Ильин А. Н. Социальная атомизация и ослабление политической активности в условиях консюмеризма

Работа выполнена при финансовой поддержке Минобрнауки России (государственное задание).

The article was written with financial support from the Ministry of Education and Science of Russia (the state order).

УДК 008 (103)

Ilyin A. N. Social Atomization and the Slackening of Political Activity under Conditions of Consumerism

Аннотация ♦ Автор раскрывает сущностные особенности консюмеризма, описывает знаковый характер потребления. Предложены определения понятий «общество потребления» и «потребительство». В статье рассмотрены такие характерные для российской современности проблемы, как ослабление социальных связей, индивидуализм, аполитичность, переориентация массового интереса с серьезных политических, экономических, экологических и т. д. тем на аспекты личного характера. Показано, что данные проблемы напрямую связаны с тенденциями потребительской культуры. В качестве теоретико-методологической базы исследования использованы теории социологии потребления и социальной философии.

Ключевые слова: культура потребления, инфраструктура потребления, деконсолидация, общество потребления, индивидуализм, солидарность, атомизация общества.

Abstract ♦ The article reveals the essential features of consumerism and describes the symbolic character of consumption. The author offers his definitions of the concepts of the consumer society and consumerism. He considers the following issues typical for contemporary Russia: the weakening of social ties, individualism, political apathy, reorientation of mass interest from serious political, economic, environmental, etc. topics to the aspects of personal nature. It is shown that these problems are directly related to trends in consumer culture. As a theoretical and methodological basis of the study, theories in the sociology of consumption and social philosophy are used.

Keywords: culture of consumption, infrastructure of consumption, deconsolidation, society of consumption, individualism, solidarity, atomization of society.

Концептуализация феномена консюмеризма

Сегодняшняя эпоха имеет множество различных имен. Ее называют текучей современностью, ей приписывают эпитеты «информационная», «постмодернистская», «постиндустриальная», «потребительская». Каждое из этих наименований предполагает акцентуированность исследовательского взгляда на определенной стороне эпохи. Мы в данной статье сфокусируем внимание именно на ее потребительской стороне.

Сформировалась огромная индустрия, которая производит не только товар, но и спрос на товар, создает потребности. Нас окружают тысячи брендов, торговых марок и рекламирующих все что угодно баннеров. Города испещрены рекламой, где чуть ли не каждый столб и чуть ли не каждая стена представляют собой предложение того или иного продукта. Современный человек подвергается воздействиям огромного массива рекламных сообщений и призывов к покупке. Заполонившая собой все антропное пространство система рекламы и массмедиа формирует гедонистическую ориентацию, которая, в свою очередь, трансформируется в стиль жизни.

Но что же такое общество потребления? И чем оно отличается от других общественных формаций? Казалось бы, люди всегда покупали и продавали, чем-то владели, тратили деньги, испытывали желание жить в богатстве и роскоши. Потребление необходимо каждому человеку для поддержания жизни. Однако прежние эпохи не связывают с понятием «потребление», не ставят потребление во главу угла при осмыслении этих эпох.

Сама формулировка «культура (или общество) потребления» выглядит недостаточно точной в терминологическом смысле. Ведь потребление можно понимать как рациональное и необходимое для поддержания жизнедеятельности поведение по присвоению материальных и духовных благ в нужном для человека объеме. И нередко данное явление понимают именно так. Следовательно, любой человек, потребляющий хотя бы минимальное количество благ, уже является потребителем, и не-потребителей просто не существует. Значит, любой общество является обществом потребления, и тогда значение этого понятия размывается. Термин «потребительство» (или «перепотребление») характеризует поведение, выходящее за рамки разумного потребления, то есть консюмеризм. Поэтому наименование «потребительство» или «перепотребительское общество» («перепотребительская культура») выглядит более подходящим для использования при раскрытии интересующей нас проблематики. Термин «консюмеризм» является синонимом терминов «потребительство» или «перепотребление», и, соответственно, несет в себе иной смысл, чем укоренившееся в научной и публицистической литературе «потребление». Про консюмеризм следует говорить тогда, когда речь идет не о потреблении как средстве жизни, а о потреблении как ее смысле. Однако мы в процессе повествования, используя стратегию разумного консерватизма, будем оперировать привычной и сложившейся (пусть и не совершенной) терминологией, не используя четкого разграничения приведенных терминов, но имея в виду именно потребительские общество и культуру.

Современное общество рассматривается через призму потребительства не потому, что люди лучше питаются, чем их предшественники, или распоряжаются большим количеством технических средств или удовлетворяют свои потребности. Объем благ и степень удовлетворяемости потребностей — условия появления потребления, а не его сущность.

