Надточей Ю. И. Американский унилатерализм и европейский мультила-терализм в исторической ретроспективе и геополитической перспективе: дискуссия в политико-академических кругах мира

Кафедра истории МосГУ

Научный руководитель: д.и.н., проф. Лунев С.И.

В начале нового века тесный союз США и Европы, традиционно определяемый в западных политических и научных кругах термином «атлантизм»[i], вступил в новую и непредсказуемую эпоху, сопровождавшуюся разногласиями «Старого» и «Нового» Света по самому широкому кругу вопросов, начиная от экологии и торговли и заканчивая вопросами международной безопасности.   Несмотря на неоспоримость того, что кризисные тенденции в американо-европейских отношениях не являются необратимыми, великий трансатлантический спор вряд ли можно сводить к простым тактическим разногласиям. Предмет этой полемики носит многогранный характер, а ее истоки следует искать в самой сущности американо-европейских отношений, кардинальным образом изменившихся в постбиполярный период.

В перечне вопросов, определяющих развитие трансатлантических отношений, не последнее место занимает проблема «односторонности / многосторонности», как в узкой сфере оборонной политики, так и в более широком контексте международной безопасности.

Американская политика унилатерализма спровоцировала в западных политических, военных и научных кругах бурную дискуссию о дальнейших перспективах многостороннего сотрудничества Европы и США в рамках существующих международных институтов. При этом дискурс по проблеме односторонности / многосторонности на уровне политического и экспертного сообществ в странах Запада неизбежно отражался на процессе формирования внешней и оборонной политики, находя воплощение в официальных внешнеполитических и военных доктринах США, НАТО, ЕС и отдельных европейских стран.

Концепция абсолютной безопасности, которая была принята на вооружение администрацией президента Дж. У. Буша, ознаменовала собой отход США от политики «благожелательной гегемонии», основанной на системе широкой евро-атлантической кооперации призванной обеспечивать защиту того, что раньше было принято называть Западом. Отказ США от прежде существовавшей модели коллективной безопасности в пользу национального эгоизма в сфере обороны, по мнению критиков, привел к тому, что абсолютная защита Америки стала подразумевать абсолютную незащищенность других стран. Итогом такой политики стало возрождение «дилеммы безопасности», когда окружающий мир стал воспринимать США и их внешнеполитический курс в качестве едва ли не главной угрозы собственным интересам.

Современная трактовка односторонней внешней политики, известной как унилатерализм, получила распространение в американской политической науке в последнее десятилетие XX-го века в связи с окончанием «холодной войны» и беспрецедентным усилением влияния США в мире. На концептуальном уровне наиболее последовательными в развитии идей «односторонности» стали консервативно настроенные американские политологи, полагавшие, что с окончанием эры биполярной конфронтации с СССР стратегическая зависимость США от ближайших стран-союзниц и международных организаций, включая даже те из них, где Америка занимала лидирующие позиции, значительно сократилась. Развитие таких принципиально новых мировых явлений и процессов как глобализация и взаимозависимость, локомотивами которых выступали международные институты и различные «негосударственные акторы» настораживало консервативные политико-академические круги США, опасавшиеся ущемления американского национального суверенитета со стороны бесчисленных международных структур, больше напоминавших собой «недемократичное мировое правительство».[ii]

Вместе с тем, в рядах сторонников незыблемости американского суверенитета наметился раскол в вопросе о целях и задачах, формах и содержании будущей односторонней внешнеполитической стратегии США. Используя условную терминологию можно отметить, что консервативное экспертное сообщество разделилось на два основных лагеря: «изоляционистов» – расценивающих унилатерализм как средство реализации узко определяемых национальных интересов США, и «гегемонистов» – выступающих за применение в глобальном масштабе расширенной трактовки американских интересов. Безусловно, такая классификация не отражает полный спектр направлений и течений концептуальной мысли США, особенно если учесть, что оба лагеря на протяжении последних полутора десятилетий прошедших с окончания «холодной войны», были далеки от внешнеполитического мэйнстрима даже после «неоконсервативной революции», произошедшей в США в начале 2000-х годов.

Принципиальным расхождением между двумя соперничающими течениями стал вопрос о международных обязательствах США во взаимоотношениях с внешним миром. В то время как «гегемонисты» рассматривали мультилатерализм как ограничитель для исполнения подобных обязательств (в понимании гегемонистов они означали широкое и бесконтрольное одностороннее вмешательство, призванное установить глобальную гегемонию имперского типа), «изоляционисты» относились к многосторонней политике как к фактору, заставляющему Америку исполнять ненужную ей самой лидирующую роль в мировых делах.

