, что он испытывает ко мне гомосексуальное влечение. В этот момент я почувствовал большое душевное облегчение — цепочка «сработала»!

Это была двойная цепочка, своеобразная «двойная спираль», что вновь приводит нас к мысли о соотнесенности бессознательного и генетического кода. Я думаю, что было бы правильно сейчас вернуться на новом витке к идее переходных объектов, а точнее к Бессознательному как к универсальному переходному «объекту».

Мы поставили слово «объект» в кавычки, так как вряд ли можно говорить о бессознательном как об объекте. Мы даже не уверены в том, какой частью речи следовало бы обозначить бессознательное. Недаром (в русском языке, во всяком случае) это слово обозначено субстантивированным прилагательным, то есть непонятно: бессознательное — этот «что» или «какой»? Во всяком случае, по-русски нельзя сказать «бессознательность», в то время как «сознательность» — можно. Вообще, наверное, чтобы понять, что такое бессознательное, нужно понять, что такое сознательное и вообще «сфера сознания» (термин А. М. Пятигорского и М. К. Мамардашвили из их книги «Символ и сознание»). Здесь приходит в голову определение, данное Гурджиевым слову сознательность.

Сознательность — говорил Гурджиев, — является таким состоянием человека, когда он чувствует все одновременно, все, что он в действительности ощущает или просто вообще может ощущать. Вместе с тем, поскольку в каждом человеке роятся тысячи противоположных чувств, начиная с глубоко запрятанного понимания собственной ничтожности и разного рода страхов и заканчивая наиболее абсурдными чувствами самолюбия, самоуверенности, самоудовлетворения и самовосхваления. Чувствовать все это сразу не просто болезненно, но в буквальном смысле невыносимо. Если бы человек, чей внутренний мир состоит из противоречий, вдруг ощутил бы все эти противоречия одновременно внутри себя, если бы он вдруг почувствовал, что он любит все, что ненавидит, и ненавидит все, что любит; обманывает, когда говорит правду, и говорит правду, когда обманывает; и если бы он мог почувствовать позор и ужас всего этого, то такое состояние можно было бы назвать «сознательностью» (Успенский, 2003: 85).

Парадоксальным образом гурджиевская Сознательность и есть наша модель бессознательного. Одновременно знать всё, иметь информацию обо всём может только геном организма, то есть полный набор информации организма о самом себе. Но ведь мы говорим об информации не о собственном организме, а обо всем на свете. Но если принять трансперсональную модель бессознательного, то она будет включать в себя и знания обо всем мире. Но тогда причем здесь переходные объекты?

Каким образом бессознательное может быть переходным объектом? Между чем и чем? Между сознанием, обычным человеческим сознанием (Mind) и миром. И более того, только так может осуществляться эта связь — через всезнающее и всечувствующее бессознательное. Иначе человек не мог бы и шагу шагнуть. Что имеется в виду?

Когда человек вдыхает глоток воздух, он не говорит «Я выдыхаю глоток воздуха». Он это делает бессознательно. И он не говорит себе: «Сейчас я передвину правую, а потом левую ногу», то есть он ходит тоже бессознательно. Лишь когда он начинает говорить, то есть пользоваться знаками, включается его Сознательное. Но включается оно лишь благодаря наличию бесконечного дознакового вместилища бессознательных энграмм. Поэтому бессознательное это универсальный переходный объект между внутренним миром человека и внешним миром. Другой вопрос, существует ли этот внешний мир или он лишь проекция внутреннего мира. То есть бессознательное, возможно, имеет форму бесконечного количества направленных друга на друга зеркал? Я склонен думать, что именно так или примерно так и обстоит дело. Но это вопрос другого исследования (Руднев, 2011).

Поскольку в бессознательном господствует модальный синкретизм («он любит все, что ненавидит, и ненавидит все, что любит; обманывает, когда говорит правду, и говорит правду, когда обманывает»), бессознательное, в определенном, но не юнговском смысле (это индивидуальное, а не коллективное бессознательное; например: Эдипов комплекс это не коллективный миф — это миф о каждом, а не обо всех разом), можно приравнять мифу. Миф — особое состояние сознания, универсальный нейтрализатор всех оппозиций:

Миф можно рассматривать, как то, что возникает при нейтрализации одной оппозиции поведения другой оппозицией поведения <...> Так, например классическая оппозиция языка поведения европейской культуры» жизнь — смерть» может рассматриваться как нейтрализуемая понятием «освобожденное состояние», которое противопоставлено «неосвобожденному состоянию», включающему в себя и «жизнь» и «смерть» (Пятигорский, 1965: 43).