Суть потребления заключена не в возможности приобрести рекламируемый товар, а в желании это сделать; потребление локализовано не в кармане, а в сфере желания. Общество потребления — это совокупность отношений, где господствует выступающий смыслом жизни символизм материальных объектов, влекущий потребителей приобретать вещи и тем самым позиционировать свой статус. Потребительство снимает оппозицию между реальностью и знаками. Оно есть практика поддержания иерархизированной знаковости путем отправления социально стратифицирующих жестов, которые приближают реализующего их актора к элитарности и, соответственно, отдаляют его от общественной маргинальности. Потребительство — это включенная в каждый акт покупки поддержка производства знаков, тотальная семиотизация реальности.

Специфический тип социализации постепенно приводит индивидуальные нормы и ценности человека в соответствие с нормативно-ценностной системой консюмеризма. Человеческое сознание всегда функционирует посредством определенных знаков и символов, а формирование новых знаков ведет к новой организации психики. Консюмеризм выступает системой, предлагающей иной тип знаковости, чем тот, который предлагался прежними формами культуры.

Бедные также «больны» потребительством, как и богатые, и «заражаются» они тоже посредством механизмов специфической социализации, сосредоточиваясь на удовлетворении желаний, которые культивируются инфраструктурой потребления — инфраструктурой искушений и соблазнов. Эти желания трудно назвать аутентичными, личными, так как они навязываются инфраструктурой и коррелируют с желаниями массового Другого. Чем в большей степени рекламируется тот или иной продукт, чем сильнее навязывается некая потребность, чем больше мода проповедует некий стиль, наконец, чем большее количество людей эта все начинает желать, тем желаннее все это становится для нас. Поэтому можно сказать, что инфраструктура потребления — это мегамашина производства желания. Она не столько удовлетворяет желания, сколько их формирует, диктует, что именно следует желать. Она одновременно питается желаниями и производит / воспроизводит их.

Инфраструктура потребления, сложная машинерия производства потребительских желаний, представляет собой целую «систему повседневного бытия», погружающую личность в мир символов определенного образа жизни. В нее включается, с одной стороны, многообразие товаров и услуг и, с другой стороны, их символическая насыщенность, культурная надстройка. Любые товары могут определенным образом «читаться», так как каждый обладает знаком качества не столько себя, сколько своего обладателя. Товар приобретает форму символа, а символ — товара. Инфраструктура потребления — система производства товаров и услуг, их продвижения и наделения знаково-символическими характеристиками. Также это система производства смыслов, точнее, бессмыслицы, симулякров, которые выдают себя за смыслы и находят свое обличье в императиве «потребляй как можно больше!». В ней значимым является не производство самих товаров, а формирование многообразия предложений и призывов к покупке. Мода и реклама являются одними из главных составных частей инфраструктуры потребления. Производимые ей «смыслы» надежно защищены от подлинности и потому обретают форму самодостаточности. «Я покупаю, следую за модой, занимаюсь шопингом, следовательно, существую» — эта фраза не вербализуется, не выкрикивается на каждом углу, но становится основой жизни по умолчанию, истиной, которой следуют, но которую не принято открыто декларировать. Инфраструктура потребления создает импринтинг идентичности, убеждений, ценностей и поведенческих стереотипов, выступая возбудителем нервной системы.

Потребительская культура охватывает совершенно разные социальные слои и группы, и возникает серьезный диссонанс между экономическим (уровень благосостояния) и культурно-символическим аспектами социальной жизни. В мире, где наблюдается постоянный рост разрыва между бедными и богатыми, малоимущие научаются желать все больше материальных благ, но получают минимальную возможность для реализации этого желания. Потребление становится объективно неосуществимым, но страстно желаемым. Оно отчасти уравнивает мечтания и стремления бедных и богатых, но не уравнивает возможности реализации этих стремлений. Потребление доминирует как над бедными, так над богатыми, превращаясь в надиндивидуальную и надстатусную реальность, задающую соответствующий тип мышления, ценностные ориентации и поведенческие практики. Оно задает высокие стандарты, которым способно соответствовать меньшинство, но стремится охватить которые большинство. Соответственно, все социальные слои живут в мире потребления, но одни обладают личным ассортиментом потребительских ресурсов, а другие его лишены.

Если в прежние эпохи люди, живущие в бедности или нищете, могли только изредка видеть формы богатой жизни, теперь эти формы вышли на публику, на всеобщее обозрение путем определенным образом функционирующих СМИ, рекламы и брендинга. И тиражируемые потребительские эталоны представляются как необходимые цели, в обязательном порядке достойные достижения, что противоречит возможностям малообеспеченных слоев населения. Независимо от уровня дохода интериоризировавший потребительские нормы человек будет всегда чувствовать нехватку. Просто консюмеру-миллионеру не хватает средств на новый дворец, а поверженному в бедность консюмеру — на покупку сотового телефона последней модели.

