Канарш Г. Ю. Концепция «справедливого общества» в гуманитарных науках

В последние годы в отечественной литературе все больший вес приобретает социально-этическая проблематика. Целый ряд новейших исследований посвящен анализу таких ключевых категорий социальной этики, как «справедливость», «общее благо», «хорошее общество»[1]. Этому имеется двоякое объяснение: с одной стороны, социально-этическая мысль на Западе активно развивается, с другой — российские реалии таковы, что требуют осмысления и оценки не только в экономических, но и в социально-этических категориях. Данная тенденция при всей своей очевидности, однако, до сих пор не получила должного освещения в научной литературе. Настоящий параграф посвящен сравнительному анализу наиболее влиятельных направлений современного дискурса «справедливого общества» в гуманитарном знании.

Исторические основы концепции «справедливого общества». Исторически сложилось два основных подхода к осмыслению справедливости и справедливого общества на Западе. Первый подход генетически связан с идеями античных мыслителей — Платона, Аристотеля, Цицерона, и идет через Гегеля и Маркса к современным аристотелианцам. Второй подход обязан своим возникновением формированию современной концепции политического в лоне новоевропейской цивилизации и традиционно воспроизводится либеральной мыслью. Для античной парадигмы характерно осмысление справедливости в контексте ориентации на общее благо как высшую цель политики. Для новоевропейской понятие о справедливости неразрывно связано с правом как главной целью политического общества.

Первая концепция, истоки которой обнаруживаются в античной мысли, возникла в контексте специфической культуры, для которой было характерно особое восприятие и особая трактовка политики. Политическое мышление древних греков и римлян сконцентрировано на одной центральной проблеме: проблеме полиса (античного города-государства). Суть проблемы заключается в том, как наилучшим образом обустроить полис, что, в свою очередь, требует найти способ разрешения гражданских конфликтов, раскалывавших позднеантичное общество[2]. Помимо артикулирования идеи полиса как высшей ценности, для античного мышления о политике характерна еще одна особенность — натурализм, т. е. представление о том, что бытие как отдельного индивида, так и политического сообщества, частью которого он является, «вписано» в некий общий план мироздания и в известной степени неотделимо от естественных, природных ритмов и процессов. Как показывает М. М. Федорова, решение проблемы справедливости в трудах античных авторов основывается на таком представлении о соотношении природного (естественного) и политического, которое видит в политике своего рода копию, отражение естественного порядка[3].

Платону принадлежит первая и наиболее авторитетная модель политической справедливости, сконструированная натуралистически. Образец для своего города-государства, описанного в одноименном трактате («Государство»), мыслитель находит в общем строении универсума (космоса) и строении человеческой души. Подобно тому, как в природе соотносятся между собой разумное, аффективное и телесное начала, в правильном (справедливом) городе-государстве одна часть граждан (наиболее разумная) должна господствовать над другой, живущей в основном низшими, чувственными порывами. Понимание справедливости как господства Разума над чувственно-материальным, воплощенное в политической практике идеального города-государства, отражает веру древних греков в рационализм как высшую форму человеческого опыта. От решения Платона, в целом носящего абсолютистский характер, поскольку отдает приоритет власти лучших (аристократии), отличается решение Аристотеля, которое можно назвать «умеренным». Аристотель, как и Платон, всерьез озабочен судьбами полиса, но с его точки зрения, в отношениях между народной массой и аристократией можно достичь определенного компромисса[4]. Здесь сказывается и известное различие методологических позиций: Платон опирается на представление о существовании неких универсальных образцов (первообразов) для каждой вещи; Аристотель ищет идеальное в самой действительности и опирается на опыт. Поэтому логика рассуждений Аристотеля — политическая, неразрывно связанная с практикой, а не умозрительная, как у Платона.

Особое место в этом ряду принадлежит концепции римского философа и политического деятеля Марка Туллия Цицерона. С одной стороны, нельзя не заметить преемственности во взглядах Цицерона по отношению к греческим философам, но с другой, парадигмальных различий, существующих в их понимании справедливости. Преемственность выражается в том, что Цицерон, вслед за Аристотелем, считает смешанное правление воплощением справедливости и провозглашает принцип согласия сословий (сoncordia ordinum) моральной основой древнеримского общества[5]. Но, при этом, продолжая традицию рассуждений о справедливости в категориях практической политики (линию Аристотеля), Цицерон в своей политической философии обращается к универсальной ценности права, отождествляемого философом с неким всеобщим метафизическим порядком. Правовая и полисная концепция справедливости у Цицерона еще сосуществуют в гармоническом единстве, но уже имеются зачатки их будущего конфликта. Таким образом, уже в античности, в произведениях древних греков и римлян, возникло разделение двух традиций, двух парадигм в интерпретации справедливости — политико-этической и политико-правовой, отдающих приоритет, соответственно, идеям блага и права. Наиболее отчетливой оппозиция права и свободы благу как политической ценности станет в философии классического либерализма, которая придет на смену античному и средневековому мировоззрению.