Идеологическую платформу унилатералистов-гегемонистов составили так называемые неоконсерваторы – представители радикального крыла республиканской партии США, внешнеполитическая программа которых имела мало общего с традиционными концепциями дипломатии и международного права. В своих намерениях неоконсерваторы не были склонны придерживаться компромиссных принципов, даже если это влекло за собой односторонние действия со стороны США. Унилатералисты – гегемонисты, в число которых вошли такие известные эксперты, как И. Кристол, У. Кристол, Ч. Краутхаммер, Р. Кейган, полагали, что победа над главным противником – СССР создала все условия для реализации главной долгосрочной цели США – установления однополярного мира и реализации большого геополитического проекта под названием «новый американский век» («New American Century»), а постоянные международные союзы, договоры и институты, созданные в эпоху «холодной войны», стали рассматриваться в качестве тормоза для достижения данной цели.[iii] По мнению этой группы исследователей, в совокупности многосторонние структуры представляли собой систему сдержек и противовесов, поддерживающих status quo времен биполярной конфронтации, что не соответствовало современному раскладу сил на мировой арене. Неоконсерваторы утверждали, что проблема взаимоотношения США с союзниками была вызвана не столько внешнеполитическим поведением Вашингтона, сколько бездействием и слабостью союзников, которые привыкли уповать на американскую поддержку, будучи при этом не способными ничего предложить взамен.

По сути американские унилатералисты гегемонистского толка отвергли так называемую «теорию гегемонистской стабильности», согласно которой многосторонние институты, созданные по инициативе стран-гегемонов, помогают им преодолеть сопротивление других международных субъектов и, как следствие, «увековечить» свою власть над миром.[iv] Отказ от ключевых положений данной теории был мотивирован тем, что ее применение на практике привело не к «увековечиванию» американской гегемонии, а прямо к противоположным результатам. Стремясь ограничить своих союзников и противников с помощью многосторонних институтов, США ограничили собственную власть над другими странами. Универсализация некогда сугубо американоцентричных структур позволила союзным странам подорвать американское влияние в них, оказывать большее влияние на внешнюю политику США и корректировать ее в своих интересах.

Согласно взглядам неоконсерваторов, полностью все же не отрицавших определенной выгоды от использования многосторонних инструментов внешней и военной политики, коллективная безопасность, союзы и коалиции в современном мире для США всегда имели второстепенное значение и носили скорее тактический характер. В постбиполярном мире, с его часто меняющейся политической конъюнктурой, коалиции не могут существовать неопределенно долгое время, из-за отсутствия когерентности между коллективными и индивидуальными интересами участников подобных объединений; порой они не склонны к обмену информацией о своих намерениях, тогда как именно этой условие является одним важнейших для принятия совместных решений. Помимо этого, разнообразие международных бюрократических структур, по мнению консервативно настроенных исследователей, делало невозможным эффективное исполнение решений, принятых на многосторонней основе. «Сверхдержава не может создавать коалиции, если она находится в положении просящего. Коалиции создаются путем определения сверхдержавой собственной четкой позиции и предложения к другим государствам присоединиться к занятой ею позиции»,[v] – отмечал один из наиболее известных сторонников унилатерализма Ч. Краутхаммер.

Главный тезис унилатералистов - изоляционистов, напротив, сводился к необходимости одностороннего отказа (или, по крайней мере, максимального сокращения) от политических и военных обязательств в отношении других стран (особенно европейских), а также международных договоров, режимов, союзов и организаций. С точки зрения «консерваторов-изоляционистов», интервенционизм во внешней политике был лишен практической выгоды, так как после победы в «холодной войне» США оказались стратегически неуязвимыми перед лицом любых угроз а, следовательно, почти не было причин для политического или военного вмешательства за рубежом до тех пор, пока не возникла бы прямая угроза американской нации.[vi] Такая логика изоляционистов исходила  из внешнеполитических постулатов, изложенных еще отцами основателями американской республики, в частности, первым президентом США Джорджем Вашингтоном, который в своем прощальном обращении к нации от 1796 г. призвал американцев избегать вступления в долговременные союзы с другими странами, поскольку такая политика ограничивала бы свободу США, более слабого в то время (по сравнению с могущественными европейскими империями) государства. Подчеркивая необходимость дистанцирования Америки от европейских проблем, Дж. Вашингтон считал, что «основополагающие интересы Европы либо никоим образом не связаны с интересами США, либо имеют к ним весьма отдаленное отношение».[vii]

Современные апологеты изоляционизма полагали и полагают, что политика активного военно-политического интервенционизма в мировые, в т.ч. европейские, дела была своего рода отклонением от принципов невмешательства изложенных первым американским президентом и определивших европейскую политику США более чем на целый век. Отход от изоляционистских принципов внешней политики, которую современные изоляционисты считали нормальным внешнеполитическим поведением исторически свойственным США, представлял собой лишь временное явление обусловленное чрезвычайной обстановкой второй половины XX в., известной как «холодная война».[viii]

