Луков Вал. А. Тезаурусная концепция социального проектирования

Источник: Луков В. А. Тезаурусная концепция социального проектирования // Гуманитарное знание: тенденции развития в XXI веке. В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского / колл. моногр. ; под общ. ред. Вал. А. Лукова. М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2006. С. 649–670.

Границы социального проектирования. В тезаурусной концепции социального проектирования отразился более общий социологический принцип, который эффективно применяется в построении теорий относительно различных сторон и проявлений социальности. Суть принципа — в признании активности субъекта социального действия (или иными словами — социальной субъектности)[1] в качестве решающего фактора, определяющего содержание и формы социальной жизни. Принцип этот хорошо известен, освящен в рамках разных научных парадигм и под различными обозначениями великими именами (среди них — и К. Маркс, и М. Вебер), но нередко встречается в слишком абстрактной форме, не позволяющей перевести его из сферы социальной философии в сферу социологических интерпретаций.

Именно в последнем отношении эффективно может быть применено понятие тезауруса: оно маркирует устанавливаемые эмпирически ментальные структуры, придающие смысл обыденным действиям людей и их сообществ, но кроме этого предопределяющие самые различные отклонения от обыденности и оказывающие воздействие, возможно — решающее, на весь комплекс социальных структур, социальных институтов и процессов. Исходя из этой позиции, мы показали, что он может выступить в качестве одного из системообразующих средств построения социологических теорий среднего уровня[2]. По той же логике тезаурусный подход может выстроить теоретический каркас социального проектирования.

В самом общем виде социальное проектирование представляет собой конструирование локализованного по месту, времени и ре­сурсам действия, направленного на достижение социально значи­мой цели. Как вид сознательной деятельности по решению той или иной социальной проблемы или группы таких проблем социальное проектирование социологично sui generis. Формируется ли более совершенная архитектурная среда жизнедеятельности людей в мик­рорайоне или организуется путешествие для инвалидов-колясочни­ков, создается ли новая образовательная программа или органи­зуется самодеятельный театр — всякий социальный проект до сво­его оформления имеет исходное представление о смысле и назна­чении предлагаемого нововведения (спонтанно возникающие новов­ведения не являются социальными проектами), а значит — основы­вается на определенной философской и социологической концепции мира и человека, даже если это не отражено в проектной доку­ментации.

Возможность строить инновацию в социальной области не как тотальную («Государство» Платона, «Утопия» Т. Мора, идеологии социальных революций и т. п.), а как локальную во времени и пространстве, когда итог реализации проекта виден его инициаторам, а не только далеким потомкам, привел к существенной смене ориентиров социального управления и перехода уже начиная с 50-х годов XX века к более широкому применению технологии проектирования в социальной области. Такой переход обозначился на фоне осознания предпринимателями в странах с рыночной эко­номикой необходимости строить работу по проектам, появления огромного числа бизнес-проектов. В 1970-е годы большое число фирм стало развивать и использовать методы управления проекта­ми на базе компьютерной обработки информации. Активизации ра­боты по проектам способствовал рост масштабов и сложности предпринимательской деятельности, жесткая конкуренция[3]. «Управление проектами» (Project Management) становится одним из перспективных направлений менеджмента[4].

Однако в социальной области проектный способ организации деятельности реализовывался скромнее, менее системно и в из­вестном отрыве теории от практики. Видимо, этому способствова­ло и то, что бизнес-проектное мышление (опережавшее технологи­ческие идеи социального проектирования и задававшее ему образ­цы) исходило из оценки успешности проекта по показателям эко­номической эффективности (соответствия его окончательной стои­мости объему выделенных ассигнований, величины экономии, раз­меров прибыли), а такой подход мало применим в социальной ра­боте и другой деятельности социокультурного характера.

Наконец, в 1990-е годы мышление проектами становится одной из основ менеджмента, в том числе в социальной и культурной сферах. Но это уже иное мышление, чем было присуще проектиров­щикам прошлых лет: если раньше (например, для инженерной дея­тельности — с начала века[5]) особенностью проектной деятель­ности была установка на немедленную конкретную реализацию про­екта, то с 1970-х годов возобладала новая идея: цели проектирования могут быть определены «только после исследования ценностей, после определения будущей ценностной среды, нового цен­ностного мира, в который впишется реализованный проект»[6]. Осознание опасности человеческой деятельности для судеб чело­вечества, если она выходит за пределы экологически допустимых границ, определило решительный перелом в концепции проектирования социальных нововведений и оценке социальных проектов.