«Общество потребления — это стадия развития капитализма, на которой индивидуальное потребление, опосредованное рынком, превращается в один из ключевых факторов формирования социальных отношений во всех сферах» (Девиантность в обществе потребления, 2012: 13). Так вещественные отношения переплетаются с социальными. Собственно, общество потребления формируется в условиях капитализма, которому характерны рыночные отношения, социально-экономическое неравенство, инфраструктура многоголосного лоббирования товаров и услуг (реклама и PR) и прочие аксессуары капиталистической системы. Общество потребления и общество с высоким уровнем потребления не тождественны, а значительно отличаются друг от друга. Социум именуется потребительским не потому, что в нем прослеживается высокий уровень жизни и, соответственно, имеется большое количество людей, наделенных возможностью реализовывать потребительские практики, а потому, что в нем господствует система отношений, предопределенных свойственными потребительской культуре ценностями, нормами и психологическими установками. Культура потребления нарушает баланс между структурой потребностей и доступными ресурсами для их удовлетворения. В таком обществе могут отсутствовать массовые источники высоких доходов и возможность повсеместно продуцировать «богатый» образ жизни; главное, что есть доминирующие и закрепленные в поведении людей ценности, выраженные в престиже, богатстве, демонстративной роскоши и т. д.

Сегодня, в эпоху глобализации, общество потребления также глобализируется. Мировые СМИ, освободившись от воспитательной и образовательной функции, переакцентировались на потребительско-стимулирующую функцию и, принявшись распространять одни и те же или аналогичные друг другу по нормативно-ценностному содержанию фильмы, ток-шоу, рекламу, стали формировать единые потребительские стандарты по всему миру. Такая стандартизация, с одной стороны, сближает «разных» людей, дает возможность адаптироваться к социально-культурным и психологическим особенностям иных стран, но, с другой стороны, происходит унификация национальных культур и широкое распространение ценностей потребления. Потребление стало не национальным, а наднациональным феноменом, а потребности и интересы людей все более становятся однородными и стандартизированными.

Потребительство — это социокультурная система, где социальная идентификация построена не в сфере труда и производства, а вне работы — прежде всего в развлечениях, и в первую очередь в показных, демонстративных развлечениях. Ранее стратификация общества основывалась на месте работы, на месте социальной системы распределения труда, а сам труд и трудовая добросовестность были условиями человеческого достоинства и общественного уважения. Уклонение от труда порицалось, и даже на юридическом уровне функционировало обвинение в тунеядстве. Теперь классификационным первенством обладает стиль жизни, на который указывает тело, одежда, машина, место отдыха и т. д.

Логика потребления строится в основном не на извлечении из вещи пользы, удовлетворения потребностей, а на знаковой стоимости товара, сводящейся к демонстрации места в дифференцирующей системе престижа (см.: Бодрийяр, 2007). Аксессуары человека несут информацию о его статусе, превращаются из материальных объектов в информационные послания о своем владельце, равно как вектор его жизненной энергии и вектор его денежных трат говорят о том, что для человека выступает смыслом жизни. Если ранее о человеке могли судить по ответу на вопрос «что ты создаешь?», теперь спрашивают «что из развлечений ты способен себе позволить?».

Для потребителя большинство благ являются благами позиционными. Он определяет себя не столько через язык, происхождение, религиозную принадлежность, сколько через вещи. Собственно, совокупность вещей с характерным им символизмом превратилась в некое подобие языка, в систему символов, в набор неких норм и регулятивов, а использование этих вещей представляется как речевая практика, актуализирующая и артикулирующая (демонстрирующая) эти нормы. С помощью вещей потребитель адаптируется к социальному пространству. Однако вещь с помощью присущей ей знаковости адаптируется к предметному пространству.

Покупая вещи, консюмер все меньше покупает именно вещи и все больше — статусную принадлежность, секс, общение и т. д. Приобретение вещей — в большей степени не самоцель, а задача, средство, ведущее к главной цели — приобретению того, что стоит за вещами, «за-вещной» или «над-вещной» смысловой реальности. Потребление превратилось в значимый стратифицирующий фактор, а человек стал тем, что он потребляет; как его публичное, так и его интимное пространства в большей мере конструируются потреблением. Социальная стратификация отображается в гаджето-иерархии, а сами гаджеты являются знаками рангов и уровней благосостояния.

Культура потребления — это хозяйство знаков и символов. В результате упрочения потребкультом своих позиций в данном социальном пространстве происходит брендизация массового сознания. Почти любой товар, практически любая вещь получает символическую окраску или даже сама становится символом. В таком символизме заключен постматериальный характер потребительской ценности и феномен символической социальной мобильности. Символизм не антиматериальный и не материальный, а именно постматериальный, поскольку включает в себя как материальный компонент в виде самого товара, так и надстройку, указывающую на символическое выражение товара, которая диктует вектор отношения к данному товару и его обладателю. Надстройка как бы говорит о том, каким образом следует к ним относиться. Консюмера интересуют не столько сами вещи, сколько отношение других людей к ним. Приобретая вещи, он приобретает знаки, через потребление которых он становится ближе к тем, кто потребляет похожие знаки, и ставит себя в отличие от тех, кто эти знаки не потребляет. Таким образом, вещи становятся чем-то большим, чем они есть на самом деле. В них сливается воедино средство ведения жизни и смысл самой жизни.