В мифологическом сознании другое время, оно циклично: один из основных мифов человечества — это миф о вечном возвращении. Когда появляется историческое сознание — представление о будущем, которое не повторит прошлого, мифологическое сознание сменяется историческим. Отсюда и возникает обывательское представление о мифе как о рассказе — в духе "Преданий и мифов Древней Греции" — это вытянутые в линию, искусственно наделенные чертами повествовательности мифологические «остатки». Вот как пишет Леви-Строс в этой связи о задаче мифолога:

Мы будем рассматривать миф так, как если бы он представлял собой оркестровую партитуру, переписанную несведущим любителем, линейка за линейкой, в виде непрерывной мелодической последовательности; мы же пытаемся восстановить его первоначальную аранжировку (Леви-Строс, 1999: 145).

Рассмотрим особенности мифологического сознания на примере мифа об Эдипе. Эдип по неведению убивает своего отца и женится на своей матери. Важно при этом, что он становится царем и что отец его был царь. Вот первая характерная черта архаического мифа: ритуальное убийство престарелого царя, ветхого жреца — этому посвящена огромная книга Дж. Фрэзера «Золотая ветвь». Ритуальное убийство царя связано с культом умирающего и воскресающего бога — в мифологическом сознании Эдип и отец его Лай суть две стадии одного человека, это и есть умирающий и воскресающий бог-царь.

А что такое соитие с матерью? Как говорили в древней Руси, «Богородица — мать-сыра земля»: земля, мать — это олицетворение плодоносящего начала и одновременно субститут царской власти как овладения матерью-родиной. Ведь Эдип, овладев Иокастой, своей матерью, тем самым овладел городом Фивы, стал царем Фив. В мифе об Эдипе слились аграрный миф, и миф об умирающем и воскресающем боге. Убийство отца и инцест — явления поздние, то есть поздним является их осознание как чего-то ужасного. В обществе с эндогамией инцест был обычным делом. А первые люди вступали в инцест в силу обстоятельств; с кем же еще было им вступать в связь, ведь кроме них, никого не было? Если же мы вспомним, что черпаем сведения об Эдипе из линеаризированных, лишенных "партитуры" рассказов и трагедии Софокла, а также вспомним то, что мы говорили о мифе, языке и сознании, то, в сущности, никакого в современном смысле убийства отца и инцеста не было.

Леви-Строс же вообще считал, что главное в мифе об Эдипе совсем другое — вопрос, заданный мифологическим сознанием: как рождается человек, от одного человека или от двух? Современные представления о том, как рождается человек, — очень поздние, все мифологические герои рождаются каким-нибудь экзотическим, с нашей точки зрения образом: из головы отца, от наговора, от укуса какого-то насекомого и так далее. Наконец, они просто вырастают из земли. Леви-Строс обращает внимание на то, что Эдип был хромой, ведь ему в детстве перерезали сухожилия, и на то, что в имени его отца Лая (что значит «левша») кроется намек на то, что нечто не в порядке с конечностями. Леви-Строс толкует это как остатки архаического представления о том, что человек вырос из земли, а весь миф об Эдипе — как пробуждающееся любопытство к тому, как же это происходит на самом деле, в этом, по Леви-Стросу, и смысл Эдипова комплекса, который он тоже считает частью мифа об Эдипе, ибо миф не знает времени.

По моему мнению, фрейдовский Эдипов комплекс не имеет отношения ни к мифу, ни бессознательному. Это исторически обусловленный феномен, который не имеет ничего общего с тем позитивным пониманием бессознательного, которое развивается в нашей работе. Миф и бессознательное имеют, прежде всего, позитивную, творческую, креативную функцию. Миф — косомогенез, бессознательное — homo-генез, то есть оно формирует всю структуру личности (сознание — лишь островок в безбрежном море бессознательного).

