Костина А. В. Кризисное состояние идентичности в современном мире: причины и предпосылки

УДК  008

Kostina A. V. Recessionary Condition of Identity in the Contemporary World: Causes and Prerequisites

Аннотация: В статье рассматривается кризис идентичности в современном мире. Автор выделяет комплексы причин кризисного состояния идентичности, связанные с глобализацией, разворачиванием новой волны развития этничности, формированием единого информационного пространства, разрушением традиционных для эпохи модерна принципов устройства государства-нации.

Ключевые слова: идентичность, кризис, глобализация, этничность, межкультурная коммуникация.

Abstract: In the article identity crisis in the contemporary world is being considered. The author reveals complexes of the causes of identity crisis state that are connected with globalization, expanding of a new wave of ethnicity development, formation of noosphere, destruction of traditional for the epoch of postmodern principles of state-nation mechanism.

Keywords: identity, crisis, globalization, ethnicity, intercultural communication.

Прежде чем приступить к анализу процедур идентификации и особенностей различных идентичностей в современном мире, следует сделать три предварительных замечания — во-первых, относительно того, что принцип обобщения, избранный здесь в качестве основного метода постулирования и доказательства ведущих положений, не охватывает всех многообразных проявлений идентичности в современном мире. Те уровни идентичности, которые связаны с выделенными здесь структурами, принадлежащими национальной, этнической и массовой культурам, не проявляются в чистом виде и не выступают в качестве единственных, но существенно дополняются и корректируются иными типами и формами идентичности — цивилизационной, субкультурной, расовой, гендерной, сексуальной. Причем, эти идентичности могут выступать в качестве как персональных, так и коллективных; носить как устойчивый характер, так и формироваться ситуативно; они могут проявляться и как взаимодополняющие и как конфликтные, противоречивые, а подчас — антагонистические.

Во-вторых, здесь также необходимо иметь в виду, что внутреннее содержание понятия «идентичность» определяется его конкретной привязкой к совершенно определенной культурной системе. Иными словами, национально-культурная идентичность есть явление культурно и исторически опосредованное, изменчивое, получающее специфическое содержательное наполнение в конкретном культурном, социальном, политическом, цивилизационном контексте. В этом контексте сама настроенность на константность или мобильность характеристик опосредуется целой совокупностью обстоятельств. В частности, для американцев кинетичность изначально заложена самим духом освоения земель, когда дым костра рядом гонит вперед, туда, где никто еще не был[1]. Напротив, для турецких крестьян необходимость оставить свою землю воспринимается наказанием «хуже смерти»[2]. Аналогичное значение для формирования определенных характеристик идентичности имеет социально-экономический уровень развития — в терминах социальной философии — доиндустриальный, индустриальный, постиндустриальный; ориентация на определенный тип ценностей — индивидуально-личностных (Америка, Западная Европа) или общинных (Китай, Индия, арабские страны); уровень урбанизации; социально-экономическую неоднородность общества, где социально-политическая элита, в большей степени, характеризуется глобальной идентичностью, основная же часть представителей государства — локальной идентичностью, связывая себя с собственной культурой.

Наконец, здесь также необходимо учитывать рефлексию различных культурных миров по поводу своей самотождественности, где определение собственной культурной идентичности является острой проблемой преимущественно для России, обсуждаемой здесь уже в течение трех столетий. Зыбкость, неустойчивость, стремление к совмещению взаимоисключающих явлений, подобных «безбожному человеку» и «бесчеловечному Богу», отражаются и на специфике идентичности, отличающейся противоречивостью и отсутствием цельности. Если говорить о России, необходимо иметь в виду, что тот тип национальной культуры, который сложился в рамках этой государственности, гораздо в большей степени соотносился с духовной сферой, формирующейся в длительном процессе ее генезиса, нежели с политической и экономической сферами, где однородность нации обеспечивается государством через предоставление гражданства представителям различных этнических сообществ и через создание общей «гражданской религии» — мифов, воспоминаний, символов, передаваемых стандартным языком через образовательные учреждения[3]. И сама нация в России всегда выступала в большей степени как социально-этническая общность, истоки которой уходят вглубь доиндустриальных отношений[4], а не как социально-политическое (гражданское) сообщество[5]. Именно эта специфичность позволяет говорить о России Нового времени не как о государстве-нации, а как об империи[6]. Это, собственно, и обусловливает ту напряженность социально-экономических процессов России двух последних десятилетий, которой сопровождаются усилия по выстраиванию новых принципов построения идентичности, основанных в равной степени как на истории, религии, ментальности, так и на гражданстве.