Желаемые состояния будущего. Сущность социального проектирования — конструирование же­лаемых состояний будущего. Исходные вопросы социального проек­тирования — какие состояния желаемы и какие ресурсы есть для их достижения — в современных условиях раскрываются иначе, с иными акцентами и оттенками, чем еще 15-20 лет назад.

Проблема желаемого состояния общества приобрела явные черты экофобии. Социальный проект не должен разрушить хрупкое равновесие в системах «человек-природа», «человек-человек» — эта концептуальная установка ведет к установлению экологически ориентированных параметров при оценке социальных проектов. Эти новые параметры отражают, во-первых, мультипликационный харак­тер любого социального нововведения: оно не может не затронуть целой группы социальных потребностей, интересов и ценностей, как бы ни были скромны задачи проекта и какой бы малой общности он ни был адресован. Они, во-вторых, учитывают кумулятивный характер последствий, к которым ведет любое социальное новов­ведение: изменение, порождаемое успешной реализацией проекта, нарастает и со временем может пересечь экологическую границу, за которой положительные последствия нововведения будут пере­вешиваться его негативными последствиями.

Отсюда — стремление к оптимизации социально-проектной де­ятельности, ее постановки под контроль не столько государства, сколько общественности. Идея участия населения в выработке и принятии решения по проектам, их корректировке, в недопущении произвольных социальных решений властей, администраций всех уровней или частных лиц стала одной из общепринятых основ практики социального проектирования во многих странах. Доктри­на «public participation», развивающаяся в США и Европе с 1960-х годов, более всего затрагивает градостроительные решения (ее зародыш содержался в критике планирования городского развития без учета интересов потребителей, отказ от практики осущест­вления архитектурных решений, исходя из представления о рацио­нальном городе, о функциональной основе жизни людей). Доктрина строится на переходе от функционального к средовому (environmental) подходу — с активным участием жителей города в разработке и осуществлении социальных проектов. Реализация доктрины предполагает «разработку процедур поддержки естественных соци­ально-идентификационных механизмов», т. е. «отождествление участников процесса выработки решений с проблемными жизненными ситуациями друг друга», а самого процесса как диалога, парт­нерства[7].

Как представляется, новые особенности социального проектирования определяются прежде всего новым качеством мышления широких масс в развитых странах Европы и Америки, которые включают экофобный фон как основной для повседневной жизни большинства (или значимого большинства) жителей. Академик Б. Раушенбах, исходя из своих наблюдений над повседневной жизнью современной Германии, отмечает «буквально помешанность населения на проблемах экологии. Стремление сохранить природу, ее первозданность, принимает формы совершенно необычные, порой даже, казалось бы, гипертрофированные». Он специально отмеча­ет, что «не государственные деятели или люди, которым положено заниматься такими проблемами, а все помешаны на экологии, все население»[8].

В российских условиях подобный фон также начинает склады­вается, но его параметры пока неустойчивы и масштабы подверже­ны значительным колебаниям. Исследования кафедры социологии Института молодежи 1995-1996 гг., в частности, показали, что актуальность загрязнения окружающей среды, экологической ка­тастрофы как детерминанты личностных опасений в среде старшек­лассников и студентов осознают 29-42% опрошенных[9].

Экологический алармизм охватывает также и сферу социаль­ной и культурной жизни, что дает толчок новым моделям утопи­ческого проектирования, не выходящего за рамки интеллектуаль­но-художественной деятельности. Фактически это способ создания новых социокультурных образцов общежития людей, иногда приоб­ретающих черты реального поведения локальных сообществ. Тако­ва, например, конструкция мира, запечатленная в художественных произведениях исследователя и создателя мифопоэтики Джона Тол­киена («Хоббит, или Туда и обратно», 1937 и др.). Идея Толкиена о спасении души от технологии при помощи сказки (которая только и может восстановить цельность человеческого бытия[10]) мало известна подросткам-толкиенистам (о них см. в главе 10). Подростками воспринят прежде всего антураж созданного Толкиеном фантастического мира, а ре­гулярные встречи в «эльфятнике» есть естественный в подростковом возрасте поиск идентичности.

