Луков Вал. А. Государственная молодежная политика: проблема социального проектирования будущего России
Источник: Луков В. А. Государственная молодежная политика: проблема социального проектирования будущего России // Гуманитарное знание: тенденции развития в XXI веке. В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского / колл. моногр. ; под общ. ред. Вал. А. Лукова. М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2006. С. 535–556.
Государственная молодежная политика и национальная безопасность. Вопрос о связи государственной молодежной политики и национальной безопасности поставлен самой жизнью. Ставка на молодежь — давний инструмент как поддержания национального духа, так и внешней экспансии, как диалога культур, так и подрыва ценностных систем. И в современной России этот вопрос звучит, что называется, во весь голос. В документах, которые в 2002 г. готовились к специализированному заседанию Государственного Совета Российской Федерации по проблемам молодежи, их авторы писали, что новизна поворота в государственной молодежной политике как раз состоит в том, что политика эта переходит на уровень решения проблем национальной безопасности. К этому вопросу мы еще вернемся, сейчас же заметим, что «цветные революции» последних лет заставили в абстрактных утверждениях относительно того, что «молодежь — наше будущее», увидеть реальную угрозу социальному строю и политической системе, еще довольно слабым, неустойчивым. Российские власти, с начала 1990-х годов оттеснившие социальные проблемы молодежи на самые задворки своего политического курса, заговорили о протестном потенциале молодого поколения, об опасности молодежных выступлений и т. п.
«Цветные революции» на постсоветском пространстве дали новый импульс разработке концепций государственной молодежной политики (ГМП) в России, и этим вновь был подтвержден конъюнктурный характер отношения власти к молодежи: о молодежных проблемах в органах государственной власти вспоминают и начинают активно их обсуждать в моменты, когда надо выиграть выборы или не допустить смены политической элиты. Частый пересмотр стратегии отношения государства с молодежью — свидетельство того, что утеряны и ясные принципы организованного воздействия на процесс смены и преемственности поколений, и «приводные ремни» такого воздействия. А стабильность стратегии здесь очень желательна: как показывает опыт других стран, особенно Германии, Швеции, Финляндии, от закрепления в правовой форме концепции молодежной политики до ее эффективного влияния на общественную жизнь страны проходит 30–40 лет.
Наблюдатели политических переворотов в форме легитимных выборов в Грузии и Украине не раз отмечали огромную роль молодежи, прежде всего студенческой, в достижении оппозицией своих политических целей. Притом, что о революционном потенциале молодежи известно давно (в Советском Союзе внимательнейшим образом изучались труды классиков марксизма-ленинизма, в которых глубоко и основательно характеризовалась революционная молодежь), ее известный политический фанатизм в новых исторических условиях стал своего рода открытием — и научным, и практическим.
Очевидно, что это не заграничная проблема для России. Есть необходимость вновь осмыслить состояние и перспективы ГМП в свете нового политического опыта соседей. Собственно, концепция ГМП в перестроечном СССР возникала как парадоксальное сочетание задач активизации молодежи для реформирования общества и одновременно «обуздания» чрезмерной ее активности — той, что может разрушить социальный порядок. Оборотная сторона молодежной инновации первоначально не слишком замечалась, и в правовом определении ГМП ее следы видны лишь косвенно (они выводятся не из самой формулировки, а из общего правила недопустимости противоправной деятельности). Зато четко установлена формула фасада: «Государственная молодежная политика является деятельностью государства, направленной на создание правовых, экономических и организационных условий и гарантий для самореализации личности молодого человека и развития молодежных объединений, движений и инициатив»[1]. Этим государство обозначило в отношении к молодому поколению свою стратегическую линию.
Когда сегодня возникают опасения во властных структурах относительно возможного политического поведения молодежи в духе «цветных революций», это означает, что стратегия ГМП трещит по швам.
Проблема «ликвидации угрозы». Если так, то логика управления социальными процессами подсказывает нередко применявшийся путь: выявить возможных «зачинщиков», изолировать их, или дискредитировать, или задушить в объятьях (подкупая решением их личных проблем и т. п.). Подходит ли этот путь для нынешних российских условий?
На определенные размышления наталкивает анализ данных проведенного в мае 2005 г. Институтом гуманитарных исследований Московского гуманитарного университета при поддержке Национального союза негосударственных вузов очередного этапа исследования «Российский вуз глазами студентов»[2]. Было опрошено около 2000 студентов государственных и негосударственных вузов Москвы и ряда российских вузовских в регионах (Казань, Рязань, Петрозаводск, Сыктывкар, Вологда, Московская область и др.). Исследование не было посвящено изучению политических настроений студенчества, оно лишь краем коснулось этой темы, но результат получен небезынтересный.
Инструмент, применявшийся в анкетном опросе, включал индикатор (затерянный в одной из шкал), который прямо фиксировал политическую установку на критическое отношение к властным структурам. Итог по обработанным анкетам таков: около 13% студентов связывают реализацию своих жизненных планов со сменой правительства. Это очень высокий показатель прямо выраженных «бунтарских» установок, даже если из него не следует уличных беспорядков и баррикад[3].