Идентичность в глобализирующемся мире является не только одним из феноменов, непосредственно связанных с повседневными практиками и подвергающихся осмыслению обыденным сознанием, но и одной из центральных проблем и философии, и науки, и политики. Идентичность как относительная устойчивость индивидуальных, социокультурных, национально-этнических, цивилизационных параметров, выступающих основой самотождественности и общественных образований и личности, сегодня подвергается существенному давлению, в результате которого она начинает расшатываться и существенно трансформироваться.

Причин, которые привели идентичность к подобному кризисному состоянию, несколько.

Первой причиной кризиса идентичности являются глобализационные процессы, предполагающие обмен социально и культурно значимой информацией, открытые для передвижения, в том числе, для туризма, границы, взаимообмен профессиональными кадрами. Это также открытые рынки обусловленное открытыми границами, свободной торговлей и «импортированием» труда из экономически отсталых в богатые страны усиление миграционных потоков. Создаваемые «серые зоны» в правовой сфере, касающейся национальных гражданских и правовых норм, провоцируют явления ксенофобии, усиливают этническую базу национализма. Этот «внутренний национализм», направленный не против народов других стран, а против иммигрантов, представителей других этносов и культур внутри современных наций, является реакцией на усиление культурного разнообразия обществ. Право на культурную самобытность в повседневной жизни «неполных граждан» оказывается политическим в своем основании и предполагает достаточную степень правовой, судебной и пространственной автономии. Однако публичное политическое признание культурных меньшинств, как отмечают исследователи, угрожает целостности государства-нации и актуализирует проблему этнической основы национального государства[7]. Объединение в пространстве крупных мегаполисов с их высокой (практически для всех мигрантов непривычной) плотностью застройки и заселенностью людьми, принадлежащими совершенно разным мирам, разным этносам, разным субкультурам и испытывающим безусловные трудности адаптации — все это создает целую совокупность потенциально конфликтных ситуаций.

Они обусловлены, как правило, проблематичностью выделения и маркирования каждым из индивидов, каждой из групп или общностей собственного культурного пространства и необходимостью для их презентантов вступать в диалогические отношения с представителями самых разных культурных миров. При этом многие из подобных социальных и культурных систем распадаются, естественные связи в их границах уступают место функциональным социально-экономическим отношениям. Эти процессы являются общемировыми, но особенно ярко они проявляют себя в России, находящейся в условиях обретения новой идентичности и самоопределения в рамках новых границ, новой идеологии, нового экономико-политического проекта.

Во-вторых, кризисное состояние идентичности в современный период общественного развития обусловлено разворачиванием новой волны развития этничности, что приводит к изменению соотношения как между этническими и национальными культурами, так и между самими этно-культурными образованиями.

Наконец, расшатыванию идентичности в современном мире способствуют интенсивные информационные процессы. Благодаря сетевым технологиям и новым средствам связи традиционный разрыв между обработкой данных и коммуникацией практически нивелируется, а информационное пространство становится впервые действительно единым. Работа с электронными энциклопедиями и мультимедийные конференции, в ходе которых их участники обмениваются не только текстовыми и графическими документами, но и живой речью и телеизображениями — уже на уровне пользовательских интересов — широкая практика. В области управления — экономического, политического, административного — постоянно, каждые 2-3 года, осуществляется фундаментальное переключение на новые поколения вычислительной техники, позволяющее более эффективно распоряжаться информационными потоками. Между тем, поскольку специфическим качеством самой информации (в отличие от знания) является ее избыточность и фрагментарность, постольку обилие информации неизбежно приводит к поверхностности — сначала восприятия, затем — возможно, и мышления. Все эти обстоятельства приводят к затруднению выстраивания процедур идентификации и, соответственно, нарушению процессов социализации[8].

Коммуникация в задаваемом массмедиа пространстве специфична тем, что сама среда общения выступает как симулятивная, выступающая в качестве символической надстройки над константной реальностью, но многими воспринимающаяся как константная реальность или ее полноценный заменитель. Унифицированные символические пространства, формируемые средствами массовой коммуникации, не менее убедительны, чем реальность пребывания, а граница между ними весьма условна и проницаема: часто информация, исходящая из теле- или компьютерной виртуальной реальности, погружающей потребителя в специфические состояния и навязывающей ему особые типы существования, представляется более убедительной, чем событийность повседневности.