Формирование либеральной концепции справедливости связано с парадигмальными сдвигами в культуре и политическом мышлении, произошедшими в период перехода от Средних веков к Новому времени. Прежде всего, разрушается фундаментальная установка классической (античной) мысли на тождество индивидуального и общественного блага. В политической философии эпохи Нового времени в соответствии с атомистическими представлениями индивид мыслится как самодостаточная единица, свободная от уз конкретного сообщества, более того, как предшествующая этому сообществу и логически, и онтологически. В основе такого понимания соотношения части (индивида) и целого (государства) лежит культурный антропоцентризм, который, в отличие от космо- и теоцентризма античности и Средних веков, ставит индивида в центр мироздания[6]. Новый статус человека в культуре радикальным образом трансформирует его отношения с внешним миром (природным и социальным): в этот период осуществляется, говоря словами Лео Штрауса, переход от «этики обязанностей», характерной для всей предшествующей традиции, к «этике прав», доминирующей в современном культурно-политическом контексте[7]. В таком контексте политика и политические институты утрачивают то значение, которое придавала им античная мысль. Государство, как и его этическая сущность — общее благо, перестает быть верховной политической ценностью и получает сугубо инструментальную трактовку — как средство обеспечения индивидуальных прав. В качестве универсального метода достижения социального согласия и разрешения конфликтов принимается договор, точнее, общественный договор, а справедливость из категории естественного права трансформируется в понятие, природа которого является чисто конвенциональной, т. е. основанной на соглашении.

Проблема индивидуальных прав и их обеспечения находится в центре договорных теорий Нового времени. При этом существуют немалые расхождения в трактовке прав и их нормативного содержания среди крупных политических философов того периода, что объясняет разнообразие предложенных ими моделей справедливого общественного устройства. Проблематика прав, начиная с права на безопасность у Гоббса, постепенно смещается в сторону их качественного расширения, что заметно уже в политической философии Локка, утверждавшего незыблемость права человека на жизнь, свободу и собственность. Принцип свободы предстает в своей радикализированной форме у выдающегося философа французского Просвещения — Ж.-Ж. Руссо, который фактически отождествил естественное право человека с правом на независимость (духовную и политическую). Апофеозом правового дискурса Нового времени является этико-политическая концепция И. Канта. Соответственно изменениям в трактовке индивидуальных прав трансформируются и нормативные представления об общественно-политическом устройстве. Гоббс является автором патримониальной модели, означающей неограниченную власть одного лица (суверена) над жизнью и смертью своих подданных. Локку принадлежит конституционная модель, основанная на авторитете не конкретного лица, но Закона. В этом ряду особняком стоит фигура Руссо, который ради обеспечения права человека на независимость (радикализированная форма свободы) возвращается к классической модели античного города-государства (полиса). Парадоксы и противоречия концепции справедливости Руссо во многом обусловливают возвращение к гоббсовской идее патримониализма в философии Канта[8]. Центральной для Канта становится категория правопорядка, сущность которого — в институционализации конфликта, имманентного индивидуалистическому обществу.

Таким образом, можно сделать вывод о радикальной по сравнению с классической древностью трансформации идеи справедливости и ее политико-культурных оснований в Новое время. Политический порядок в перспективе классического либерализма окончательно трансформировался из политико-этического в политико-правовой, а принцип блага в качестве регулятивной идеи был заменен принципом права. Идея общего блага не исчезла полностью из политико-философского дискурса, однако смысл общего блага определяется отныне в терминах индивидуализма как простая совокупность, механическая сумма индивидуальных благ. Отсюда — и кажущиеся парадоксы раннелиберальной мысли, которая, с одной стороны, стремится обосновать право индивида на максимальную свободу в частной сфере, а с другой — необходимость сильной (и даже авторитарной) власти, способной выступить в качестве арбитра в индивидуальных спорах.