Вот почему говорить о том, что в бессознательное вытесняется все плохое, запретное, вряд ли имеет смысл. Так называемый Эдипов комплекс это просто обучение объектным отношениям, научение общаться с первичными объектами, обучение любви и ненависти. Ничего общего с бессознательным это не имеет. Эдипов комплекс это стереотип, который психоаналитик навязывает пациенту — как в свое время показали в книге «АнтиЭдип» Делез и Гваттари, которые говорят о «насильственной эдипизации» пациента психоаналитиком (Делез-Гваттари, 2007: 93), о том, что «психоаналитик стал лакеем Эдипа». История маленького Ганса («Анализ фобии пятилетнего мальчика») интерпретируется как насильственная эдипизация мальчика родителями и профессором-психотерапевтом (самим Фрейдом), а мальчик просто боялся лошадей.

Рассмотрим пример из фильма Бунюэля «Золотой век».

Герой (актер Гастон Модо) входит в гостиную и стремится к своей возлюбленной, дочери хозяйки дома, но приличия останавливают его — он направляется к хозяйке дома и начинает с ней обычную светскую беседу. Она подает ему бокал вина и нечаянно проливает его ему не манжету. Вместо того чтобы сказать, что это пустяки, герой в бешенстве дает хозяйке пощечину и его выводят. Он так поступает потому, что его влечению к героине помешала назойливая хозяйка салона. Что здесь сознательное и что бессознательное? Психоаналитик скажет, что герой вытеснил свое влечение в бессознательное, и потом оно вырвалось наружу в виде бешенства и ярости. По нашему мнению, все обстоит по-другому. Бессознательным было само любовное влечение к героине (актриса Леа Лиз), ему было противопоставлено светское приличие, стереотип, которому герой на время подчинился. Но его ярость от помехи прорвалась наружу. Но не из бессознательного. Откуда же? Это один из самых важных вопросов. Герой ведь не вытеснял своего влечения к героине, он полностью был поглощен им. Его ярость и пощечина — это протест против социальных стереотипов, протест пусть безобразный, но идущий не от бессознательного. Это просто реактивное образование его Я против навязанного ему обществом стереотипа. Если бы он сразу мог подойти к возлюбленной, в этой пощечине не было бы надобности. Итак, агрессия, по нашему мнению, это обратная сторона социальных стереотипов, а не выброс из бессознательного. В этом плане я также не согласен со второй топикой Фрейда — СверхЯ и Оно. Если есть СверхЯ, то оно носит социальный, осознанный характер. Разве бессознательно отец приучает ребенка к нормам и запретам? А если нет одного полюса, то нет и другого. В бессознательном вообще нет никаких полюсов — там царит примиренность и синкретизм всех противопоставлений. Бессознательное направленно на креативность и созидание. Поэтому стремление героя к героине, его страсть, направленная к героине, носит творчески бессознательный характер. А его ревность и ярость носят характер реактивного протеста протии социальных норм. Другое дело, что поскольку этот фильм — один из ярчайших примеров психотического дискурса см. (Руднев, 1999; 2000), то в нем сознательное и бессознательное дано гротескно — режиссер упивается теми абсурдными смыслами, которые дает психотическое мышление, носящее, как мы уже отмечали выше, характер карикатуры на бессознательное.

Бессознательное, понимаемое таким образом, обладает фундаментальным свойством: оно ничего не говорит (в противоположность мнению Лакана, зачарованного структурализмом). Оно передает все невербально. Бессознательное имеет внесемиотический характер, так же как шизофрения, карикатура на бессознательное, имеет постсемиотический характер, о чем мы неоднократно писали (Руднев, 2005; 2007а; 2007b). Вспомним эпизод из того же бунюэлевского «Золотого века», когда дирижер управляет оркестром, а герои рядом в саду предаются любви, вернее, пытаются это делать. Их страсть бессознательно передается дирижеру. Он бросает палочку и бежит в сад в объятья героине, в свою очередь очарованной его музыкой. Вот это настоящее действие бессознательного. Герой в ответ на это отвечает ревностью и яростью: он бежит в комнату, вспарывает подушку, рассыпает пух по всей комнате и выбрасывает из окна различные предметы. Назовем ли мы его действия бессознательными? Нет, конечно.

В этом смысле учение Фрейда и даже Мелани Кляйн об инфантильных психосексуальных фазах нас тоже не удовлетворяет. Любовь матери к младенцу носит бессознательно позитивный характер, — ненависть, пресловутая шизофреногенность — реактивное образование против социально-психологических конфликтов в ее (Мелани Кляйн!) собственной душе и социальном окружении — бедность, озлобленность и т. д.