Кроме того, если говорить о сетевой коммуникации, то здесь само понятие личности снимается существованием так называемой «виртуальной личности», лишенной материальных характеристик и — соответственно — той идентичности, которая предполагает набор константных ценностей, идеалов, смыслов и которая опосредуется привязкой к определенному пространству и времени[9]. Иными словами, идентичность, которая опосредуется этой информационной средой, теряет качество подлинности. Несмотря на то, что в процессе отождествления человека с общностью он получает возможность через проекцию своего внутреннего мира на других людей и через установление эмоциональных связей по типу уподобления преодолевать свое одиночество, подобная психологическая идентификация оказывается значимой только в качестве персонального явления. При этом культурная и социальная идентичность оказываются не выстроенными, а человек так и не обретает возможности ощущать себя гражданином или представителем определенного культурного мира.

Существенной особенностью «информационно-адаптированой» личности становится утрата способности осуществления коммуникации с Другим, утрата самоидентичности, фундаментальная потеря ориентации, когда бытие человека выступает как постоянная смена в рамках коммуникативного пространства стратегий человека — приемника сообщения и его отправителя, человека — объекта коммуникации и создателя собственной субъективности. Этот новый субъект, по П. Вирильо, отличается разорванностью между жизнью в реальных координатах «здесь-и-сейчас» и жизнью внутри особой матрицы, где время («сейчас») превалирует над пространством («здесь»)[10]. Ввиду огромной плотности информационного потока человек теряет способность к критической ориентации в ней, он оказывается неспособным четко зафиксировать свою позицию по отношению к различным ценностным системам, а, следовательно, не может зафиксировать самотождественность своего сознания и себя как личности. Этот субъект, предельно открытый для восприятия информации, определяемый мобильными установками, готовый к переструктуризации личности, «кинетичный», стремящийся к нивелированию фиксации, но утративший самотождественность, принципиально отличен от традиционного субъекта дюркгеймовского типа — стабильного и однозначно центрированного, настроенного на создание идентичности.

В ситуации усилившихся межкультурных коммуникаций и глобализации всех отношений, прежде бывших прерогативой национальных государств, человек выходит из того поля, что ранее было ограничено рамками государства-нации. Здесь, конечно, более существенное значение имеет даже не возможность физического перемещения, хотя и туризм также создает иллюзию «преодоления» традиционного гражданства, но осознание тех феноменов, которые существуют в качестве «достояния всего человечества» в качестве именно глобальных, мировых, «транскультурных». Приобщаясь к достижениям науки, которая не подчиняется границам воображаемых пространств, и шедеврам искусства, воспринимая трансферты в спорте как естественное явление, признавая международные институты права, потребляя универсальные продукты, человек обретает «культурное гражданство» минуя те институциональные сферы, которые предполагались в качестве основных в классическом государстве-нации.

Под влиянием этих процессов у человека формируется представлении о том, что современный мир предельно эклектичен. Эта эклектичность, совмещение в конкретных культурных контекстах различных национальных традиций приводит к ситуации, когда человек включает в арсенал собственной культуры такие явления, как McDonald, китайская кухня, джаз-кафе, мировые бренды наподобие Samsung, Toyota, Nike, как мода и стили от японского минимализма до роскоши восточных дворцов, как буддистская терпимость ко всем формам жизни, католическая вера в ангелов и православная приверженность идее соборности. Эта эклектичность изменяет и исследовательский дискурс, где начинает проявляться интерес к множеству ранее не изучавшихся, маргинальных объектов и феноменов — таких, как этнические меньшинства, различные субкультуры, разнообразные типы сексуального поведения и идентичности, поп-музыка и телевизионные новости, семиотика современных торговых центров, комиксы о Супермене, фильмы ужасов, реклама, урбанистическая утопия Диснейленда, «феномен Барби». Подобный подход характеризует междисциплинарную сферу исследований культуры, связанную с созданием Бирмингемского Центра Культурных исследований.