Тем не менее воспроизведение социокультурных образов, спустя более полувека после начала их литературной жизни, само по се­бе представляет исследовательский интерес. В рамках же нашей темы немаловажно отметить замещение агрессии групповой соли­дарности предписанными в литературном источнике нормами пове­дения (а точнее — образцами поведения в ситуациях смоделиро­ванного мира). Ингрупповой фаворитизм предопределен сказкой, о которой участникам изначально известно, что это сказка. Симво­лы агрессии (например, меч) также «экологичны»: это лишь образы таких символов (картонные мечи).

Концепции социального проектирования. Современные концепции социально-проектной деятельности все в большей степени исходят из того, что человеческая детер­минанта нововведений есть не некоторая предпосылка проектирования, его хоть и важный, но все же частный аспект, а сама суть социального проекта, его философско-социологическое осно­вание. В этом направлении заметную эволюцию прошло проектиро­вание технических нововведений. Системотехническое проектиро­вание, разумеется, не ушло в прошлое, однако нельзя не видеть, что его все больше оттесняет социотехническое проектирование, концепция которого исходит из того, что «главное внимание должно уделяться не машинным компонентам, а человеческой дея­тельности, ее социальным и психологическим аспектам»[11]. Гу­манитаризация социотехнического проектирования ведет к образо­ванию знаменательной тенденции: «Проектирование само становит­ся источником формирования проектной тематики и вступает тем самым в сферу культурно-исторической деятельности... Социотех­ническое проектирование — это проектирование без прототипов, и поэтому оно ориентировано на реализацию идеалов, формирующихся в теоретической и методологической сферах или в культуре в це­лом»[12].

Такие характеристики, как представляется, отражают все более определенное смещение ядра (концепции, оценки результа­тивности) социально-проектной деятельности в ценностную сферу. Именно в силу этого обстоятельства возникает возможность с но­вой точки зрения посмотреть на утвердившиеся у нас подходы к социальному проектированию.

Наиболее распространен объектно-ориентированный подход к социальному проектированию (термин Т. М. Дридзе[13]). Этот под­ход был закреплен в теоретических разработках 1970–1980-х годов (Г. А. Антонюк, Н. А. Аитов, Н. И. Лапин, Ж. Т. Тощенко, И. В. Бестужев-Лада и др.)[14]. Социальный проект, с позиций такого под­хода, имеет целью создание нового или реконструкцию имеющегося социального объекта. Объектом может быть некоторое сооружение, но также и социальные связи, отношения.

По определению Ж. Т. Тощенко, «социальное проек­тирование — это специфическая деятельность, связанная с научно обоснованным определением вариантов развития новых социальных процессов и явлений и с целенаправленным коренным изменением конкретных социальных институтов»[15]. Социальное проектиро­вание рассматривается как специфическая плановая деятельность, суть которой — в научно обоснованном определении параметров формирования будущих социальных проектов или процессов с целью обеспечения оптимальных условий для возникновения, функциони­рования и развития новых или реконструируемых объектов. В силу этого, в частности, диапазон социальных проектов «полностью совпадает с диапазоном социальных прогнозов и социальных нововведений»[16].

Специфику объектно-ориентированного подхода составляет представление о закономерном характере проекта, о его научной обоснованности как объективности. Здесь и выявляется слабость концепции. Проблема состоит в толковании объективности и науч­ности в социальной сфере. Детерминация социальных нововведений вариативна. С. Н. Булгаков справедливо замечал: «Хотя социальная политика вообще способна обладать научностью, однако это вовсе не значит, чтобы из данных научных посылок с необходимостью следовала только одна система политики, и именно она-то и была единственно научной. Напротив, из одних и тех же научных дан­ных могут вытекать различные, но в то же время с одинаковой степенью научности обоснованные направления социальной полити­ки, другими словами, из данного научного инструмента может быть сделано различное употребление. Только благодаря непра­вильному пониманию природы науки и границ социального детерми­низма, получает силу широко распространенное представление о том, что возможна только одна научная социальная политика»[17]. Научная обоснованность проектируемого объекта, таким об­разом, доказуема лишь в самых общих положениях и спорна в от­ношении конкретного управленческого решения.