Если бы потребление являлось просто поглощением благ, то наступило бы пресыщение, потребности удовлетворились, однако людям хочется потреблять все больше и больше. Потребление — это тотальная идеалистическая практика, имеющая мало общего с действительным удовлетворением потребностей или с принципом реальности; «умеренного» потребления не бывает. Потребительство — утрата смыслов и игра знаков, бессознательный и неорганизованный образ жизни (пусть народ удовлетворяется потребительством, лишь бы он оставался неорганизованным и не поднимался на общественную и политическую сцену).

Саморепрезентация — смыслообразующий фундамент потребительского поведения. Потребитель не просто стремится иметь как можно больше модных вещей, а использовать обладание вещами в качестве средства я-репрезентации перед другими людьми, в качестве маски, позволяющей казаться, представляться. Потребитель реализует себя идиотически-нарциссически-истероидным удовольствием от фокусирования внимания на самом себе. Соответственно, потребление конституируется фактом существования вниманий разных людей. Эти многочисленные внимания кооперируются в некую собирательную фигуру Другого. Идентичность формируется путем перманентного потребления и обновления автомобилей, гардероба, гаджетов, впечатлений и острых ощущений. Однако чем в большей степени человек признает потребительскую кажимость как ценность, тем слабее он осознает свои настоящие желания. Потребительская зрелищная жизнь подменяет собой жизнь настоящую.

Как бы предлагая множество разных идентичностей, индустрия по сути формирует единую метаидентичность, основанную на потреблении. Поэтому говорить об антиэcсенциализме не приходится. Антиэссенциализм, убежденность в полном отрицании сущности, — всего лишь видимость. На самом же деле потребительская инфраструктура не ломает сущность методом предложения все новых гаджетов, предметов мебели, отдыха, обуви, одежды и, конечно, норм в стиле жизни и в демонстрации себя. Перманентная перемена предложений (продуктов и норм) — это показатель скорее не принципиального слома фиксированных идентичностей, а принципиального слома и воссоздания, бесконечной деконструкции методов формирования и поддержания одной-единственной востребованной идентичности — модного и успешного консюмера. То есть, вместо деконструкции идентичностей и переизобретения себя происходит деконструкция и переизобретение методологии поддержания идентичности как уже изобретенной формы себя.

Потребительское счастье — это совокупность дорогих символически насыщенных предметов и возможность эту совокупность постоянно обновлять вслед за императивами моды. Возможность ее обновлять — это возможность быть «современным», не отставая от модных тенденций. В обществе, где человеческое счастье зависимо от уровня потребления и где потребление приобретает смысложизненный статус, акт покупки способен доставить больше удовольствия, чем польза от приобретенного продукта.

Потребительство вполне уподобляемо любому аддиктивному типу поведения (алкоголизму, курению или наркомании). Аддикция представляет собой замкнутый круг, где результатом удовлетворения потребности выступает возникновение той же самой потребности, которая снова и снова требует заветной дозы; и чем больше человек идет на ее поводу, чем больше ублажает ее, тем в большей степени она им овладевает. Поэтому нельзя сказать, что потребление единицы блага уменьшает потребность в последующих единицах этого блага. В конечном счете процесс перестает приносить удовольствие («эффект удовольствия» снижается) и перерастает в тяжелую зависимость, от которой сложно отказаться. Вроде и удовольствия уже нет, но отказаться от привычного образа жизни все равно трудно. И если эта зависимость санкционирована обществом, а потому не только не осуждается, а даже восхваляется, человеку становится еще труднее ее преодолеть, пойти наперекор социальным нормам.

Социальная атомизация в российском обществе потребления

Сегодняшнее российское общество можно назвать деполитизированным и чрезмерно атомизированным. На наш взгляд, именно вследствие выхода на авансцену потребительских практик усиливаются тенденции деполитизации и деконсолидации. Конечно, эти тенденции обусловлены различными причинами, однако мы предполагаем, что потребительская культура является одной из наиболее значимых причин индивидуализации общества и утраты социальных связей.

Человек в атомизированном обществе потребления принимает интраполитические решения, то есть решения, касающиеся его личной жизни и управления собой ради самоустройства, и отказывается от членства в объединяющем людей политическом целом. Автономия индивида ставится выше моральных обязательств и социальных отношений. Исчезает чувство ответственности не только за другого, но и за себя. Отношения приобретают поверхностный, недолговечный и прерывный характер и перетекают в режим «легкой» социальности, которая, с одной стороны, не вызывает агрессии к другому индивиду как к «чужому», а с другой, делает восприятие людей сугубо функциональным и рыночным (Иванов, 2011). Деконсолидация есть добровольная маргинализация. И когда она приобретает массовый характер, следует констатировать парадоксальное явление «социального исключения большинства».