Основные направления современных дискуссий о «справедливом обществе» на Западе. Наиболее влиятельная концепция справедливого общества в современной политической мысли Запада представлена неокантианским либерализмом. Общим для современных неокантианских либералов является приверженность идее приоритета свободы перед любыми социальными целями, такими как благосостояние или экономическая эффективность. Эта идея, позаимствованная современными либералами у Канта, является их главным «оружием» против телеологических доктрин, и прежде всего утилитаризма, господствовавшего на протяжении почти целого столетия в западной политической философии. Утилитаризм, будучи специфической разновидностью либеральной мысли, поставил под сомнение то, что считалось незыблемым в классическом либерализме, — идею естественных и неотчуждаемых прав индивида, выдвинув взамен принцип пользы, или полезности, в качестве универсального. Осознав угрозу, исходящую от подобной прагматической идеологии в отношении традиционных ценностей либерализма, современные либералы заявляют свою позицию как деонтологическую, т.е. основанную на идее приоритета права и морального долга[9]. Однако, разделяя эту центральную идею, либералы существенно расходятся по вопросу о благе. Так, одна часть либералов (либертаристы) занимают бескомпромиссную позицию, полагая, что цели благосостояния принципиально несовместимы с индивидуальной свободой. Другая ветвь либералов (социальные, реформистские либералы) допускает своеобразный компромисс этих ценностей, полагая, что коллективное благосостояние так же необходимо для индивидуального развития, как и свобода.

Первая позиция наиболее убедительно отстаивается видным современным философом-либертаристом Р. Нозиком[10]. Позиция Нозика может быть охарактеризована как радикальная и абсолютистская — в смысле абсолютного значения прав, на котором настаивает Нозик. Интерпретация свободы в теории Нозика, имея выраженный индивидуалистический характер, включает два аспекта — правовой и экономический. Такая трактовка свободы в точности соответствует аналогичной концепции Дж. Локка, центрируясь на обеспечении трех фундаментальных прав — на жизнь, свободу и собственность. Понимание свободы, идущее от Локка, определяет специфику определения справедливости у Нозика. Философ убежден, что из двух возможных типов государства — минимального и ультраминимального — справедливость может обеспечить только минимальное государство, которое берет под свою защиту всех, находящихся на его территории. Минимальное государство, по Нозику, с необходимостью включает в себя определенные дистрибутивные аспекты, оправдываемые соображениями всеобщей безопасности и свободы. Но эти же соображения кладут естественный предел дистрибуциям, возможным в справедливом государстве. Дальнейшее перераспределение средств не только не способствует свободе, но прямо нарушает права людей. Поэтому экономическая справедливость в теории Нозика — это исключительно совокупность правил, организующих социальное пространство свободного обмена товарами и услугами.

Однако именно в социально-экономическом аспекте позиция Нозика наиболее уязвима. Как отмечают исследователи, в практическом плане реализация принципа исторической справедливости (принципа ректификации) попросту неосуществима и представляет собой классический образец социальной утопии[11]. В моральном же плане, по мнению других, отказ от перераспределения благ в пользу малоимущих выражает позицию классового эгоизма собственников, и, следовательно, не может быть признан справедливым[12].

Существенно иной является концепция справедливости в социальном либерализме, во многом представляющим собой преодоление несовершенств классической либеральной теории. Опираясь, как и либертаристы, на моральную идею честности, социальные либералы трактуют ее предельно широко: честность распространяется не только на процедуры, но и на результаты социального взаимодействия. Следует отметить две влиятельных, но несколько различающихся по своим методологическим установкам позиции в рамках социального либерализма: либерализм Д. Роулза и либерализм Р. Дворкина. В теории Роулза принципы справедливости обосновываются при помощи модели гипотетического общественного договора, выражающего в обобщенном виде идею нравственной автономии личности[13]. При этом особенность позиции Роулза состоит в утверждаемом философом приоритете принципа равных свобод перед экономическим благосостоянием и эффективностью. Это по-кантовски бескомпромиссная позиция. Однако, с другой стороны, принцип равенства в концепции Роулза требует не только уважения прав, но и заботы о коллективном благосостоянии, реализация которого мыслится через создание общественной системы, которую философ именует «демократией владения собственностью». Принцип равной заботы и уважения, в неявном виде обусловливающий социально–этические построения Роулза, выведен на первый план в концепции Р. Дворкина[14]. С точки зрения Дворкина, гипотетический контракт, составляющий остов роулзовской теории, — не более чем аргумент, прием для «просеивания» моральных интуиций на предмет их соответствия принципу равной заботы и уважения, уже данному a priori каждому разумному существу. На практике данный принцип приводит к реализации прав двоякого типа: позитивных, связанных с увеличением коллективного благосостояния, и негативных, определяющих пространство индивидуальной автономии. Эти права философ именует «правами-козырями», подразумевая, что они перекрывают действие любых других этических соображений, потенциально влияющих на принятие решений в политической сфере.