 «Консервативный изоляционизм, (по выражению отечественного исследователя А.Ю. Мельвиля), проявлялся не просто в стремлении уйти от внешнего мира, а, скорее, в требовании уменьшить американские внешнеполитические обязательства и зависимости, т.е. занять позицию принципиальной эгоистической односторонности».[ix] Известный российский историк А.С. Маныкин, анализируя политические позиции правоконсервативного крыла американского изоляционизма в первой половине XX-го века, подчеркнул: «Неучастие в военно-политических союзах с тем, чтобы сохранить «свободу рук», но отнюдь не изоляция США от остального мира - вот главное в их тактике».[x]

Отставив за рамками дебатов возможность возрождения нового изоляционизма во второй половине XX-го века, политико-академическое сообщество сместило акценты спора в сторону вопроса о степени вмешательства в мировые дела и характере многостороннего сотрудничества. Иначе говоря, суть полемики не сводилась к вопросу о том, следует ли Соединенным Штатам проводить политику интервенционизма, речь шла о том, как осуществлять подобный курс вовлечения, - в одиночку или вместе с другими (act alone or with others). Тогда же с новой силой вспыхнула двухпартийная дискуссия о степени американского вмешательства за рубежом. В то время, как «восточный истэблишмент» (т.е. либералы и «атлантисты» – Ю.Н.) традиционно ориентировался на так называемый «интервенционизм», то есть ставил во главу угла внешней политики создание международного экономического и политического порядка, который обеспечил бы беспрепятственную экспансию американского капитала во всех частях света, то консервативная оппозиция апеллировала к традициям изоляционизма и невмешательства», - отмечал российский исследователь С.М. Плеханов. [xi]

 На рубеже ХХ-го и в начале ХХI веков многие зарубежные и российские исследователи стали признавать, что в вопросе о соотношении односторонних/многосторонних методов решения международных проблем в США мнения демократов (либералы) и республиканцев (консерваторов) больше совпадают, чем различаются[xii]. Двухпартийная дискуссия велась скорее по вопросу о формах поведения Америки в отношении их европейских союзников и, в гораздо меньшей степени, затрагивает содержательную часть американской внешнеполитической стратегии. Демократы (также как и их оппоненты республиканцы) не исключали «полезность» использования в некоторых случаях односторонних действий на внешней арене, отвергая при этом «примитивную», по их мнению, формулировку правого крыла республиканской партии, в соответствии с которой в отношении стран-партнеров Америки по НАТО применялся подход: «либо с нами, либо против нас». Такая политика, по мнению одного из видных деятелей демократической партии С. Бергера, позволяла американским союзникам оставаться в стороне вместо того, чтобы взять на себя ответственность по решению совместно с США ряда глобальных вопросов. Напротив, либерально-демократический принцип, согласно Бергеру, сводится к тому, что США должны не запугивать европейских союзников, а скорее, убедить их в правильности американского курса, вовлечь их в процесс решения совместных задач… убеждение союзников в том, что действия Соединенных Штатов направлены на достижение общего блага, дает Вашингтону возможность привлечь дружественные государства на свою сторону. В то же время американский унилатерализм подталкивает союзные страны к противодействию США, поскольку «противостояние Америке становится для союзников политически необходимым, а то и выгодным»[xiii]. Для США было бы ошибкой оттеснять союзников на задний план, когда речь идет о вопросах, которые представляются им важными, поскольку взамен «Америка получила бы от них гораздо больше, будь то их вклад в стабилизацию Афганистана и Ирака, демократизация на Ближнем Востоке или предотвращение распространения и потенциального применения ОМУ»[xiv] – отмечал С. Бергер.