Даже акции протеста имеют все менее массовый характер, а если и предполагают большое количество вовлеченных в них людей, то говорить следует о каком-то возмутившем широкие слои (обычно единичном) поводе, а не о глубоком объединяющем эффекте, фундированным сильным чувством солидарности, сопричастности и взаимопомощи. Профсоюзное движение скатывается к сугубо формальному существованию.

Политическая оппозиция настолько разобщена, что инвестировать чаяния в ее силу и мощь не представляется возможным. Конечно, нет такой формы идентичности — оппозиционер. Оппозиция — это мозаика разных структур, дискурсов, программ, точек зрения и действий, которые не просто отличны друг от друга, а зачастую находятся в непримиримых противоречиях, поэтому она априори самоотдаленна.

Внутренняя самоотдаленность оппозиции объясняется не только идейными противоречиями, не только разобщенностью перед избирательной урной. Приобретает особую силу фатализм, выражаемый словами «что бы мы ни делали, все равно ничего не получится». Такое убеждение в безнадежности служит некоей индульгенцией на пассивность. Еще один из важных факторов — утрата доверия людей друг к другу, которая не позволяет даже абсолютным единомышленникам сплотиться в единый сильный союз. Это недоверие появилось вследствие потребительской культуры индивидуализма, социал-дарвинистские общественно-фрагментирующие ценности которой в постперестроечной России стали активно и даже агрессивно внедряться в общественное сознание.

Сегодня одной из главных проблем выступает не фрагментарность политических предпочтений и трудность политически активных людей договориться друг с другом о программе наиболее приемлемого политического будущего, а спад протестной активности как таковой и утрата идеологических и политических установок. Потребкульт, учитывая его аполитичность и центрированность на личном, не приемлет соответствующие установки в качестве важных элементов сознания. Он упрочивает дефицитарность социального субъекта политической жизни и политических преобразований.

Происходящая перманентная революция индивидуализма, выраженная в соответствующих изменениях культуры и ценностных ориентаций, устраняет политическую активность, вытесняет политический дискурс из сознания человека. По замечанию А. С. Табачкова, в ситуации «вненравственной и антиидеальной количественной редукции человека и его культуры», в мире расчета, в котором «идеальное — лишь информация, маловероятны революции, требующие, помимо прочего, рождения идей и их, этих идей, людей — тех, кто готов брать на себя экзистенциальный риск их воплощения в жизнь» (Табачков, 2014: 44, 41). Пламя политических преобразований снизу гаснет из-за глубокой акцентированности на частной сфере. Причем тотальное постмодернистское обессмысливание всего, что выходит за пределы индивидуальных интересов, закат великих идеалов и целей вовсе не рождают пессимизм, скорбь, трагизм и метафизические мучения. Консюмер не тяготится бессмыслием, так как находит в бессмыслии свой местечковый «вещистский» смысл.

Политическая идеология теряет возможность мобилизовать общество, в котором падает роль авторитетов, величественных образов, серьезных замыслов будущего и программ коллективных действий, и возрастает значимость гедонизма и вещизма. Человеческая жизнь утрачивает связь с тем, что превосходит индивидуальное, вещное и повседневное, понятие “res publica” (общее дело) обессмысливается под напором потребительского индивидуализма. Система смыслов потребителя не выходит за грани жизни, наполненной вещно-повседневным бытом. Происходит закат социальных метанарраций, ставящих акцент на героике и великих целях, притягивающих всеобщее внимание, актуализирующих всеобщую активность и направляющих ее в единое строго определенное русло. Отвага, идеализм, готовность рисковать жизнью ради великих и чистых целей канули в лето. Наблюдается расцвет микронарраций — принципиально дегероизированных, деглобальных, локализованных в личной сфере. На авансцену выходит феномен социального безразличия ко всему, кроме собственного благосостояния. Притупляются чувства, направленные к социальной жизни, душевные порывы исчезают.

Консолидация на основе общих интересов и проблем не представляется условием реализации собственных (индивидуальных) интересов, а, скорее наоборот, видится как условие ограничения персональной свободы и пустая потеря личного времени. Особенно такое видение утверждается, когда люди смотрят на богатые образцы (среди которых бывают их близкие) и понимают, что успешные потребители достигли социально-экономических высот благодаря личной предприимчивости, а не коммунализму. На место охватывающего широкий временной и общественный ареал мегамышления и социальных побуждений приходят микромышление и индивидуальные побуждения. Такие наименования, как «социальная справедливость», «равенство», «свобода» и т. д., утратили мобилизующее влияние, превратились просто в ничего не означающие слова, лишенные смысла. Потребителям не свойственно верить в лучшую социальную жизнь, отсутствие которой не сопрягается у них с эсхатологическими и дискомфортными состояниями. Они не верят в ее приход не только потому, что считают бесполезным прикладывать усилия для ее устроения, сколько потому, что лучшая социальная жизнь сама по себе не является для них ценностью, в отличие от лучшей индивидуальной жизни. Культура потребления таит в себе призыв к индивидуальной активности, но также и к социальному бездействию.