Однако здесь также есть позитивные и вызывающие возражение моменты. К первым, безусловно, относится то, что справедливость в интерпретации этих авторов, включает как аспект уважения прав, так и аспект реализации коллективного благосостояния, что отличает социал-либеральную модель от радикальной либертаристской. К числу недостатков социального либерализма, о которых говорят такие авторитетные исследователи, как А. Макинтайр и У. Кимлика[15], относится, во-первых, инструментализация блага, сведение его к набору «первичных благ» и недостаточное внимание к качественным параметрам человеческой жизни. Во-вторых, фактическая замена морали рациональностью, вытекающая из понимания общества как «собрания чужаков» (А. Макинтайр). И, в-третьих, практическая слабость социального либерализма, вытекающая из имманентного консерватизма его правовой доктрины. На фоне политического влияния современного либерализма возрождение аристотелианской традиции («аристотелианский поворот») в современной политической философии и этике выглядит закономереным. Современные попытки реинтеграции классических политических ценностей в индивидуалистическую парадигму связаны с глубоким кризисом индивидуалистического общества и либерально-демократических форм политической культуры. Внешним проявлением этого кризиса стали такие явления, как чрезмерная бюрократизация, социальное и политическое отчуждение масс, меритократизация западного общества, кризис среднего класса. Глубинная же причина кризиса — в доминировании индивидуалистического сознания и соответствующих ему форм социальной жизни, вызывающем рост безразличия людей друг к другу и к обществу[16]. Существо же предлагаемой альтернативы в том, чтобы выдвинуть в качестве основополагающего принципа совместного бытия людей принцип блага вместо либерального принципа права[17]. Однако при этом существуют немалые расхождения в трактовке самого принципа блага среди его многочисленных сторонников. Одни (коммунитаристы) трактуют его с позиций холистской методологии, т. е. опираясь на идею некоего нерасчленимого блага сообщества, которое является универсальным для всех его граждан. Напротив, другие (аристотелианские социал-демократы) исходят из представления об индивидуалистическом характере общественных связей, но, подобно коммунитаристам, считают возможным говорить о благе как интегральной категории современной политики[18].

Первая позиция в своем наиболее непримиримом виде представлена американским политическим философом А. Макинтайром[19]. Концепция Макинтайра, по сути, содержит в себе проект радикального переустройства современной политики и культуры, исходя из аристотелианского понимания человеческой природы и соответствующих ему форм человеческого существования. В таком контексте справедливость становится важнейшей социально-этической категорией, регулирующей отношения людей в их совместном преследовании блага. Вслед за Аристотелем Макинтайр выделяет два вида политической справедливости — дистрибутивную, отвечающую за распределение благ, и корректирующую, отвечающую за исправление нарушений и назначение наказаний. Оба вида справедливости реализуются в контексте постоянной конкуренции за так называемые «блага человеческого превосходства», которые составляют главную цель человеческих практик. Однако существенные возражения вызывает фактическое аннулирование принципа индивидуальной свободы в концепции Макинтайра. Очевидно, что реализация проекта бостонского философа на практике означает не просто ограничение, а наложение тотального запрета на любые формы спонтанной человеческой активности. Рациональность отдельных практик, как и рациональность полиса, выстроенного в виде пирамидальной иерархической структуры, полностью подчиняет действия индивида объективным требованиям блага. Это дает возможность провести аналогию между абсолютизмом А. Макинтайра и Р. Нозика, с той разницей, что абсолютизм Макинтайра — не правовой, а этический.