Для эпохи модерна, когда оптимальными представлялись принципы устройства государства-нации, была характерна вера в господство универсальных законов развития общества, человека и культуры, тяготение к системной организации и к централизму в социальной, экономической и политической жизни общества, провозглашение универсальных норм морали и права и стремление к выработке общих критериев и эстетических норм в искусстве. Идеальный человек подобного общества связывался с определенным набором ценностей и идеалов, что и позволяло фиксировать его самотождественность. Время же разрушения универсальности, в том числе, государственной и культурной, обозначаемое как эпоха постмодерна, характеризуется плюрализмом, отсутствием какого-либо единого начала и универсальных предпосылок. Он основан на отказе и в познании, и в культуре, и в человеческом мире от каких-либо интегрирующих идей, а всякое единство воспринимает как носящее «репрессивный» характер и связанное с тоталитаризмом, любая форма которого должна быть отвергнута. Ведущим здесь становится принцип множественности, уравнивания — семантического и аксиологического — всех входящих в культуру компонентов — мировоззрений, мироощущений, позиций, которое проецируется и на искусство, политику, философию, а доминирующей становится мысль о том, что все относительно, все возможно. Само же понятие истины как принципа соответствия знания объективному состоянию мира теперь оказывается размытым и несвоевременным, неактуальным. Подобное восприятие мира как мира возможностей, закрепляемое в понятии «постметафизическое мышление», фиксирует отказ как от системной концептуальной модели мира (как в философии, так и в науке, теологии, этике и т. п.), так и от целостной модели идентичности.

Для эпохи модерна было характерно признание доминантности разума как основного начала развития культуры и утверждения рационализма как способа познания и основы организации общественной жизни. Эта эпоха отличалась уверенностью в том, что бытие во всех его проявлениях проницаемо для мысли и укладывается в систему, обозначаемую логическими категориями и понятиями. Это и обусловило развитие объективной науки и объективного знания, основанного на универсальных методах исследования, а также стремление освобождения философии, науки и культуры от иррациональности — мифологии, религии, предрассудков. Для постмодерна же характерно разочарование в разуме и отказ от способности человека познать и изменить мир и порядок вещей, что и приводит к переосмыслению классического типа мышления посредством оппозиций и утверждению мышления «вне оппозиций». Естественно, что формирование самотождественности субъекта в этой ситуации оказывается фундированным не таким его основанием, как разумность, а субъективной логикой «жизни». Идеи разума и прогресса, оптимистичные и гуманистические в своей основе, перестали соответствовать реальному содержанию культуры, что вызвало отторжение этой идеи.

Все эти обстоятельства свидетельствуют о том, что идентичность в современном мире существенно изменилась — как ее содержание, так и сами процедуры ее выстраивания. Тем не менее, остаются наиболее константные ее характеристики, связанные с ощущением включенности индивида в пространство этнической, национальной или массовой культуры.

Костина Анна Владимировна — доктор философских наук, доцент, заведующая кафедрой философии, культурологии и политологии Московского гуманитарного университета.

Kostina Anna Vladimirovna — a Doctor of Science (philosophy), associate professor, the chief of the Philosophy, Culturology and Politology Department of Moscow University for the Humanities. Tel. (495) 374-61-81.

E-mail: anna_kostina (at) inbox.ru

[1] См.: Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. М., 1995. С. 439–450.

[2] Эриксон Э. Идентичность и неукорененность в наше время // Философские науки. 1995. № 5–6.

[3] Smith, Anthony D. The Ethnic Origins of Nations. Oxford ; New York : Basil Blackwell, 1986. P. 149–150.

[4] Ibid.

[5] Геллнер Э. «Нации и национализм» (1983); Андерсон Б. «Воображаемые сообщества» (1991).

[6] Яковенко И. Г. От империи к национальному государству (попытка концептуализации процесса) // Полис. 1996. № 6. С. 118–122.

[7] Всемирный доклад по культуре — 2000 // Эволюция культурной деятельности в новом столетии: Социально-экономические аспекты культурной политики: В 3 т. Т. II: Культура в глобальном мире. СПб., 2005. С. 164.

[8] Теоретический анализ феномена идентификации как процесса, связанного с социализацией, представлен в работе: Ковалева А. И. Социализационные условия идентификации // Социологический сборник. Вып. 7 / Ин-т молодежи. М., 2000.

[9] Конечно, автор осознает проблематичность определения сетевой личности как личности массовой. Но здесь речь идет, преимущественно, о специфичности среды, формируемой СМК, в которой личность теряет свои константные характеристики.

[10] См.: Вирильо П. Скорость и политика (1977) и др. соч.