Призыв к решению любых проблем мира, в том числе и экологической, вызывает у прагматика-гедониста вопрос «Что я от этого получу?», который демонстрирует верх меркантилизма и безответственности и глухоту ко всему, что выходит за рамки индивидуальных потребностей. Вместо общечеловеческих ценностей наблюдается наступательное воздействие социальной дезинтеграции, аномии и отхода от объединяющей национальной идеи, в результате чего утрачивает ценность патриотизм, чувство личной причастности к судьбе страны и ее народа.

Понятия социальной борьбы, предотвращения общественных угроз, патриотизма, социального целеполагания и всеобщего объединения не просто утратили серьезность в глазах людей, а стали подвергаться остракизму. Идея общих интересов выдается как сомнительная, смешная и даже безумная. Идею общих интересов и восстановления социальной справедливости замещают индивидуализация и тенденция, выраженная в попытке атомарного и бесконфликтного проникновения, буквально просачивания в эшелон более высокого класса, в элитарную прослойку.

Культурную гегемонию одержал культурно-исторический тип, называемый мещанством. Он не приемлет культуру производства (например, советскую культуру). Он противоположен творчеству, прогрессу, верности идеалам и социальной активности. Для него неприемлемы никакие движимые социальными идеалами активные действия.

Публичное пространство заполняется дискурсом интимности личной жизни и бытовых забот. Однако общество и страна жизнеспособны, когда каждый чувствует себя защитником и строителем целого и связан с каждым другим узами ответственности и горизонтальной солидарности. Зачастую сама власть отказывается поддерживать социальную связность.

Для психики потребителя более комфортен примерно следующий (конечно, условно сформулированный) принцип: если «мы» не можем влиять на происходящее, если каждый из нас не защищен общим «Мы», то проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в его основе солидарности, так и от признания серьезности происходящих в стране или в мире тенденций; вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происходит вытеснение общественного из сознания людей. Сознание становится не реалистическим, а аутистическим, проявляющим эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма, под щитом гаджетомышления и гаджетоцентрированности. Аутистическое сознание создает вместо реалистических приятные представления, даже если они совершенно не сообразуются с реальностью. Однако следует заметить, что типичный потребитель — существо не только частное, но и во многом публичное. Его публичность заключается во взгляде на себя путем отражения одобрительных взглядов Другого. Так, потребитель конструирует себя посредством саморепрезентации перед другими людьми, прибегая к использованию модной брендовой одежды, гаджетов последней модели. Для него значимы восхищенные взгляды окружающих его людей, которые вызываются при помощи создания образа себя как обладателя знаковых вещей. В этом заключена его публичность. Но она аполитична.

Отвлечения на общественное возможны, когда общественное непосредственным образом влияет на индивидуальное. Заботы и страхи стали бытовыми, заземленными, измельченными, оповседневненными, уже не связанными с какими бы то ни было историческими трагедиями. «Человек социальный» уступает место «человеку индивидуальному», политически активный гражданин капитулирует перед потребителем. Здесь о гражданском сознании говорить приходится редко, поскольку сознание потребителя сужается до микроскопических размеров и не способно увидеть для себя ценность в чем-то более возвышенном и общественно полезном, нежели новый рекламный каталог. Граждане ответственны не только за себя, но и за свою страну, сложившуюся в ней политическую систему, заботу о других гражданах, чистоту своего города и т. д. Потребитель по большей части безответственен. По мнению А. Г. Саниной, «быть потребителем намного более комфортно, чем быть гражданином, и в прямой конкуренции государственная идентичность неизбежно проиграет идентичности потребительской» (Санина, 2013: 14). Гораздо проще собрать людей под рекламным лозунгом «Распродажа!», чем под знаменами политического идеала. Развитие инфраструктуры потребления приводит к симулякризации гражданственности и социальности. Все большей властью наделяются корпорации, ответственные за массовую рекламу и брендинг (а значит, и за рост потребительских тенденций) и нуждающиеся в консюмтариате, но не в гражданском обществе. Ослабление социальности вызывает нарастание энтропии в обществе. Ухудшения социальных связей сопряжено с коррозией гражданственности.

Потребительский индивидуализм нейтрализует два рода глубины — глубины внутреннего мира человека и глубины доверительных отношений между людьми. Консюмеризм призывает ограничиваться поверхностным «слоем» индивидуального хотения-развлечения и не углубляться в «слой» социальной справедливости, добра, истины и красоты. Он максимально отдаляет политическое от жизненного мира человека, хотя для формирования ответственного гражданского общества политическое, наоборот, должно быть максимально приближено к личной сфере, к повседневности и к экзистенциальному опыту каждого. Стоит вести речь о негативном характере безразличия к миру, о своемерной, своезаконной отрицательной свободе, основанных на монологизме совести, своецентризме, нарциссическом представлении своего Я как мерила всех вещей.