Иную позицию в спектре теорий, отдающих приоритет благу, занимают аристотелианцы социал-демократического толка — М. Нассбаум и А. Сен[20]. В работах этих авторов мы фактически имеем дело с модернизированным марксизмом, хотя и имеющим определенное сходство с некоторыми аналогичными положениями Аристотеля. Так, ключевой для концепций этого рода является категория деятельности, а способность индивида к самостоятельной творческой активности рассматривается в качестве высшей ценности. Существенным здесь представляется положение А. Сена о том, что «деятельностная» концепция человека и человеческой природы должна быть противопоставлена пассивно-потребительской позиции индивида в современном «государстве благосостояния»[21]. С другой стороны, немаловажно то, что современные аристотелианцы считают необходимым дополнить концепцию позитивной свободы требованием негативной автономии, происходящим из амбивалентной трактовки человеческой природы. Двум противоположным концепциям свободы — позитивной и негативной — в социал-демократической модели соответствуют две противоположных трактовки социальной справедливости. Первая, этическая, трактовка требует всесторонней поддержки человеческой деятельности, что налагает определенные нравственные обязанности на других людей и государство. Вторая, правовая, трактовка, напротив, требует невмешательства в частную жизнь индивида. Эти две позиции конкретизируются в целом ряде практических рекомендаций.

Однако, несмотря на все отличия от либерализма, современная социал-демократическая теория фактически воспроизводит традиционные требования социального либерализма, такие как ответственность государства за коллективное благосостояние, объединенное с признанием высокой ценности индивидуальных прав. Поэтому в современном контексте можно говорить о фундаментальных мировоззренческих (социально-философских), но не практических расхождениях между либерализмом и социал-демократией. Те же особенности отчетливо просматриваются и в практической части социал-демократической концепции справедливости. С одной стороны, очевидно фундаментальное различие между либеральной и социалистической концепциями равенства, которое проявляется в отношении к существующим социальным практикам и институтам. Если либеральный утилитаризм требует коррекции существующих неравенств в распределении богатства и власти, то социал-демократия — устранение самих причин бедности и неравенства. Однако, с другой, радикалистская политическая риторика и пафос социальной эмансипации у современных аристотелианцев вполне сочетается с признанием традиционных либеральных институтов частной собственности и представительной демократии.

Российский посткоммунизм и концепция «справедливого общества». Критический анализ социально-этических и политических проблем, возникших в российском обществе в период перехода к рыночной экономике, невозможен без учета современного этапа эволюции концепции справедливого общества. Мы исходим из общего представления о том, что развитие России в последние полтора десятилетия имело кризисный характер, связанный со стратегическими просчетами российской власти в политико-идеологической сфере. Представляется справедливой точка зрения, что отказ от «тоталитарного» наследия не принес российскому обществу обещанной свободы: скорее, произошло нечто обратное — замена одной формы тоталитаризма (всевластия государства) другой — всевластием финансового капитала[22]. Кризисный характер посткоммунистического развития в немалой степени связан и с «идеологической революцией» 90-х годов прошлого века, когда вместо коммунистической идеологии на вооружение была взята радикально-либеральная (либертарная, неолиберальная) модель. Для либералов этого толка главным является идеал личной свободы, предполагающий равенство определенного типа — равенство возможностей, противостоящее так называемой концепции «равенства результатов». Принцип равенства возможностей предполагает создание благоприятных условий для реализации частной инициативы, но содержит в себе отказ от обеспечения коллективного благосостояния. Дистрибутивная (распределительная) справедливость объявляется поэтому не только нерациональной с экономической точки зрения, но и практически недостижимым идеалом. Подобное соотношение принципов свободы и равенства, отказ от фундаментальных положений либеральной концепции справедливости, в том числе важной роли государства в экономике, привели к поистине губительным результатам. Попытки реализации неолиберальных идей в России привели, как ожидалось, к формированию не свободного и ответственного индивида, а к дикому капитализму и архаичным формам обогащения с опорой на негативного индивида, обладающего «безмерной жадностью и отсутствием экономической рациональности»[23]. Можно согласиться с В. Г. Федотовой, что в современных условиях справедливость может быть обеспечена и рациональными средствами, но в России на настоящий момент не сложились предпосылки для такого решения проблемы.

Одной из наиболее животрепещущих проблем до сих пор являлась проблема олигархии, олигархического капитализма. Объективно главная причина формирования олигархического режима состоит в стремлении нового класса крупных собственников осуществить вслед за приватизацией изрядной доли экономических ресурсов «приватизацию» другого важнейшего социального ресурса — политической власти. Период олигархического капитализма второй половины 90-х годов прошлого века, по нашему мнению, явился наиболее драматичным в истории современного российского государства. В этот период, отмеченный нахождением у власти целого ряда представителей крупного бизнеса, частные интересы из сферы экономики активно проникают в политику, более того, начинают определять ее. В результате произошло искажение, деформация природы «политического», его инструментализация путем сведения политики и власти до обслуживания интересов низшего порядка — экономических[24]. Новый режим (режим В. В. Путина), характеризующийся переходом от полицентрической к моноцентричной модели организации политического пространства[25], изначально был направлен на подрыв политического могущества олигархов, а цель его состояла в восстановлении нарушенной иерархии в отношениях политической и финансово-экономической элиты. В целом, «деприватизация» политической власти, осуществленная на современном этапе, несмотря на определенные издержки, представляет собой положительный факт и несомненное достижение правящего режима. В то же время нельзя не указать на двойственность и непоследовательность действий российской власти в плане реализации коллективных интересов всего общества. С одной стороны, власти удалось восстановить приоритет общенациональных интересов в политической сфере, но, с другой, нерешенной остается проблема социальной и экономической справедливости. Дисбаланс в области распределения ключевых социально-экономических ресурсов остается источником постоянной социальной напряженности и нестабильности в обществе.