Прежде всего обращает на себя внимание то, что студенты, выражающие такую позицию, сосредоточены в московских вузах: здесь доля «бунтарей» (так их назовем, но в кавычках — ниже станет ясно, почему) приближается к 15%, когда в немосковских вузах, представленных в исследовании, — лишь около 8% (вдвое меньше). Небезынтересно и то, как представлены «бунтари» в государственных и негосударственных вузах. В московских вузах соотношение таково: 15,2 против 14,1%, в вузах регионов: 7,9 против 8,1%. Итак, наибольшая доля «бунтарей» — в государственных московских вузах. Если иметь в виду, что в исследовании представлены (хоть и в разной степени) гуманитарные факультеты крупнейших и наиболее престижных московских государственных вузов (МГУ им. М. В. Ломоносова, РГГУ, МПГУ, ГУУ, РУДН, МГИМО, МАТИ — ГТУ им. К. Э. Циолковского, ВШЭ-ГУ), то вывод ясен: протестные настроения следует в первую очередь искать в лучших вузах столицы — тех, между прочим, где более всего должна быть видна эффективность государственной молодежной политики. Но об этом позже, а пока зададимся вопросом: каковы же характеристики тех из студентов, кто считает, что для достижения их жизненных целей необходимо сменить правительство? Или другими словами — чем эта группа «бунтарей» отличается от других студентов?
Анализ полученных данных показывает, что между «бунтарями» и всей массой студентов разницы практически нет ни по материальному положению семьи, ни по фактору совмещения учебы и работы, ни по членству в политических партиях и общественных объединениях или участию в политических акциях. Среди «бунтарей» примерно та же доля, что и среди всех студентов, тех, кому интересно учиться, кто удовлетворен профессорско-преподавательским составом своего вуза, кто уехал бы жить за границу, если бы повезло с удачным контрактом. Здесь та же доля считающих, что государство должно помогать студентам, и доля уверенных, что высшее образование — это гарантия жизненного успеха, и т. д. По большинству параметров, зафиксированных в исследовании, эта группа характеризуется так же, как и все опрошенные студенты в целом — вот главное.
Где же различия? Они довольно неожиданны и заставляют задуматься над направленностью и механизмами молодежной политики. В группе «бунтарей» несколько больше тех, кто не считает, что их жизнь в последний год стала лучше или не изменилась. Отличное и хорошее настроение на прошедшей неделе отмечают в общей массе студентов чаще, чем в группе «бунтарей». Немного ниже у «бунтарей» показатели оптимизма во взглядах на свое будущее, в оценке того, как к студентам относятся в их вузе. Немного больше среди них тех, кто хотел бы иметь власть, навести железный порядок в стране, немного меньше — кто считает для себя важным быть независимым и т. д. Более ясные очертания дают московские государственные вузы, где больше трети «бунтарей» (34,9%) отметили, что на прошлой неделе были в плохом настроении (на общем фоне в 8,5%).
Из сопоставления данных вытекает вывод, что ничего специфичного в студентах-«бунтарях» нет, что такой более или менее оформленной группы нет, а значит, ее невозможно выявить и вести с ней целенаправленную работу. По большей части обозначенные расхождения статистически незначимы, и лишь улавливается некоторая тенденция, а она в том, что политическая заявка относительно правительства является отражением настроения, сегодня испорченного, а завтра, возможно, исправленного. Мерцание настроения и будет предопределять частоту появления высказываний о необходимости смены правительства (разумеется, если нет явных признаков правительственного кризиса как реальности).
С точки зрения политической стабильности в стране это явление крайне опасно. В студенческой среде политическая активность образуется по модели взорвавшейся мины: небольшого детонатора достаточно, чтобы сработал весь заряд. Незначительной части радикально настроенной молодежи (и именно студенческой, и чаще всего в столицах) достаточно для того, чтобы начался политический кризис, как это и было в прошлые десятилетия в разных странах и на разных континентах. Если лозунги и призывы радикально настроенных групп и личностей входят в резонанс с настроениями студенческих масс, ситуация может меняться с такой скоростью, что контроль и властей, и студенческих лидеров над нею невозможен.
Раз отношение российских (прежде всего московских) студентов к правительству, к сложившейся в стране политической системе в целом в любой момент может быть изменено в силу стечения обстоятельств, под давлением внешних условий, то следует признать, что мы живем на вулкане. Управляя настроением, можно добиться быстрого роста негативизма студенческой массы, легко разжечь пожар антиправительственных выступлений. А долговременные факторы молодежной политики влияют на перемену настроения мало, они по большей части слабо осознаются студентами, особенно самой молодой их частью.
Но если мы не знаем и не можем знать, когда и где рванет, если нет связи этого обстоятельства с иными факторами, кроме общественного настроения, нужна ли молодежная политика, а если нужна — какой она должна быть? Ведь ясно, что направление всех сил на то, чтобы у студентов ежедневно было хорошее настроение, — не может быть ни целью, ни механизмом взаимоотношений государства и студенчества.