Типичный консюмер, озабоченный сугубо частной сферой, не является свободным человеком. Даже если власть не оказывает серьезного давления на общество и не нарушает гражданских прав, деполитизированный человек сам отходит от свободы. Поэтому вовсе неочевидна верность тезиса «Чем меньше политического давления, тем больше свободы», ибо свобода не означает безответственную аполитичность, и, будучи связана с ответственностью, свобода предполагает личную политическую активность. Мы можем забывать о политике, уходить с головой в частную жизнь, но политика вряд ли забудет нас.

Сегодня выбор нового вкуса чипсов молодежь интересует больше, чем выборы во власть. Индустрия развлечений приобщает интерес не к актуальным вещам современности, не к злободневным проблемам, а, наоборот, к информации, внимание к которой не требует никакого напряжения от реципиента и заглушает в нем голос критического осмысления действительности. Сознание усыпляется примитивным развлекающим китчем, ликвидирующим интерес к действительно важным проблемам, или же оно пробуждается более интеллектуально и эстетически высокими формами воздействия, но это пробуждение происходит для направления сознания в сторону неверного понимания происходящих в стране и мире событий, искажения реальности, снижения мировоззренчески-методологической зрелости реципиентов.

Не желая воспринимать сигналы об угрозах, потребитель просто отключает систему восприятия угроз. Он помещает себя в некое культурно-психологическое зазеркалье. Общественное и индивидуальное удаляются друг от друга так, что индивидуальное остается наличествовать в повседневном бытии, а общественное уходит в некую недосягаемую область, отдаленность которой обесценивает попытки дотянуться до нее и, соответственно, нивелируется восприятие смысла и полезности этой области для реальной жизни с ее прагматизмом. В результате любые призывы к общественным действиям типа отстаивания своих прав вызывают скепсис и становятся похожими на глас вопиющего в пустыне. Культура потребления тривиализирует и дегероизирует человеческую жизнь. В результате человек как бы выпадает из социальной жизни, становится почти внесоциальным индивидом (термин «почти» здесь необходим, так как полная десоциализация — тем более массовая — в принципе невозможна).

Сплочение происходит на уровне небольших родственных общностей, в то время как идентификация с большими общностями нестабильна, а политические идентичности вообще отторгаются на периферию потребительского интереса. В целом социальная коммуникабельность утрачивается. Только самые близкие вызывают чувство доверия, микросоциальные сети взаимодействия остаются главными ресурсами выживания, а малые группы — структурами обеспечения защиты от различных опасностей. Конституируется опора исключительно на себя, семью и некоторых близких (см.: Горшков, Петухов, Крумм, 2011; Данилова, Ядов, 2004; Иванова, Шубкин, 2005; Реутов и др., 2011).

Как считают М. Ю. Прокопьева и Е. В. Семенов, «обладание теми или иными предметами становится одним из основных энергетических источников, подпитывающих индивидуальное ego участников общества. В этой ситуации коллектив отсутствует, т. е. интерес любой общности заведомо вступает в противоречие с вещным интересом агента потребления…» (Прокопьева, Семенов, 2014: 135). Коллектив сужается до семьи. Наряду с индивидуалистичным чувством остается чувство связи с семьей, но чувства связи с родиной и обществом серьезно ослабевают. Семья воспринимается не как ячейка общества, а как убежище. Формирующиеся на основе родственных и дружеских связей социальные сети не доходят до уровня гражданских инициатив по защите общественных интересов. Поэтому если микросоциальные сети и оказывают посильную жизненную поддержку входящим в них людям, эта поддержка, естественно, не меняет существующий порядок, а лишь позволяет к нему приспосабливаться, в чем заключается ее принципиальная неполнота. Представляется существование взаимообусловливающей силы между сплочением в семьи и малые группы и отдалением на более масштабном — общесоциальном — уровне. Все это указывает на недостаток общественных качеств, позволяющих организовать действия не на выработку и реализацию какого-то надличностного проекта, а хотя бы на защиту элементарных прав и свобод. Впрочем, потребители не испытывают чувства ущемленности прав и свобод вследствие своей деполитизированности и сфокусированности на личном микромире.

Потребитель крайне трагично относится к потере своих «игрушек», но абсолютно индифферентно — например, к расхищению национальных богатств его страны. Результат «воспитательного» воздействия консюмеризма — социальная апатия. Благодаря ей какие-либо серьезные проблемы страны и общества в глазах людей предстают как мелочи. Когда перед ними рушатся целые системы хозяйствования, они воспринимают этот процесс как недостойный внимания, не задумываясь о том, что от данных систем зависит их личное благосостояние. У потребителя не вызывают протест ни разрушение сельского хозяйства, ни ликвидация огромных промышленных секторов, ни спад финансирования науки, ни многие другие деструктивные инициативы. Здесь мы наблюдаем некую потерю чувствительности, циничное дистанцирование от реальности. Хладнокровным взглядом обводить социальные проблемы, успокаивая себя ритуальным заклинанием «все равно я не смогу ничего изменить», — значит соучаствовать в проекте реализующейся деструктивности. Когда же происходят неполадки в их личной жизни, консюмеры воспринимают их невротично-апокалиптически. Они превращаются в детей, узкие интересы и ограниченная масштабность мышления которых не распространяются за пределы своего микромира. Наблюдается тенденция занижения до минимума ранга серьезных социальных проблем и завышения до максимума личных неурядиц. Потребителей волнует не глобальная проблематика, а лишь те проблемы, которые становятся на их личном пути и служат барьером для реализации их личных целей.