В то время, как ряд исследователей продолжают настаивать на том, что склонность США к односторонним действиям на мировой арене, (как характерной черты характерной черты американской внешней политики на рубеже веков, особенно с приходом в Белый Дом администрации Буша) была обусловлена идеологическими факторами, противники этой точки зрения утверждают, что стремление США к большей автономии при проведении собственной политики безопасности не обосновывалось исключительно личностными предпочтениями правящей элиты. Унилатерализм был обусловлен объективными трудностями, с которыми США, оставшись единственной сверхдержавой, столкнулись в процессе мирорегулирования. Для американской политики парадоксальной является мысль о том, что с крушением Советского Союза США вступили в неопределенный, чреватый непредсказуемыми последствиями период своей истории. Как отмечал Г. Киссинджер, «крушение советского коммунизма знаменовало интеллектуальную победу американских идеалов, но, по иронии судьбы, поставило Америку лицом к лицу с таким миром, появления которого она на протяжении всей своей истории стремилась избежать». Проблема «одиночества единственной сверхдержавы», с которой, по мнению С. Хантингтона, США оказались не в состоянии совладать на фоне тектонических сдвигов мировой системы, привела к тому, что все американские администрации, пришедшие к власти после окончания «холодной войны», демонстрировали явные унилатералистские наклонности.[xv] Неоднократные случаи односторонних военно-силовых действий США на протяжении 1990-х гг., которые были направлены на борьбу с противниками, не представлявшими для национальной безопасности Америки прямой угрозы, способствовали тому, что западное экспертное сообщество, в том числе и некоторые американские исследователи, стали характеризовать США как «сверхдержаву – изгоя».[xvi] Приход к власти «идеологизированных» лидеров и события 11 сентября 2001 г. послужили всего лишь катализатором, ускорившим односторонние тенденции во внешней и оборонной политике США и вызвавшим новую волну дискуссии о характере изменений в «внутризападном» порядке, сложившемся более полувека назад. Многие исследователи указывали на фундаментальные различия между миропорядком времен биполярной конфронтации и постбиполярной организацией мироустройства. В частности Р. Каплан и Дж. Мершаймер считали, что в условиях кардинально изменившегося глобального контекста, американоцентричные институты более не являются устойчивыми и со временем их постигнет крах.[xvii]

Однако нашлось немало оппонентов указывавших на преемственность между современной системой международных отношений и ее более ранней версией, существовавшей вплоть до 1989 г. Например, американские исследователи Дж. Айкенбери, Дж Най и Л. Кларк утверждали, что перемены в американо-европейских отношениях конца 1940-х гг. были куда более значительными, нежели изменения, порожденные бурной эпохой 1990-х - начала 2000-х годов.[xviii]

Американские концепции унилатерализма, (несмотря на неоднозначность трактовок их трактовок разными учеными) встретили неприятие как в Европе так в мире. Критика раздавалась со стороны большинстваисследователей, причем как среди представителей школы «научного либерализма», так и «реалистов», обвинивших заокеанских коллег в переоценке роли силы и односторонних действий в международных отношениях. Правда, содержание критики, звучавшей со стороны мирового политико-академического сообщества, различалось в зависимости от научных воззрений (а подчас и идейных предпочтений) самих критиков. Однако сторонники различных научных направлений и парадигм все же сходились во мнении, что основные признаки системы трансатлантического взаимодействия оказались мало подвержены негативному воздействию постбиполярной эпохи и могут быть модернизированы. Стабильное развитие трансатлантического союза, с точки зрения экспертов объяснялось его внутренней устойчивостью и было обусловлено наличием  так называемой «институциональной сделки», лежавшей в основе системы внутризападной кооперации, возникшей еще в конце 1940-х годов. При этом разночтения между «реалистами» и «либералами» в отношении трактовок этой «сделки» заключались в том, что сторонники Realpolitik считали «сделку» результатом взаимовыгодного обмена: США обеспечивали союзников гарантиями безопасности, а те, в свою очередь, оказывали дипломатическую поддержку американской силовой стратегии «сдерживания» советской системы. «Либералы», в свою очередь полагали, что в основе сделки лежала ценностная идентичность стран Запада, и каждое демократическое государство обязалось добровольно соблюдать нормы и принципы либерального порядка, определявшего внешнеполитическое поведение всех стран так называемого «свободного мира». 

 «Либеральные институционалисты», а также, последователи родственных им «идеологических» научных школ США и Европы, в частности Р. Асмус, Дж. Стейнберг, А. Муравчик, И. Даалдер, М. Линдсей Дж. Най, С. Эвертс, Н. Гнесотто[xix] и др. полагали, что ущербность одностороннего курса США, состояла в том, что с его помощью Вашингтон не будет способен поддерживать лидерский статус в мировом сообществе стран, разделяющих с США одинаковые ценности. Жажда «глобального господства», а не «мирового лидерства», и стремление командовать традиционными союзниками и партнерами, а не руководить ими, создали опасность краха американского престижа в глазах других «свободных демократий», для которых американская модель ранее была примером для подражания.  