Государственная молодежная политика: 15 лет перемен.15-летний период разработки и реализации ГМП в России разделен историей на две неравные части. В начале этого периода мы жили еще в СССР и еще только готовился к принятию Закон СССР «Об общих началах государственной молодежной политики», проект которого широко обсуждался в духе открытости и гласности. Много было дискуссий о молодежном законе, о комсомоле, о правящей партии. Много было надежд на такую политику власти, которая раскроет потенциал молодежи, создаст условия для самореализации молодых людей в труде, творчестве, науке, спорте, для ее более широкого участия в управлении делами общества и государства.
Что же сегодня, пятнадцать лет спустя? Нет великого Советского Союза. Принятый в 1991 г. закон о молодежной политике не действует, новый принять не удается, и многие субъекты Российской Федерации (Москва среди них) сами законодательно устанавливают основы молодежной политики. Большинство мер социальной поддержки молодежи в области трудоустройства, например квотирование рабочих мест, распределение после вуза на работу по специальности, отменены как нерыночные, компенсирующие меры социальной защиты молодежи перед стихией рынка труда не разработаны и не приняты. Меры по решению жилищной проблемы молодых семей не соответствуют масштабам самой проблемы. Система образования в критическом состоянии, стремление федеральной власти окончательно свести к минимуму образование народа нужно расценивать как угрозу национальной безопасности. Досуг молодежи — во власти коммерции. «Утечка умов» за рубеж, вспышка социальных заболеваний, моральное разложение, утеря исторического оптимизма и патриотического чувства среди значительной части молодых россиян — можно долго перечислять итоги 15 лет перемен.
В это время государственная молодежная политика живет своей напряженной чиновничьей жизнью. Структура федеральной исполнительной власти, отвечающая за молодежную политику в стране, за эти 15 лет менялась 7 раз, примерно раз в два года. 3 раза создавался самостоятельный орган — госкомитет, 4 раза сфера передавалась в ведение одного из министерств. С 1994 г. стали действовать федеральные целевые программы (со статусом президентских) «Молодежь России». Их в отдельные годы финансировали примерно на 10% от расчетной потребности[4]. В последнее время положение было лучше (в смысле перечисления бюджетных средств), но проблема с самого начала состояла в другом: насколько такие программы эффективны. В 2002–2004 гг. на реализацию федеральной программы «Молодежь России» затрачивалось ежегодно 66,9 млн. рублей, иначе говоря, примерно по 2 рубля на каждого молодого россиянина. Что же планировалось сделать на эти деньги? Согласно тексту программы, это «снижение темпов неблагоприятной динамики развития демографической ситуации в стране; повышение уровня гражданского и военно-патриотического воспитания молодежи; улучшение физического здоровья молодого поколения; повышение уровня доходов молодежи и молодых семей; улучшение социально-бытовых и жилищных условий; снижение уровня безработицы среди молодежи на основе повышения квалификации и формирования соответствующих требований рынка трудовых ресурсов; увеличение числа учреждений по работе с молодежью; повышение деловой и социальной активности молодежи». Не много ли за 2 рубля на человека в год? Очевидные несуразности в конце концов привели к тому, что программа в 2006 г. вообще выпала из финансирования. Таким стало разрешение проблемы неубедительности внесенных предложений.
Собственно, проблема намного глубже и обширнее, чем она представлена в мероприятиях президентской программы с самого начала ее реализации. Точнее говоря, мы видим в программе лишь небольшой фрагмент проблем молодежи, которые упираются в положение ее в российском обществе, а частью с общемировыми социальными процессами. Мероприятия по снижению числа разводов, улучшению здоровья, снижению смертности и т. д., планируемые в рамках краткосрочной перспективы, заранее неэффективны. Но и в сферах, где большую роль играют субъективные факторы (готовности, направленность интереса и т. д.), переломить обширные процессы вряд ли возможно в столь малые сроки даже при серьезных усилиях.