Что такое оральность? В чем, по нашему мнению, не правы Фрейд и Мелани Кляйн? Начнем с Мeлани Кляйн, с ее шизоидно-параноидной позиции. Эта увлекательная гипотеза о «бессознательных» деструктивных фантазиях младенца не удовлетворяет нас потому, что у младенца нет никакого бессознательного, возможно, у него есть досознательное. Я согласен, что чем ближе к рождению, тем опасность психического заболевания в будущем более реальна, но бессознательное здесь не причем. Здесь имеет значение врожденная шизофреничность всех людей — согласно концепции Тимоти Кроу, — которая естественно проявляется еще на досознательном недифференцированном уровне развития младенца. А вот так называемый оральный уровень это уже бессознательное накопление любви к матери и на основе любви к матери — любви ко всем людям. Я согласен с психоанализом, что корни депрессии — в оральной позиции, когда ребенок ощущает уход матери как невозвратимый — это подтверждается фактами. Но бесознательное здесь не причем! Депрессия возникает во взрослом состоянии как оживший конфликт с социальным окружением, как реакция на острое горе, утрату, но сказать, что депрессию провоцирует бессознательное, значит не понимать его позитивной сущности. Бессознательное в депрессии это то, что называют ее смыслом, ее позитивным значением как накопления любви и поиска смысла.

Важность так называемых психосексуальных фаз не в их сексуальности и не в фиксации будущих неврозов, а в том, что в них накапливаются и дозируются различные доли бессознательного внесемиотического творческого начала и сознательного социального. На оральной стадии — бессознательное господствует — это любовь к матери. Анальная фаза это отрицание оральной — социально окрашенная ненависть, временное отступление бессознательного. Фаллическая фаза, или генитальная, вновь возврат бессознательного, но отягченного социальным обучением объектным отношениям, так называемому Эдипову комплексу, обучению любви и ненависти: первая идет от оральной стадии, вторая — от анальной; первая — от бессознательного, вторая — от социальности. Места Эдипову комплексу мы здесь просто не находим.

Список литературы

Бинсвангер, Л. (1999) Бытие-в-мире. М.

Блейлер, Э. (1993) Руководство по психиатрии. М.

Бурно, М. Е. (2006) О характерах людей. М.

Веберн, А. (1971) Путь к новой музыке М. 

Вендлер, З. (1985) Иллокутивное самоубийство // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI : Лингвистическая прагматика. М. С. 238–250.

Винникот, Д. (2002) Игра и реальность. М.

Винникот, Д. (2006) Ненависть в контрпереносе // Эра контрпереноса. М.

Витгенштейн, Л. (2005) Логико-философский трактат. М.

Гамкрелидзе, Т. В. (1996) Р. О. Якобсон и проблема изоморфизма между генетическим кодом и семиотическими системами // Материалы международного конгресса «100 лет Р. О. Якобсону». М.

Геннеп Ван, А. (1999) Обряды перехода. М., <1909>.

Делез, Ж., Гваттари, Ф. (2007) АнтиЭдип: Капитализм и шизофрения. М.

Деррида, Ж. (2000) О грамматологии. М. : Ad Marginem.

Жижек, С. (1999) Возвышенный объект идеологии. М.

Кёйпер, Ф. Б. Я. (1986) Космогония и зачатие // Кёйпер Ф. Б. Я. Труды по ведийской мифологии. М.

Кернберг, О. (2000) Тяжелые личностные расстройства: Стратегии психотерапии. М.

Кляйн, М. и др. (2001) Развитие в психоанализе. М.

Леви-Строс, К. (1985) Структурная антропология. М.

Леви-Строс, К. (1999) Мифологики. М. Т. 1.

Лекомцев, Ю. К. (1973) Проблема редуцированного сознания у Фолкнера // Сборник статей по вторичным моделирующим системам. Тарту.

Лосев, А. Ф. (1982) О пропозициональных функциях древнейших лексических структур // Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф : Труды по языкознанию. М.

Лотман, Ю. М. (1992) Происхождение сюжета в типологическом освещении // Лотман Ю. М. Избранные статьи : В 3 т. Таллинн. Т. 1.

Лэйнг, Р. (1994) Расколотое Я: Антипсихиатрия. К.

Маковский, М. М. (1992) Лингвистическая генетика. М.

Мамардашвили, М. К., Пятигорский, А. М. (1996) Символ и сознание. М.