Европейские экспертные круги не переставали утверждать, что если Америка откажется от многосторонних обязательств она cможет сохранить свободу рук, однако при этом окажется в одиночестве. США превратятся в лидера, которому некем будет руководить в мире, где нестабильность будет порождена американской изоляцией.[xx]

Сторонники демократического лидерства США на мировой арене считали, что Вашингтону следовало отказаться от односторонней политики, которая, по их мнению, является тупиковым путем, ведущим к «парадоксу мощи», суть которого состоит в чрезмерном накоплении жесткой, т.е. военной мощи и увлечении силовой политикой. Мультилатералисты предложили разграничить такие термины как «сила» и «влияние» ввиду отсутствия между этими понятиями прямой причинно-следственной связи. Главная проблема для США, с которой они столкнулись после «окончания холодной» войны, состояла не в отсутствии у них возможности действовать самим по своему усмотрению, а в том, как заставить других действовать, так, как нужно Соединенным Штатам. Другие страны могут сопротивляться американской силе или наоборот искать с ней компромисс, но в любом случае наличие силы не гарантирует наличие влияния.[xxi]

Профессор Гарвардского университета Дж. Най, ставший наиболее последовательным критиком американской односторонности, полагал, что самонадеянная силовая политика привела к неприятию унилатерализма как внутри Соединенных Штатов, так и за их пределами. В результате, чем сильнее становилась Америка, тем больше начинало ослабевать ее влияние в мировых делах.[xxii] В то же время преимущество же мультилатерализма, по мнению Дж. Ная, состоит именно в том, что он является ключом долговечности американского лидерства, поскольку многосторонность снижает побудительные мотивы создавать альянсы против Америки. Принимая во внимание тот факт, что ЕС является главным потенциальным соперником США (если говорить о его потенциальных возможностях, а не потенциальных намерениях), то сама идея создания и поддержания широкой институциональной связи между Соединенными Штатами и сообществом, с которым Америка разделяет основные ценности, имеет смысл».[xxiii] США должны способствовать развитию международных ценностей и институтов, которые связывают свободу действий других участников международной политики и создают рамки для сотрудничества. «Мягкая мощь», которая лежит в основе опосредованного управления миром, по мнению Дж. Ная, является воплощением легитимности, так как использование подобной мощи вполне совместимо с международными нормами. Правота собственных действий лидера должна выражаться в категориях нормы и ценностей. Это не чистый идеализм, а ключ к власти и влиянию.[xxiv]  

Согласно утверждениям мультилатералистов, ограничение свободы действий, накладываемое на сверхдержаву в процессе ее коллективных действий с другими международными субъектами, компенсируется дополнительными возможностями, позволяющими всем участникам многостороннего процесса достичь общих целей. С учетом того, что каждый партнер обладает определенными сравнительными преимуществами в конкретной сфере, совокупные усилия, предпринимаемые всеми участниками коллективных действий, способны привести к успеху, который был бы недостижим, если бы каждый субъект действовал в одиночку.

Партнерство с Европой позволило бы США снять проблему связанную с односторонностью собственных действий, поскольку унилатерализм вызывает, в первую очередь, именно «европейскую фронду». Протест против односторонних американских действий со стороны «мирового сообщества» стал, в первую очередь, протестом Европы, которая после окончания биполярной конфронтации все чаще стала отказывать единственной сверхдержаве в легитимности американских внешнеполитических действий. Преодолеть этот протест можно только на путях достижении «широкого международного консенсуса» (о необходимости которого говорил Х. Солана), под которым подразумевается именно консенсус с Европой. Как отмечал в этой связи С. Эвертс, «для эффективного и прочного … международного сотрудничества государств недостаточно добровольных коалиций, изменяющих состав и конфигурацию и подверженных влиянию капризной воли каждого из многих их участников».[xxv]

Многие западные специалисты по американо-европейским отношениям, в частности Р. Асмус, Р. Хантер, Ф. Гордон, А. Муравчик, Дж. Най и др., привели немало доводов в пользу консолидации стран Евроатлантического региона, выступая за их кооперацию в рамках институтов международного сотрудничества.[xxvi] Они полагали, что в современном глобализирующемся, взаимозависимом мире ни одно государство не способно в одиночку решить существующие проблемы безопасности, носящие комплексный характер. События 11 сентября 2001 года актуализировали, «вынесли на поверхность» международной политики те изменения, которые подспудно происходили на протяжении последних десятилетий, показав, в частности, рост значения новых транснациональных акторов в сфере безопасности. Глобализация дала им возможность играть более заметную роль в международной политике, так как «средства нанесения серьезного ущерба более не монополизированы мощными государствами, обладающими формализованными властными структурами».[xxvii] Отсюда же следует, что сфера безопасности перестала быть заботой исключительно государства.[xxviii]

Сторонники унилатерализма неоднократно указывали в качестве одной из основных проблем многосторонности в американо-европейских отношениях борьбу за влияние внутри ООН и НАТО, где перевес явно на стороне США, по причине того, что Вашингтон, обладая колоссальными материальными, экономическими и военно-технологическими ресурсами, несет несоизмеримое с Европой бремя поддержания этих институтов. Это обстоятельство, по мнению унилатералистов и предопределило европейское стремление к многосторонности.