Такова, например, сфера предпринимательства, где в 1990-е годы планировалось достичь особо впечатляющих результатов именно за счет активизации молодежи. Посмотрим на ситуацию того времени. По данным всероссийского исследования «Социальное развитие молодежи» (1997 г.)[5], доля молодых людей, желающих организовать собственное дело, в этот период не росла, а, напротив, сокращалась (в сравнении с 1994 г. с 38% до 31%). Сократилось и число тех, кто планировал работать в иностранной фирме (с 35% до 28%) или в совместном предприятии (с 26% до 19%)[6]. Только ли дело здесь в общественном настроении молодежи, на которое в той или иной степени можно влиять в рамках плановых мероприятий? Посмотрим на объективную сторону дела. Вот лишь одно из условий предпринимательства — ход процесса приватизации предприятий. Этот процесс за весь период 1990-х годов не дал заметного изменения ситуации в производстве и замедлялся год от года. В 1996 г. было приватизировано 4997 предприятий и объектов, что в 2 раза меньше, чем в 1995 г., но доля тех из них, по которым платежи купли-продажи были произведены полностью, по-прежнему составляла менее 60% приватизированных таким путем предприятий и объектов, а по акционированным — меньше половины (47%). Приватизация шла неравномерно по территориям России. В порядке убывания числа приватизированных предприятий и объектов первые в списке 15 территорий расположились следующим образом: Москва, Пермская, Свердловская, Московская, Кемеровская, Ростовская области, Краснодарский край, Республика Татарстан, Саратовская область, Санкт-Петербург, Архангельская, Тюменская, Ярославская, Волгоградская области, Республика Башкортостан (на долю этих регионов приходилось почти две трети таких предприятий и объектов). Меньше 25 предприятий и объектов было приватизировано в 32 субъектах Российской Федерации[7]. Такого рода обстоятельства и процессы, непосредственно влияющие на мотивацию к предпринимательской деятельности, не могли быть поколеблены программами государственной молодежной политики.
Программный подход в этих условиях проявил свои отрицательные стороны: система предусмотренных мероприятий, зыбкая организационная структура не могут обеспечить выполнения масштабных задач государственной молодежной политики в отведенные сроки. Профанация идейных и теоретических основ этой политики закладывается в инструменте ее реализации.
В этих парадоксах видится общая несуразность в практической реализации молодежной политики. Мы не решили вопросов о границах вмешательства государства в естественный процесс становления молодого человека, нам неизвестна эффективность мер, которые мы называем молодежной политикой, у нас плохо с подсчетом необходимых средств для реализации таких вселенских задач, как повышение качества жизни молодежи, изменение ее отношения к своему здоровью или стимулирование намерения родить ребенка и т. п. Сохраняется в целом малопрофессиональный подход к этой сфере государственной деятельности. В 1993 г. более половины ответственных работников в структурах, ведущих вопросы государственной молодежной политики, не обладали в достаточной мере профессиональными знаниями и навыками управленцев и не имели опыта работы с молодежью[8]. Положение в принципе не изменилось и спустя «годы перемен». Разумеется, здесь немало умных, честных, ищущих работников. Но раз масштаб ожиданий от молодежной политики само государство определяет на уровне задач национальной безопасности, то и спрос с государственных служащих особый.
В Москве несколько лет назад установили Сеть Терминальных Станций Информационной системы Мэрии «Молодежь», где каждый обратившийся молодой человек найдет сведения о 20 тыс. вакансий[9]. Начинание хорошее, но оценить его эффективность надо с учетом, во-первых, масштаба проблемы трудоустройства для молодежи и, во-вторых, наличия других способов помочь ей найти подходящую работу. Если это взять за точку отсчета, то несколько сот молодых москвичей, обращающихся в течение года к ресурсам Сети, — это капля в море. Действия производятся, проблема же не решается, а часто становится еще более острой.
15 лет назад 80% работающей молодежи были заняты в материальном производстве, теперь — 45%[10]. Больше 10 лет сохраняется положение, когда среди безработных молодежь составляет одну треть. Зарегистрированных молодых безработных в России почти полмиллиона. Коэффициент смертности в молодых возрастах за 15 лет перемен вырос почти вдвое. Такова реальность российской версии государственной молодежной политики. Она, собственно, не отличается от общего состояния социальной политики, проводимой в последние полтора десятилетия российским государством.
Но тогда закономерен вопрос: почему, несмотря на массу свидетельств об отвержении россиянами антинародных реформ, о высокой напряженности в обществе, о протестных настроениях, о немыслимом разрыве в уровне доходов населения, о массовом обнищании населения, об утере доверия к государственным органам, политикам, идеологам и т. п., несмотря на противоречие мировому опыту социальных взрывов — ничего такого не произошло? Если говорить о молодежи — не произошло выступлений (прежде всего студенческих) в 1990-е годы, когда по всем приметам мирового опыта они должны были прокатиться по стране?