С 1986 г. на базе Института социологии РАН Межотраслевой научный коллектив «Прогнозное социальное проектирование: тео­рия, метод, технология» под руководством проф. Т. М. Дридзе ве­лась разработка концепции прогнозного социального проектирования, которая основывается на иных теоретико-методологических основаниях, получивших название проблемно-ориентированного (проблемно-целевого, прогнозного) подхода. Исследователи, придерживающиеся этого подхода (Т. М. Дридзе, Э. А. Орлова, О. Е. Трущенко, О. Н. Яницкий и др.), постулируют, что прогнозная соци­ально-проектная деятельность представляет из себя специфичес­кую социальную технологию, ориентированную на интеграцию гума­нитарного знания в процесс выработки вариантных образцов реше­ний текущих и перспективных социально значимых проблем с уче­том данных социально-диагностических исследований, доступных ресурсов и намечаемых целей развития регулируемой социальной ситуации[18].

Для проблемно-ориентированного подхода характерны: 1) рассмотрение объективных и субъективных факторов социального воспроизводства в качестве равноправных; 2) понимание проектирования как органичного и завершающего этапа социально-диаг­ностической работы; 3) упор на обратной связи между диагности­ческой и конструктивной стадиями процесса выработки решения. Именно эти обстоятельства позволяют характеризовать специфику рассматриваемого подхода — его проблемную (целевую, прогноз­ную) ориентацию[19]. Несколько противоречиво утверждение, что данный подход (характеризуемый как целевой авторами) предус­матривает перенос центра тяжести с «фактов целедостижения» на механизмы (способы) достижения целей (вопросы: как, за счет чего, какой ценой, т. е. с какими издержками предполагается достичь результата, отсюда — внимание к диалогу внутри группы проектантов, с населением, инвесторами, управленцами и т. д.), как и вытекающая отсюда оговорка, что прогнозное социальное проектирование — это не «жесткая» технология[20].

В таких положениях проглядывают недостатки концепции. Важнейший из них, как представляется, состоит в слабой практической применимости теоретически вполне правомерных тезисов (особенно эколого-гуманитарной ориентации концепции). Избыток теоретизирования соответствует установке на фактический пере­вод проектной работы в научно-исследовательскую и экспертную. Для разработки конкретного проекта в описаниях прогнозного со­циального проектирования не хватает собственно технологии. Она как бы остается принадлежностью узкого круга лиц: научное зна­ние превращается в тайное знание. Мы видим здесь следы не слишком частого участия данной группы исследователей в практическом социаль­ном проектировании.

Две черты концепции прогнозного социального проектирования представляются особо перспективными для последующих разра­боток в этой области. К одной из них (сращению теоретико-мето­дических вопросов социального проектирования с теоретической социологией) мы обратимся ниже. Здесь же отметим одну из основ концепции — выделение уровней субъектности в гипотетической модели социокультурной динамики[21]. Т. М. Дридзе намечает путь к более тесной увязке проектных задач с субъектом социального действия. Правда, имеется в виду субъектность как бы разлитая в обществе: ее связь с проектированием обозначена скорее в средовом отношении. Но это — мост к концепциям, в которых субъектности может быть придан более существенный для социаль­ного проектирования смысл — как ценностно-нормативный, так и организационно-управленческий.

Одна из таких концепций разрабатывается в Московском гуманитарном университете. В ее основе лежит субъектно-ориентированный (тезаурусный) подход[22].