Подобные утверждения американских исследователей неоконсервативного толка в определенном смысле перекликались с давним высказывании германского канцлера Бисмарка, согласно которому, «от имени Европы говорит тот, кто не способен говорить от своего собственного». Этот постулат объясняет причину стремления ЕС к многосторонности. На фоне военной «слабости» Европы, институционализм и попытки действовать посредством НАТО, ЕС, ООН представляют собой единственный путь усиления влияния на американскую внешнюю политику.[xxix] 

Однако критики американского «единоличного» управления миром парировали этот тезис, указывая на преимущества ЕС в игре с США на нормативно-правовом поле. Известный американский эксперт А. Муравчик отмечал, что «ЕС сильнее практически во всех областях глобального влияния, несмотря на его слабость в военном отношении по сравнению с США»[xxx]. Недостаток военно-силовых возможностей компенсируется высоким авторитетом и престижем Евросоюза, что особенно заметно на фоне заметных проявлений антиамериканизма в незападных странах в т.ч. Большого Ближнего Востока, представляющего собой наиболее конфликтоопасный регион. Евросоюз как собирательный образ уже сам по себе является воплощением многосторонности, поэтому европейские действия воспринимаются мировым сообществом как более легитимные и не встречают такого сопротивления, как в случае с американскими инициативами. Опора Европы на коллективные механизмы безопасности и «мягкую силу», по мнению европейских и критично настроенных в отношении официального внешнеполитического курса США американских исследователей, превратилась в еще одно важное преимущество ЕС над «жестким» гегемонизмом США.

Критики американского унилатерализма также полагали, что Вашингтону не следовало игнорировать и другой «внутризападный институт» - НАТО, который с приходом к власти администрации Дж. У. Буша все чаще стал рассматриваться американской правящей элитой как «европейская обуза», сдерживающая односторонние инициативы США. Попытки европейских членов НАТО использовать Альянс в качестве механизма, ограничивающего США (чего так опасаются американские неоконсерваторы), в любом случае не смогут «связать по рукам Гулливера» военная сила которого превосходит совокупную мощь всех европейских «лилипутов» вместе взятых.   Евросоюзу не остается ничего, как оставаться в тени военной мощи Соединенных Штатов, а лидерство США в НАТО исторически было неоспоримым. В то же время определенные черты многосторонности в политике Вашингтона и умение прислушиваться к мнению партнеров могли бы принести ему значительные дивиденды. Признанному всеми членами Западного союза лидеру необходимо выработать образцовые консультативные процедуры принятия совместных решений, если сам лидер желает, чтобы другие демократические страны могли добровольно следовать за ним, принимая его власть. С точки зрения влиятельного американского эксперта С. Слоуна, укреплению трансатлантических отношений лучше всего служил бы такой американский подход, который позволил бы Соединенным Штатам «достичь желаемого результата в процессе консультаций (подчас кулуарных) и достижения консенсуса с партнерами по Североатлантическому Альянсу. Итог был бы тем же самым, но при этом союзники не воспринимали бы американские действия как некий диктат».[xxxi]

Последователи школы политического реализма в различных его вариациях, предлагали собственное доводы в пользу многостороннего сотрудничества США с другими странами и региональными объединениями. «Умеренные реалисты», в числе которых особо следует выделить Ч. Капхэна, С. Хантингтона, К. Престовица, полагали, что асимметрия силы между США и Европой, также как и однополярность мира возникшая на рубеже XX-XXI веков, представляют собой временные явления, связанные с переходным периодом, предшествующим возникновению новой системы международных отношений. В этой системе произойдет выравнивание силовых диспропорций посредством более равномерного перераспределения силы между новыми мировыми центрами во главе с великими державами и сформированными ими союзами и институтами. Последователи политического реализма, рассматривающие «многосторонность» и «многополярность» в неразрывной связи, утверждали, что первая станет одним из главных факторов нового мирового порядка, а вторая - более предпочтительным (хотя далеко не единственным) средством реализации внешнеполитических и военно-политических устремлений государств.[xxxii] Независимо от желаний и предпочтений США, Евросоюз в перспективе станет одним из главных акторов мировой политики, освободившись от ярлыка «военно-политического карлика». В такой ситуации США (при проведении соответствующего внешнеполитического курса) окажутся в состоянии, в лучшем случае, сохранить статус мирового лидера, но отнюдь не мирового гегемона, согласившись стать лишь «первым среди равных» по статусу мировых центров силы. Поэтому, заключают критики унилатерализма, в интересах Вашингтона целесообразнее иметь в лице объединенной Европы союзника, а не соперника, и выстраивать с ЕС связи как с a priory равным во всех отношениях партнером, активно используя институты трансатлантического сотрудничества. Подобная точка зрения разделяется, в частности, такими известными американскими исследователями, как Ч. Капхен и Дж. Айкенбери, отмечавшими, что «Америка могла бы получить выгоду от сотрудничества с Европой, способной проецировать свою мощь за рубежом и разделять риски и ответственность с Соединенными Штатами».[xxxiii] Однако даже на фоне их военной слабости использование экономического потенциала союзников, могло бы решить проблему «фри-райдинга» (free-riding), т.е. склонности европейских союзников к перекладыванию всей совокупности многосторонних обязательств на американскую сверхдержаву.