Тем более актуальными на этом фоне выглядят попытки отечественных ученых — философов и политологов сформулировать внятную концепцию справедливого общества, которая могла бы сплотить людей и составить основу для проектов общенационального развития. Три таких концепции, созданные в последние годы, принадлежат хорошо известным в России и за рубежом деятелям науки — В. Г. Федотовой[26], В. М. Межуеву[27] и А. М. Руткевичу[28].

Концепция В. Г. Федотовой. Проф. Федотова считает перспективным отождествление справедливости с нравственным требованием «хотя бы мысленно разделить судьбу другого», выдвинутым американским философом Д. Роулзом. Однако, опираясь на либеральные идеи Роулза, проф. Федотова пытается построить модель рационального общественного договора на основе традиции. Российская традиция несет в себе две базовые ценности — естественную сострадательность и высокое доверие к государству («этатизм»), при соединении которых можно добиться необходимого консенсуса. При этом в концепции Федотовой речь идет не просто о консенсусе, но о юридическом рациональном консенсусе. Кроме того, правовой характер государства должен дополняться демократическими процедурами, смысл которых в том, чтобы разумным образом ограничить всесилие власти.

Концепция В. М. Межуева. Согласно В. М. Межуеву, культура как фактор развития должна находиться в центре внимания современной политики. Это определяет преимущественно социал-демократический характер рассуждений российского философа. Культурный смысл социалистической идеи, по Межуеву, решающим образом влияет на понимание социал-демократией базовых политических ценностей современного общества — свободы, равенства и справедливости. Эти категории целиком относятся к сфере культуры, а не экономики. В практическом отношении современная социал-демократия, по Межуеву, должна избегать утопических социальных проектов, что ставит ее перед необходимостью отказа от радикализма в политике и переориентации на эволюционную стратегию социального развития.

Концепция А. М. Руткевича. Образ справедливости в российском консерватизме, формирующийся на основе анализа известной работы А. М. Руткевича, имеет двойственный характер. С одной стороны, вырисовывается вполне «либеральный» образ политического союза как общества свободных и равных людей (граждан), но, с другой, отмечается сильная антиэгалитарная тенденция, свойственная либеральному консерватизму. Свобода предстает как необходимое условие человеческой активности, реализации человеком своих задатков и способностей, данных ему Богом. В то же время, консерватизм элитарен, поэтому «лучшим видом правления является тот или иной вариант аристократии, правления лучших, наиболее способных»[29]. Применительно к реалиям современной России говорится о необходимости восстановления «нормальной» социальной иерархии, где правили бы не худшие, а лучшие.

В зависимости от исповедуемых авторами социальных идеалов и рисуемых образов действительности первая позиция может быть охарактеризована как прагматическая; две другие (социалистическая и консервативная) — как утопически-романтические. Однако данное различие вряд ли стоит воспринимать как нормативное. Скорее, речь должна идти о взаимодополнительности трех рассмотренных социальных проектов. Прагматическое (либеральное) мышление обращено к настоящему, консервативное — к прошлому, социалистическое — к будущему, а вместе они, по верному замечанию В. М. Межуева, как бы осуществляют «связь времен» и обеспечивают преемственность в развитии общества. Главное, с нашей точки зрения, заключается в том, что рассмотренные модели представляют собой влиятельную альтернативу господствующей неолиберальной идеологии. В целом отрадным фактом представляется становление отечественного дискурса справедливого общества, подобного тому, который имеется на Западе. Наличие такого дискурса является обязательным условием для позитивного развития общества и государства, и, напротив, попытки навязать обществу идеологический монизм в форме догматического марксизма или (что не лучше) ультралиберализма обрекают его на деградацию и отсталость.