Тезаурусные основы социального проектирования. Следствиями тезаурусного способа жизненной ориента­ции являются, во-первых, несовпадение субъективных миров (их согласованность наблюдается лишь по ограниченному кругу пара­метров и в известных пределах); во-вторых, преимущественно ценностная регуляция социального поведения (преобразующая все факторы и детерминанты такого поведения); в-третьих, актив­ность поведения социального субъекта в социальной среде. Это последнее следствие особо значимо для социального проектирования, к которому с полным основанием должна быть применена из­вестная «теорема Томаса», согласно которой «если люди опреде­ляют некоторые ситуации как реальные, эти ситуации реальны в своих последствиях»[23]. Это обстоятельство пока слабо осоз­нается в теории социального проектирования, между тем оно вы­нуждает увидеть особое значение создателя проекта (инициатора, автора, разработчика) не только в связи с его деятельностью по удовлетворению определенной общественной потребности, но и как реализатора собственного интереса, соответствующего его тезаурусу.

Представление феноменологической социологии о многообра­зии сконструированных людьми реальностей, но в то же время связанности повседневной жизни субъектным убеждением в схожес­ти человеческих интерпретаций для социального проектирования эвристично[24]. Уникальность жизненных миров и их связан­ность, различающаяся на разных этажах общественной организа­ции, в том числе имеющая особые формы и способы реализации на уровне повседневности, — это свойства и социальной среды проектирования, и субъекта проектирования. Но здесь нет симметрии участия: прежде всего, создатель проекта не существует вне со­циальной среды, он несет в себе свойства социальной среды, од­нако при этом он творчески переструктурирует их, что и дает импульс проекту, нововведению. Среда возбуждает проектирование неудовлетворенной потребностью, но сам проект есть акт твор­чества не среды, а субъекта проектирования, который, таким об­разом, вырастает в центральную фигуру социально-проектной дея­тельности.

Генеральная идея субъектно-ориентированного подхода к со­циальному проектированию состоит в признании тезауруса, цен­ностной системы создателя проекта источником проектной идеи. Этим не умаляется значение объективных факторов разработки и осуществления проекта (заказ, принятие управленческого реше­ния, наличие ресурсов и т. д.) и, в частности, того обстоятель­ства, что в результате осуществления проекта возникает новый или трансформируется имевшийся социальный объект. Субъект­но-ориентированный подход к социальному проектированию не уст­раняет причинность и обусловленность проектов и проектной дея­тельности, а идея тезаурусов не означает утери связанности со­циальной среды. Напротив, тезаурусный подход объясняет связь эпох как дифференцированную передачу социальных эстафет[25], позволяет обосновать многообразие и многоуровневость со­циально-проектной деятельности, понять причины несовпадения замысла и исполнения, провала «сильных» и успеха «слабых» про­ектов.

Тезаурусный подход устанавливает связь реальных им­пульсов и обстоятельств социального проектирования. Возьмем пример из прошлого. Соз­дание И. И. Бецким проекта «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества», утвержденного Екатериной в 1764 г., в соответствии с которым были открыты воспитательные дома в Москве и Санкт-Петербурге, не может быть понят как деятель­ность по призрению детей-сирот. Замысел Воспитательного дома основывался на идее, почерпнутой проектировщиком у французских экциклопедистов: путем воспитания можно создать «нового чело­века», но для этого должно быть устранено влияние развращающей среды, в том числе семьи. Цель Бецкого, таким образом, не была целью детей-сирот, собранных в Воспитательном доме. Интересы детей вовсе не стимулировали в этом случае проектную деятель­ность. Итоги же проекта означали провал именно цели Бецкого, хотя побочные эффекты оказались в социокультурном отношении немаловажными (в том числе начало профессиональной подготовки в России танцовщиков и балерин).

В современных условиях субъектная ориентация проектирования отражает и новые, ранее менее свойственные общественному устройству, черты. Наиболее важными для социально-проектной деятельности мы бы считали три особенности современной соци­альной организации европейского типа: падение регулирующей ро­ли традиции, фрагментарность воспринимаемого мира, высокая скорость социальных изменений[26].