Между тем унилатерализм, по мнению противников американской политики односторонних действий, является скорее признаком постепенного упадка США, нежели следствием наступления эры «перманентной американской гегемонии». С окончанием периода глобальной конфронтации, основой которого выступали принципы биполярного миропорядка, геополитический и геоэкономический контекст отношений США с ведущими странами и регионами мира претерпевает существенные изменения. Привычные мерки, подходившие для геополитических реальностей периода «холодной войны» не соответствуют новым условиям. США стоят перед насущной необходимостью поиска места и роли, соответствующих их новому положению в мировом геополитическом пространстве, формулирования новой повестки дня и новых целей, уточнения и корректировки своих интересов в области национальной безопасности. Однако приходится констатировать, что в создавшихся условиях американским руководством еще не выработаны ориентиры, установки и ориентации, адекватные сложившемуся положению вещей.

Часть американского политического и интеллектуального истеблишмента, в том числе и в высших эшелонах власти, осознает, что в формирующемся новом миропорядке США уже не способны – и в этом нет необходимости - играть роль единственной сверхдержавы, призванной единолично определять основные направления развития современного мира. Можно отметить, что еще в 1980 годах появилась целая серия работ (Р. Мид, Д. Каллео, П. Кеннеди), в которых в различной форме обосновывался тезис о снижении влияния США в мире как экономической и военно-политической сверхдержавы. Главный вывод, содержащийся в работах, состоял в том, что США рано или поздно придется отказаться от роли непререкаемого лидера современного мира, поскольку соотношение сил действительно меняется, и отнюдь не в пользу Америки.

Тенденции мирового развития, со всей остротой проявившиеся на рубеже XX-XXI вв., как полагают критики американского унилатерализма, являют собой дальнейшую деградацию американоцентричной системы институционального сотрудничества. Стремление США к освобождению от лидерского бремени путем выхода из этой системы, и попытки создать на ее месте «имперский миропорядок», подрывают собственное могущество Америки, так как подобные действия Вашингтона идут вразрез с истинными американскими стратегическими интересами. Как отмечали, в этой связи, исследователи Д. Малон и Е. Фонг-Конг, американские односторонние шаги способны обеспечить США преимущества в краткосрочной перспективе, однако подобные действия подрывали долгосрочные цели американской внешней политики. Самовольный выход США из ранее инициированных ими же самими международных соглашений, приводил к ослаблению важных режимов, где США играли и продолжают играть лидирующую роль. В итоге единственная сверхдержава лишалась в лице этих режимов и институтов необходимых инструментов, которые могли бы помочь ей в будущем эффективно управлять взаимозависимым миром.[xxxiv]

Наилучшим решением для Вашингтона, по мнению критиков унилатерализма, были бы действия в тандеме с Европой и в рамках международных институтов, так как это позволило бы США, с одной стороны, больше легитимизировать свои действия на мировой арене, а с другой - избежать перенапряжения сил, которое, по мнению известного специалиста по европейским исследованиям Д. Каллео, является фатальным злом для любого гегемона[xxxv]. Евросоюз является естественным партнером США в строительстве совместной системы многостороннего сотрудничества, основанной на нормах и эффективном балансе сил, который способен поддерживать эти нормы. Сходной точки зрения придерживается и профессор Гарвардского университета С. Хантингтон, подчеркивающий, что именно «партнерство с Европой является наилучшим средством от одиночества для американской сверхдержавы».[xxxvi]