Из исследований проблем молодежи, студенчества вытекает парадоксальный вывод: сохранению стабильности во многом помогла обстановка хаоса и снижения социального контроля при распаде СССР. Для студентов, в частности, возникли широкие возможности экспериментировать над собой, сочетая учебу с поиском работы и собственно работой — связанной с получаемой профессией или нет. Работа плюс учеба не только на вечерних и заочных отделениях, но и на очных стали своего рода графитом в ядерном реакторе: студент занят и учебой, и добыванием средств к существованию, он самостоятелен и относительно обеспечен, у него мало времени на протестные действия. Из этого стихийно возникшего положения следовало бы сделать практические выводы. Поддержание социальной стабильности в обществе во многом достижимо, если решаются вопросы эффективной занятости молодежи, студентов в первую очередь. Эффективная занятость должна быть понята не только как экономическая категория. Важно, чтобы молодой человек считал свою занятость эффективной. Иначе говоря, считал, что в достаточной мере реализует себя в деле, имеет перспективу роста, его работа ему интересна и т. д. Здесь видится главное направление для реализации программ воспитания у молодежи патриотизма и гражданственности, без чего никакие меры молодежной политики не принесут плодов. Но если с этим согласиться, то требуется новая организация трудоустройства молодежи: создание информационных систем, помогающих найти работу, разработка особого класса рабочих мест на современных производствах (с учетом перспектив информационного общества), организация научно-производственных предприятий при вузах и т. д., куда надо бы направить крупные средства. Многое делается и сегодня, но масштабы проблемы значительно превосходят проводимую экспериментальную работу. Даже ориентированные на свои силы студенты ждут поддержки в трудоустройстве от своих вузов. «Должен ли вуз давать какие-либо гарантии своим выпускникам по их трудоустройству?» — да, считают почти 80% опрошенных в нашем исследовании студентов. Но это вопрос не столько вуза, сколько государства, его молодежной политики. Надо исходить из того, что включение студентов в профессиональную деятельность формирует их планы на будущее, делает желаемые перспективы реальными, дает опыт взаимодействия в трудовых коллективах. Немаловажны и все формы дополнительного образования, второго высшего образования, послевузовского образования (аспирантуры).
ГМП: что дальше? Когда масштабы проблемы сопоставимы с национальным бедствием, попытки обойтись действиями отдельных ведомств не дадут результата. Так и в отношении ГМП. У нас, думается, есть две опоры в обновлении подходов к государственной молодежной политике.
Первая состоит в выходе при решении молодежных проблем за пределы того или иного министерства, той или иной целевой программы. Связь национальной безопасности и ГМП — верно поставленный вопрос. Из него следует, что ведомственное управление в этой сфере государственной политики, да еще и замкнутое в рамках Министерства образования и науки РФ, т. е. ограниченное по своему содержанию, недостаточно. Предложения об особой роли Президента РФ не только в определении основ ГМП, но и в организации деятельности органов исполнительной власти, заслуживают внимания. Но даже и в этом случае планировать, что государство решит все проблемы молодежи, а кроме этого возьмет под свой контроль ее социализацию, — значит идти по порочному пути патернализма в отношениях с молодежью, не доверять ей и опасаться ее даже больше, чем внешнего врага. Надо заново понять, что должно делать государство для решения молодежных проблем, не подменяя личных усилий каждого молодого человека по достижению жизненных целей, не сужая зоны самоопределения молодежи. Где здесь грань, отделяющая необходимые и достаточные меры от избыточных, а потому порождающих инфантилизм и неоправданные ожидания от «дающего государстве»? Это непростой вопрос, он требует широкого общественного обсуждения.
Вторая опора — сама молодежь. Молодежное движение идет сегодня в разные стороны. От единой и единственной молодежной организации — комсомола, в котором доля охвата молодежи (достигаемая нередко формально) доходила до 60%, — от этой безразмерной, но славной многими своими делами организации Россия ушла. Пришла к безмерному числу организаций, даже неизвестно, сколько их: по статистике от 300 до 500 тысяч; по данным исследований, в них — примерно 6% молодых россиян. Получается, что в среднем в каждой из организаций состоят менее 4 человек. В общем, уже сама нестыковка данных показывает, как хорошо известно государству, с кем оно работает. Сейчас некоторые органы власти снова пытаются создавать организаций молодежи, на которые они смогут опереться. Такого рода попытки обычно быстро себя исчерпывают.
Государственным структурам важно определить, с кем в молодежном движении они объединяют усилия для проведения реалистического курса в области молодежной политики. Не заигрывать с молодежными организациями и не строить иллюзий, что они сегодня могут контролировать молодежь. Не ставить перед ними такие задачи в обмен на государственную поддержку их деятельности. Их роль определяется тем, насколько они способны участвовать в построении гражданского общества в России.
По всей видимости, время федеральных целевых программ, подобных Президентской программе «Молодежь России», или прошло, или не наступило. Возможно, на федеральном уровне должна быть программа преимущественно управленческого характера, позволяющая координировать средства, выделяемые на цели ГМП по разным каналам, наладить подготовку социальных проектов, организацию обучения кадров, консультации для регионов и исследования. В этой программе должен реализовываться принцип субсидиарности — передачи средств на осуществление задач государственного характера тем, кто сможет их наилучшим образом реализовать. Если говорить о молодежной политике — в первую очередь молодежным и детским общественным объединениям, студенческим в том числе. В этом, между прочим, был смысл Федерального закона «О государственной поддержке молодежных и детских общественных объединений» (1995), впервые закрепившего механизмы реализации принципа субсидиарности. Принятые в 2004 г. изменения в Законе сделали его ненужным. Приходится констатировать: смысл Закона новым поколением политиков не понят[11]. Не понята не только идейная, воспитательная сторона поддержки молодежных и детских организаций, но и экономическая эффективность вложения относительно небольших средств в общественно полезные дела организованной молодежи, которые высвобождают намного большие средства, расходуемые на преодоление девиаций в молодежной среде.