Падение регулирующей роли традиции, по Юргену Хабермасу, отмечается еще с начала XIX века, когда отношение к традициям становится критическим и выборочным. «Растет сознание мораль­но-политической автономии: не кто-то иной, а мы сами должны принимать решения относительно норм нашей совместной жизни в свете спорных принципов... только абстрактная способность соз­давать полностью индивидуальный жизненный проект позволяет нам быть и оставаться самими собой среди сложных и меняющихся ро­левых ожиданий», — делает вывод Хабермас, облекая его в форму известной триады: «...1) при длительной ревизии подвижных тра­диций и 2) при перенесении акцента... на дискурсивный процесс полагания и обоснования норм, 3) объединенным в общество инди­видам остается только возможность рискованного самоуправления посредством в высшей степени абстрактной тождественности Я»[27]. Следствием этого является высокая степень вариативности поведения, что на деле означает рост терпимости к отклонениям как эффект урбанизации жизни (безразличие к другим незначи­мым). Однако чем меньше внешних ограничений поведения, тем ус­тойчивее выбор в рамках фундаментальных предпочтений [28], ценностных по своей природе. Этим, как представляется, во мно­гом замещается делегитимация традиции как безусловного регуля­тора социального поведения. Стабильность предпочтений жизнен­ных ценностей создает основу для стабильности реакций на те или иные социальные нововведения, а значит — и для прогнозиро­вания таких реакций[29].

Фрагментарность воспринимаемого мира (у Ю. Хабермаса — «фрагментизация повседневного сознания») формируется как новое качество человеческих коммуникаций. Представляется, что это свойство мировосприятия приобретено с появлением кино и полу­чило развитие по мере распространения телевидения и персональ­ных компьютеров. Технические ограничения видеосредств (перевод объема в плоскость и др.) не могли не вести к замещению непос­редственно-реального зрительного восприятия жизни опосредован­но-знаковым восприятием, где условность формы не противоречит ценностной системе, а нередко выявляет ее с большей силой, чем жизнь (эффект произведения искусства как «увеличительного стекла» и т. п.). Некоторые технические киноприемы (например, гриффитовский монтаж — последовательное монтирование фрагмен­тов параллельного действия) дали новые алгоритмы ориентации в сложных многомерных ситуациях.

На этой базе эффекты остраненности развились до естест­венного состояния множества людей. Наблюдая такие эффекты в начале века, Г. Честертон ввел чрезвычайно современный образ — «мурефок» (mooreefoc — слово, получающееся при обратном проч­тении словосочетания coffe-room). Честертон использовал его «для обозначения того внезапного остранения давно привычных для нас вещей, когда они вдруг предстают в неожиданном ракур­се». Джон Толкиен так поясняет этот эффект: «Мурефок — фантас­тическое слово, но вы можете встретить его в каждом городе на­шей страны. Для разъяснения обратимся, скажем, к такому приме­ру: сидя в кофейне, вы вдруг видите это слово через стеклянную дверь... Слово «Мурефок» может побудить вас внезапно осознать, что Англия <в данном случае Толкиен говорит о своей родине, но на этом месте может стоять и Россия или другое имя. — В. Л.> — абсолютно чужая вам страна, промелькнувшая когда-то в истории и затерянная в древних веках, либо, наоборот, страна, окутанная туманами такого отдаленного будущего, в котором можно очу­титься только с помощью машины времени; вы можете при этом об­наружить, что ее обитатели — удивительно странные и интересные люди, отличающиеся необычными привычками. Однако все это — не более чем действие телескопа времени, сфокусированного на той или иной точке»[30].

В наше время телевидение и другие средства телекоммуника­ции, продуцируя подобные эффекты, переструктурировали значимое событие, усилив в нем ценностно обусловленную избирательность при общей мозаичной картине. Зависимость коммуникации от внеш­них для нее средств (богатства, власти, престижа) создает бла­годатную почву для внедрения новых механизмов управления об­ществом путем манипуляции общественным мнением через средства массовой информации. Не случайно Ю. Хабермасом ставится вопрос об отделении коммуникации в частной, повседневной жизни от круговорота денег и власти (которым остаются сферы управления и экономики) по типу разделения властей[31].

Скорость перемен приобрела характер дестабилизирующего фактора социальной жизни. Устойчивость воспринимаемого мира постоянно подвергается дискредитации. Форс-мажор планируется как само собой разумеющийся не только в отношении природных катастроф, но и в отношении непредвиденных социальных измене­ний.

Из этих особенностей современного мира следует вывод: фрагментарность восприятия мира, слабая регуляция выбора пове­дения традицией, скорость общественных перемен требует того, чтобы социальные инновации были а) ограничены в масштабе, б) ограничены в ресурсах, в) ограничены во времени, г) реализовали интерес инициатора. Этим требованиям соответствует социаль­ный проект как тип организации жизненного пространства.