Глобальная война с терроризмом, которую США стали вести практически в одиночку, привлекая лишь ограниченные силы союзников, послужила доказательством того, что наиболее сильная нация все же нуждается в многостороннем сотрудничестве. Если в 1990-е гг. неудачный опыт американского участия в многосторонних интервенциях под флагом ООН, в частности в Сомали, способствовал усилению унилатералистских настроений в политико-академических кругах Америки, то односторонние военные акции США в Афганистане и Ираке и связанные с ними последующие проблемы урегулирования внутриполитической ситуации в этих странах были использованы сторонниками мультилатерализма для укрепления собственных позиций. В частности, директор центра стратегических исследований нидерландского института международных отношений «Клингендаль» Р. де Вик, «Соединенным Штатам, вооруженные силы которых находятся одновременно в Южной Корее, на Балканах, Ираке и Афганистане, чрезвычайно трудно справляться с проблемными странами и международными кризисами, подрывающими надежность американской силовой дипломатии».[xxxvii] В такой ситуации Вашингтон крайне нуждается в надежной военной опоре, роль которой может выполнить только Европа. Именно Европа могла бы стать «глобальным военным партнером» США в осуществлении всеобъемлющей американской стратегии, направленной на решение обоюдно важных для Америки и Европы военно-политических задач в мировом масштабе. На протяжении 1990-х начала 2000-х гг. Европейские страны-члены НАТО активно участвовали в постконфликтом восстановлении и «государственном строительстве» (nation-building) целого ряда стран, т.е. осуществляли деятельность, которую американские гегемонисты несправедливо именовали «заделыванием окон», даже несмотря на тот факт, что подход Соединенных Штатов «выстрели и забудь» («fire and forget») не доказал свою эффективность ни на Балканах, ни, тем более, в Афганистане и Ираке.

Определенное время у специалистов складывалось впечатление, что США, возможно, склоняются к созданию временных коалиций.[xxxviii] Имея в виду такую позицию США, немецкий исследователь В. Линк упоминал о тенденции к изменению мировой конфигурации и о возникновении новых спонтанно возникающих группировок не только в рамках антитеррористической коалиции, но и по решению различных вопросов мирового порядка.[xxxix] Односторонняя политика США, кульминацией которой стала война в Ираке, не только спровоцировала серьезный кризис в трансатлантических отношениях, но и внесла раскол в ряды стран-членов ЕС и НАТО. В очередной раз обострились отношения Великобритании и Франции при одновременном укреплении франко-германского тандема.[xl] Возникновение мини-альянса Франции, Германии и Бельгии, поддержанного Россией, создали у некоторых публицистов иллюзию о возможности создания антиамериканского блока – оси «Париж-Берлин». При этом не учитывалось, что подобная точка зрения вряд ли может найти поддержку в серьезных экспертных кругах, не говоря уже о политическом истэблишменте. Нашлось немало исследователей, указывавших на спекулятивный характер дебатов о кризисе мультилатерализма в трансатлантических отношениях. Сторонники подобной оптимистической точки зрения полагали, что напряженность в отношениях между США и их стратегическими партнерами представляет собой отнюдь не новое явление и Вашингтон, несмотря на эти трения, по-прежнему будет оберегать систему альянсов, не пытаясь «вбивать клинья» между союзниками. Как отмечал главный исследователь Центра за европейскую реформу С. Эвертс «огромнейшее преимущество всякого здорового мультилатерализма состоит в том, что он способствует более тесному и глубокому сотрудничеству между участвующими в системе таких отношений государствами (и другими участниками международных отношений), которое гораздо глубже и шире того, какое способен обеспечить любой разумный билатерализм». [xli]

Критики американской односторонности в настоящее время полагают, что корректировка американского курса, наметившаяся после политического «провала» США в Ираке, и постепенный дрейф Вашингтона в сторону коллективных инициатив не подразумевает полный демонтаж унилатеризма и замены его на интернационалистский коллективизм. Такая политика неизбежно привела бы Соединенные Штаты к ограничению свободы для маневра, что неприемлемо для любой администрации (будь то демократы или республиканцы).

***

В конце ХХ - начале XXI вв. проблема односторонности / многосторонности во многом стала определять фон трансатлантических отношений в сфере безопасности. В этой связи западное политическое и экспертное сообщество все чаще стало обращаться к дискуссии о преимуществах унилатерализма над мультилатерализмом (или же первого над последним), особенно по мере того, как США и Европа начали реализацию собственных сценариев разрешения проблем международной безопасности. Вместе с тем кризис концептуального мышления в западном экспертном сообществе, во многом обусловленный неопределенностью и переходностью нынешней ситуации в трансатлантических отношениях, воспрепятствовал формированию объективной картины, отражающей состояние Евроатлантического партнерства на современном этапе, затруднил выработку универсальной концепции, которая могла бы стать своего рода путеводителем для выстраивания устойчивых американо-европейских связей в условиях складывания нового миропорядка. Современное понимание многосторонности исключает представления о взаимодействии международных акторов как о процессе, в основу которого положен определенным образом конфигурированный миропорядок. И хотя коллективные процедуры принятия решений, призванные обеспечить баланс интересов и, на этой основе, реалистичность и достижимость решений, остаются основой мультилатерализма, содержание данного понятия, видимо, претерпит изменения.