Все надо начинать сначала. Снова нужна широкая дискуссия о молодежной политике, каковая была развернута в 1987–1991 гг. Снова необходимо убедить руководство страны и общество в том, что «взять под государственный контроль социализацию молодежи» (центральный пункт в проектах документов, подготовленных в 2002 г. к заседанию Госсовета) невозможно иначе, как став на путь тоталитарного государства. Строить же молодежную политику на сотрудничестве государства и гражданского общества, создавая условия для того, чтобы молодой человек приобщался к национальным ценностям и реализовал себя в деле, проявлял свои способности, можно и нужно.
В этом, видимо, и ответ на вопрос о том, насколько меры в области ГМП могут предотвращать участие молодежи в «цветных революциях». События, подобные украинской «оранжевой революции», не прогнозировались при формировании основ государственной молодежной политики в России. Сегодня же призрак «студенческого бунта» может заслонять главное, ради чего обществу нужна ГМП, а именно — стратегию социального развития. Надо признать, во-первых, что никакие конкретные меры ГМП не смогут дать власти гарантию от политических выступлений оппозиционной молодежи, во-вторых, что планы активизировать протестный потенциал молодежи строит не только «своя» оппозиция: они — и часть продолжающейся в иных формах «холодной войны», о чем так ярко пишет И. М. Ильинский[12]. Планы эти давно ориентированы на молодое поколение, на тех, кто и наивен, и активен, кого легче сбить с толку и повести на баррикады. Противодействие этому со стороны российской контрразведки и контрпропаганды необходимо, но недостаточно. Пока власть отдает возможность «заботиться» о молодых россиянах иностранному капиталу (переманивать таланты, перестраивать образовательное пространство, оккупировать сферу досуга и т. д.), тенденция к самореализации молодежи в интересах не только собственных, но и нашей страны вряд ли может стать определяющей.
Проектирование будущего России. Фактически проектирование молодежной политики есть и проектирование будущих состояний общества, а также — проектирование будущих проблем социального развития.
Для осмысления всей конструкции государственной молодежной политики, осуществляемой в России, подход с точки зрения теории и практики социального проектирования представляется продуктивным. Проектное мышление становится базовым в сфере управления социальными процессами на макро- и микроуровнях, работа по проектам все более широко применяется в мировой практике социальных преобразований. Важнейшие черты проектного мышления — отказ от оценки нововведений лишь по их экономической успешности и все более определенная связь всех действий в рамках проекта, включая и расчеты затрат и возможной прибыли, с ценностными ориентирами — гуманитарными и экологическими.
С этих позиций нельзя не увидеть, что программные разработки в области государственной молодежной политики, давшие на выходе ряд важных документов, не вывели ее тем не менее за пределы организационных мероприятий в верхних эшелонах власти. Организационные перемены не привели к созданию реальных условий для улучшения положения молодежи. Социальные проблемы для большинства молодых людей не только не разрешались, но и нарастали.
Противоречие между активизацией практических действий органов исполнительной власти по осуществлению целевых программ и отсутствием заметных сдвигов в положении подавляющего большинства молодых россиян составляет ядро проблемы эффективности государственной молодежной политики на современном этапе.
Помимо низкого уровня ресурсного обеспечения мероприятий государственной молодежной политики особую значимость приобрела специфическая чувствительность молодежи не только к содержанию правительственных мер, но и к стилю действий власти. Патернализм, заорганизованность и навязанный сверху характер поддержки обесценивали даже достаточно сильные меры, эффективные для других категорий населения. Наиболее приемлемая для молодежи форма осуществления государственной молодежной политики — предложение партнерства в решении проблем молодежи и общества — не получила заметного развития и распространения.
Изменение ситуации в обществе мало затронуло подходы к осуществлению ближайших и отдаленных целей государственной молодежной политики. Основные направления государственной молодежной политики в Российской Федерации, одобренные постановлением Верховного Совета Российской Федерации в 1993 г., не корректировались после принятия Конституции Российской Федерации. В условиях возникшей правовой неопределенности субъекты Российской Федерации взяли на себя инициативу по развитию законодательного обеспечения государственной молодежной политики. В 1996–1998 гг. законы о государственной молодежной политике, о государственной поддержке молодежных и детских общественных объединений, о молодежи впервые или в новой редакции были приняты в республиках Алтай, Башкортостан, Коми, Мордовия, Приморском, Ставропольском краях, Архангельской, Костромской, Липецкой, Ростовской, Саратовской областях, Ханты-Мансийском автономном округе, в Москве и Московской области, других субъектах Российской Федерации. В общей сложности такого рода законы приняты примерно в 70 российских регионах.
Правотворческая активность последних лет имеет большое значение для защиты прав молодых граждан и молодежных объединений. Однако остается проблематичной реализация принимаемых законов и других нормативных правовых актов в интересах молодежи. Урегулирование важных, но частных вопросов, укрепление гарантийных механизмов в формах права оказывается в контрасте с практикой правоприменения, с массовым нарушением конституционных гарантий в отношении граждан, в том числе и молодых. Невыплаты заработной платы, невыполнение предусмотренных законами гарантий трудоустройства, образования, социальной защиты, охраны имущественных и неимущественных прав граждан создают фон, на котором попытки решить отдельные молодежные проблемы выглядят слишком незначительными.