Минковский, Ю. (2001) Случай шизофренической депрессии // Экзистенициальная психология. М.

Михайлова, Т. А. (1996) Кровь на снегу // Вестник Мос. ун-та. Сер. 9. Филология. №2. С. 48–55.

Платонов, А. (1991) Чевенгур. М.

Пятигорский, А. М. (1965) Некоторые замечания о мифологии с точки зрения психолога // Труды по знаковым системам. № 2. С. 38–48.

Рассел, Б. (1994) История философии. М. Т. 2.

Руднев, В. (2000) Прочь от реальности: Исследования по философии текста. II. М.

Руднев, В. (2002а) Винни Пух и философия обыденного языка. Изд. 3. М.

Руднев, В. (2002b) Характеры и расстройства личности: Патография и метапсихология. М.

Руднев, В. (2005) Диалог с безумием. М.

Руднев, В. (2006) Педантизм и магия при обсессивных расстройствах // Московский психотерапевтический журнал. № 2. С. 85–113.

Руднев, В. (2007а) Педантизм и магия // Руднев В. П. Философия языка и семиотика безумия: Избранное. М.

Руднев, В. (2007b) Апология нарциссизма : Исследования по психосемиотике. М.

Руднев, В. (2007с) Философия языка и семиотика безумия: Избранное. М.

Руднев, В. (2011) Введение в шизореальность М. (в печати).

Сосланд, А. И. (1999) Фундаментальная структура психотерапевтического метода, или Как создать свою школу в психотерапии. М.

Топоров, В. Н. (2000a) Древо мировое // Мифы народов мира. М. Т. 1.

Топоров, В. Н. (2000b) Число // Там же. Т. 2.

Тэхкэ, В. (2001) Психика и ее лечение : Психоаналитический подход. М.

Успенский, П. Д. (2003) В поисках чудесного. М.

Фромм, Э. (2001) Психоанализ и дзэн. М.

Фрэзер, Дж. (1985) Золотая ветвь: Исследования магии и религии М.

Canfield, J. (1986) Wittgenstein and Zen // Ludwig Wittgenstein: Critical Assaisements. Vol. 4. L.

Crow, T. J. (1997)Is Schizophrenia the Price that Homo Sapiens Pays for Language? // Schizophrenia Research. Vol. 28. No. 2. P. 127–141.

Wierzbicka, A. (1971) Semantic Primitives. Oxford.

Wittgenstein, L. (1980) Culture and Value. Oxford.

Rudnev Vadim Petrovich — a Doctor of Science (philology), main scientific fellow of the Sector “Languages of Culture” at the Russian Institute for Cultural Research. Tel.: (495) 959-09-08.

E-mail: vprudnev (at) mail.ru

[1] Скачка идей — (лат. fuga idearum). Резкое ускорение мыслительной деятельности с нарушением ее логического строя, последовательности. Находит отражение в речи. Речевая продукция носит характер цепочек ассоциаций, возникающих непоследовательно и непрочных в силу повышенной отвлекаемости. Сами ассоциации носят характер поверхностных — по созвучию, по смежности. Целенаправленность мышления неустойчива. Наблюдается при маниакальной фазе МДП и маниоформных состояниях при шизофрении.

[2] Полисимптоматический невроз. У многих пациентов встречается тот или иной набор невротических симптомов, но тут я имею в виду только те случаи, когда у пациента мы находим сочетание не менее двух из перечисленных ниже признаков:

а. Множественные фобии, особенно такие, которые значительно ограничивают активность пациента в повседневной жизни.

б. Симптомы навязчивости, которые вторично стали Эго-синтонными и приобрели качество “сверхценных” мыслей и действий.

в. Множественные сложные или причудливые конверсионные симптомы, особенно хронические.

г. Реакции диссоциации, особенно истерические сумеречные состояния и фуги, а также амнезия, сопровождаемая нарушениями сознания.

д. Ипохондрии.

е. Параноидные и ипохондрические тенденции в сочетании с любыми другими симптоматическими неврозами (типичное сочетание, заставляющее думать о диагнозе пограничной организации личности) (Кернберг, 2000: 22–23).

[3] Деррида понимал это, конечно, по-своему, но в рабочем порядке это можно объяснить так, что еще до возникновения языка человек делал какие-то насечки, зарубки на предметах, оставлял какие-то следы, наскальные рисунки , это и было примитивным письмом, возникшим до устной речи.