Философия социального проектирования. В рамках тезаурусного подхода философия социального проектирования может быть представлена следующими тезисами и правилами:

1. Человек открыт к социальным нововведениям — к их соз­данию и к их потреблению. Открытость к нововведениям — предва­рительное условие их разработки и осуществления. Социальные изменения желанны, но мера желания существенно различается и по типам общества, и по особенностям мировосприятия отдельных людей и их сообществ. Общество парадоксальным образом сочетает проницаемость и упругость: оно принимает даже слабые проекты, сопротивляется даже сильным.

2. Социальный проект повы­шает степень организованности общества. Создание и внедрение социальных проектов увеличивает дистанцию между «своим» и «чу­жим», «мы» и «они» в узкой сфере отношений, за счет этого пе­реструктурирует общности и этим уменьшает напряженность в от­ношениях противостоящих социальных групп.

3. Человек уникален в своей целостности, в своих отдель­ных свойствах и отношениях он типичен. Неопределенность и мо­заичность жизненного пространства преодолевается в области социального проектирования введением параметра типичности:

а) потребности людей типичны (что подходит для одного, то подходит для многих);

б) жизненные траектории людей типичны (формы жизнедея­тельности одного есть формы жизнедеятельности многих);

в) поведенческие реакции людей типичны (сходные стимулы рождают в определенной социальной среде сходные реакции);

г) всегда найдется определенный тип, а значит — и группа людей, которая поддержит предлагаемый проект или нуждается в его осуществлении.

Но типичное не есть характерное для всего общества. Про­ект не должен опираться на идею всеобщего счастья[32].

4. Среди социальных ценностей людей солидарность — одна из высших. Явной или латентной целью социального проекта всег­да является солидарность людей.

5. Конс­труктивность социального проектирования не отменяет запредельных идей, и «требование невозможного» на предварительных этапах работы, включая концептуальный этап, есть также созда­ние возможного.

Итак, тезаурусный подход к социальному проектированию позволяет констатировать:

1. Социальное проектирование — один из ве­дущих способов современной организации общественной жизни, уп­равления обществом.

2. Социальное проектирование (независимо от того, какого рода объекты проектируются) несет на себе черты субъекта про­ектной деятельности, его мировоззрения. Социальный проект субъектно-ориентирован.

3. Тезаурусный подход к социальному проектированию эффективен в условиях рыночной экономики, где субъектная ориентация проекта ограничена свободой выбора других субъектов жизнедеятельности.

* * *

Тезаурусный подход в гуманитарных науках отражает стремление преодолеть некоторые методологические и теоретические трудности, с которыми столкнулась интерпретация социальных и культурных явлений и процессов в нынешних условиях. В методологическом отношении в ней сочетается марксистский подход (объективная основа общественных отношений) с феноменологической социологией (субъективное переструктурирование объективного мира, повседневность) и постмодернистской установкой на «ради­каль­ную плюральность». Соединение столь разных позиций стало возможным в силу того, что поле этого соединения ограничено социокультурной проблематикой.

Анализ тезаурусов дает возможность приблизиться к социальным и культурным реалиям прежде всего на уровне повседневности. В этой связи свойства тезауруса (полнота в соответствии с целями социокультурной ориентации, иерархичность, зависимость от личности и среды) и его механизмы (внешние — социализация и внутренние — социальная идентификация, социальное конструирование и проектирование реальности) могут составить значимый предмет исследования в рамках социологии и других гуманитарных наук. В то же время через выявление тезаурусов в их синхронном и диахронном бытовании может быть выстроена картина мировой культуры, ориентированная на концепты и константы данной культуры. Этим, между прочим, должна определяться образовательная стратегия и в плане обобщений, и в конкретном отборе информации, формирующей картину мира в соответствии с культурными кодами.

Тезаурусная концепция позволяет прояснить пути развития социальной и культурной субъектности и обнаружить ее противоречивые черты как в опредмеченной деятельности, так и в фактах самосознания, выполняющих важную регулятивную функцию.