Вновь возникает задача осмыслить возможности для проведения реалистичной государственной молодежной политики. Что же все-таки составляет непреодолимую проблему отрыва концептуальных разработок от жизни? Только ли не ушедший еще в историю переходный период в российском обществе?
Обратим внимание на некоторые данные. На пороге XXI века 23334 тыс. 15–29 летних россиян проживали в городах (или 75% от общего числа лиц этого возраста)[13]. При этом особенности урбанизации связаны с распределением городов и поселков городского типа по числу жителей. В Российской Федерации насчитывалось 1087 городов и 1991 поселок городского типа. Наиболее частый вид городского поселения — поселки с числом жителей 5–10 тыс. человек (649), поселков с числом жителей до 3 тыс. — 579, от 3 до 5 тыс. — 440. Среди городов наибольшее число насчитывалось таких, в которых проживают 20–50 тыс. жителей (370). Но основное городское население сосредоточено в небольшом числе городов-гигантов. В городах с населением более 1 млн. человек (таких городов 13) проживали 23% всех горожан, а в городах с населением более 500 тыс. человек (31 город, считая и города с 1 млн. и более жителей) — 34%[14].
Заметны ли в документах по государственной молодежной политике эти решительные отличия молодежи по образу жизни? Когда выдвигается идея самореализации молодежи, сопоставляется ли она с разительными отличиями жизненных условий и ценностно-нормативной среды села, малого города, крупного промышленного и культурного центра, агломерации (в Московско-Санкт-Петербургской агломерации проживает до 35 млн. человек)?
Другое существенное измерение дает сравнение территорий по социально-экономическим показателям. В этих общих показателях прорисовывается и закрепляющееся различие в социальном положении молодежи, которое чревато нарушением естественной для этой среды социальной мобильности.
Одним из наиболее существенных факторов, предопределяющих неравенство возможностей молодого человека в экономической сфере, является поляризация российских регионов по показателям распределения реальных доходов на душу населения. Разница полюсов региональной дифференциации по доходам к началу XXI века составляла в России 13 раз, по расходам — 48 раз. Однако различие географических условий и образа жизни людей не позволяет пользоваться такими сопоставлениями без оговорок. В этом отношении значительно более показательны сопоставления территорий, исторически, географически и культурно связанных между собой. Новгородская область по показателю доходов на душу населения превосходила на то время Псковскую область в 1,5 раза, по расходам — в 1,6 раза. Такое же соотношение между Калужской и Ивановской областями. По этому показателю Москва существенно отличалась от окружающей ее Московской области, которую превосходила по доходам — в 5,5 раза, по расходам — в 6,8 раза[15]. Ситуация существенно не изменилась и в 2000-е годы.
Экономическое положение молодежи косвенно зависит от иждивенческой нагрузки на трудоспособное население в различных регионах. И здесь региональная дифференциация огромна: этот показатель на полюсах различается в 3,3 раза.
Такого рода данные требуют внимательного рассмотрения в связи с задачами государственной молодежной политики по содействия экономической самостоятельности молодых людей. Концептуально фиксируемое единообразие в деле повышения экономической активности молодых россиян упирается в непреодолимый организационными средствами фактор — фактическое различие экономических систем, в которых живут те или иные молодые россияне. То же самое следует сказать и о разительных социокультурных отличиях.
Отдельные параметры территориальных различий лишь приоткрывают картину отличия типичных социализационных траекторий молодых людей. Можно вполне определенно утверждать, что в российских территориях такие траектории нередко оказываются мало сопоставимыми. Но дифференциация социализационных путей идет глубже, и в крупных городах при внимательном вглядывании в социализационные процессы мы обнаружим несколько параллельных сообществ, социализационные траектории молодежи в рамках которых отличаются не деталями, а структурно, поскольку связаны с разными нормативно-ценностными системами.
При таких различиях социальной среды для общих решений в области государственной молодежной политики остается очень немного места. Эти общие решения должны охватывать лишь несколько областей деятельности, прежде всего координацию усилий и ресурсов по вертикали и горизонтали, информационную, методическую, научно-исследовательскую поддержку мест и кадровую работу. Перенос центра тяжести в разработке и осуществлении государственной молодежной политики на уровень территорий, а точнее — населенных пунктов, заявленный концептуально достаточно давно, и есть самое практическое дело федеральной политики в этой сфере на современном этапе.
Наиболее эффективным механизмом решения проблем молодежи, по всей видимости, должен стать социальный проект. Работа по проектам позволяет соединить преимущества вертикальных и горизонтальных управленческих отношений, опираться на имеющиеся ресурсы и достигать точно установленных целей. Ограниченность ресурсов — исходная база социального проектирования, но из этого фактора делается не проблема, а известное преимущество: ограниченность ресурсов устанавливает потолок достижимого, не позволяет слишком отрываться от реальностей в области целеполагания. Очевидно, что в этом случае возникают условия для широчайшего многообразия проектных поисков и решений, и на каждом из уровней осуществления государственной молодежной политики обозначаются свои задачи и функции. Параллелизм проектов — больших и малых — расширяет зону свободного выбора молодым человеком средств, которые могут содействовать его самореализации как конкретного жизненного плана.
Социальное проектирование содержит в себе технологические ключи к новому этапу реализации целей государственной молодежной политики. В то же время в его общих основаниях есть и нечто большее — есть своего рода философия предвидения того социального облика российской молодежи, который, возможно, будет ее характеризовать в первые десятилетия наступившего столетия.
* * *
Сегодня провозглашать, что молодежь наше будущее, а на деле бояться ее безответственности, — это слабая политика. Нужна реалистическая оценка состояния молодежи и молодежного движения. На этой основе государству и обществу следует ставить перед молодыми россиянами высокие патриотические задачи в экономике, науке, культуре, политике и обеспечивать исходные условия для того, чтобы предлагаемые молодежью решения становились практически осуществимыми здесь и сейчас.
[1] Об Основных направлениях государственной молодежной политики в Российской Федерации. Постановление Верховного Совета Российской Федерации от 3 июня 1993 г. № 5090-I // Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного Совета Российской Федерации, 1993. № 25. Ст. 903.
[2] Исследование «Российский вуз глазами студентов» ведется с 2000 г. в режиме мониторинга. Научный руководитель мониторинга проф. И. М. Ильинский. Руководитель работ на IV и V этапах исследования проф. Вал. А. Луков.
[3] Для сравнения: по данным института Харриса, полученным весной 1968 г., т. е. непосредственно перед началом «студенческого бунта» 1960-х годов, «радикальных активистов» среди студентов США было лишь 1–2%. Д. Янкелович («Даниел Янкелович Инк.») по опросу начала 1969 г. констатировал: из общего числа студентов США около 13% могут быть причислены к «бунтующей молодежи», из них сторонники насильственных действий составляли 3,3% (другие характеризовались как «нигилисты»). См.: Давыдов Ю. Н. Эстетика нигилизма: (Искусство и «новые левые»). М.: Искусство, 1975. С. 62–64.
[4] Особенно показательны годы 1995–1997 гг., когда финансирование президентской программы «Молодежь России» составляло от расчетной потребности чуть более 13% (в 1995 г. — 30,6%, 1996 г. — 10,1%, 1997 г. — 9,8%. — Положение молодежи в Российской Федерации и государственная молодежная политика: Гос. доклад. М., 1998. С. 152).
[5] Исследование проведено Центром социологии молодежи ИСПИ РАН, руководитель В. И. Чупров; объем выборки 2500 человек.
[6] Чупров В. И. Молодежь в общественном воспроизводстве // Социол. исследования. 1998. №3. С. 97.
[7] Социально-экономическое положение России. Январь 1997 года / Госкомстат России. М., 1997. С. 92.
[8] Оценка государственного доклада о положении молодежи в РФ. См.: Молодежь России: положение, тенденции, перспективы: (Доклад Комитета Российской Федерации по делам молодежи). М., 1993.
[10] Здесь и дальше данные государственных докладов о положении молодежи в РФ. См.: Молодежь Российской Федерации: положение, выбор пути: Государственный доклад / Госкоммолодежи России; Отв. ред. В. А. Луков, В. А. Родионов, Б. А. Ручкин. М., 2000; Положение молодежи и реализация государственной молодежной политики в Российской Федерации: 2000–2001 годы /Минобразование РФ. М.: Изд-во МГСА «Социум», 2002; Положение молодежи и реализация государственной молодежной политики в Российской Федерации: 2002 год /Ю. А. Зубок, В. И. Чупров (отв. ред.); Минобразования России. М.: Логос, 2003.
[11] Концепция закона изложена нами в публикации: Луков В. А. Концепция законопроекта «О государственной поддержке молодежных и детских объединений в Российской Федерации» // Молодежные вести. 1994. № 2–4. С. 5–37.
[12] См.: Ильинский, И. М. Молодежь как будущее России в категориях войны : докл. на науч.-практ. конф. «Молодежная политика и молодежное движение: 15 лет перемен», Москва, Моск. гуманит. ун-т, 30 мая 2005 г. М., 2005.
[13] Российский статистический ежегодник 1997: Официальн. издание / Госкомстат России. М., 1997. С. 68–69.
[14] Там же. С. 94–95. Эти данные, помещенные нами в текст государственного доклада «Положение молодежи в Российской Федерации и государственная молодежная политика» (1998 г.), были в отдельных случаях уточнены работниками Госкомстата, однако в данной публикации мы предпочитаем опираться на официальное издание Госкомстата.
[15] Регионы России / Госкомстат России. М., 1997. С. 473–477.