Редко консюмеры задумываются о том, что личные проблемы зачастую имеют глубокие корни, растущие не из местечкового локального аспекта, а из функционирования масштабных систем, и потому выбрасывают накопленное негодование совсем не на тот объект, который заслуживает справедливого гнева. Люди, наполненные апатией и равнодушием к серьезным проблемам, и, напротив, сверхчутким вниманием к личным проблемам, не могут создавать здоровое и развитое общество, готовое к каким-либо инновационным прорывам. Они в своем малодушии и неведении отпускают от себя бытие, дистанцируясь от него, позволяют бытию ускользать от их влияния, предпочитают бытию быт, микромир индивидуализма. Присутствие в мире разменивается на присутствие в микромире. В обществе, где укоренены сугубо потребительские ценности плеонексии (греч. “pleo” — больше, “echei” — иметь), стяжательства, эгоизма, алчности, личной выгоды (в том числе за счет других людей), индивидуализма и обладания, возникает дефицит желания жить согласно ценностям солидарности и тем самым проявлять девиантность. Так происходит замыкание круга меркантилизации.

Помимо череды разрушений, каждая из которых стала угрозой для страны и общества, взращенная социальная апатия пополнила собой список угроз. Нечувствительность к проблемам общества, страны и мира — одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления. Она способна актуализировать множество других угроз. Эту нечувствительность можно назвать эмоциональной анестезией, проявляющейся в утрате эмоциональной реакции на негативные социальные процессы, на которые нравственно состоявшийся человек просто не может реагировать безучастностью.

От социально-политических макропроектов
к гегемонизму частной сферы

Потребительские заботы не приносят свободы в системе властных отношений, но создают удовлетворяющий симулякр свободы и автономии в системе частного выбора продуктов, гаджетов, мест отдыха и т. д. Естественно, потребитель благодаря функционирующей психологической защите склонен рассматривать этот симулякр не в его подлинной сути, а как истинную свободу действий.

Падает интерес к глобальным проектам, ставящим перед собой в качестве цели не столько избавление от насущных проблем, сколько построение абстрактного общества будущего в долгосрочной временной перспективе. Для реализации такого проекта необходимо коллективное действие, которое отсутствует как вследствие утраты веры в коллективизм, так и вследствие утраты веры в социальную проективность, которая сменилась приземленным индивидуальным прагматизмом. По меткому выражению В. П. Визгина, «мир потребления действительно страшен беспросветностью своей аутопичности: нет утопии, нет сил на нее, нет высшего консолидирующего людей упования» (Визгин, 2014: 128). Приведем слова Э. Гидденса: «Не существует больше “великих сказаний”, или мета-сказаний (metanarratives) — общих концепций истории или общества, — которые имели бы какой-то смысл <…> Постсовременное общество характеризуется крайним плюрализмом и неоднородностью. <...> Мы вступаем в контакт со многими идеями и ценностями, но они мало связаны с историей тех регионов, в которых мы живем, или же с нашими собственными частными историями. Кажется, что все находится в постоянном движении» (цит. по: Девиантность в обществе потребления, 2012: 26).

Нет встреч микрополитики индивидуальных интересов и макрополитики общественных интересов. Нет соединения частных неудач в общественные интересы, нет обобществления частного; оно остается приватизированным. Вместо этого происходит подача в СМИ частного под видом общественного, совершается тотальная подмена, а потому разъединение этих двух сфер, уничтожение общественного и за счет этого отдача максимально широкого пространства на откуп частному, которое не способно осуществлять производство социальных связей. С. Жижек пишет, что трудно согласиться с тем, будто частной жизни угрожает медийный тренд выставлять на публичное обозрение самые интимные подробности жизни. Наоборот, исчезает публичная жизнь (Žižek, 2005). Как заметил З. Бауман, частное выставляется напоказ в своем неприличии, но оно от медийного тиражирования не становится общественным (Бауман, 2005).

Важные вопросы жизни общества в медийном пространстве (особенно в ток-шоу) замещаются слухами, сплетнями, местечковыми скандалами личного характера. Массовые медиаресурсы используются для обсуждения семейных, сексуальных и т. д. проблем. Политическая и социальная реальность подменяется идеализированной бытовой реальностью. Подмена серьезного «откровениями» индивидуально-местечкового одерживает верх и учит людей замыкаться в себе, в своих личных проблемах и в решениях своих личных проблем. Она не учит объединяться, смотреть за линию горизонта, видеть за деревьями лес, мыслить о значительно более глобальном и серьезном, чем правильный выбор товара в магазине. Гламуризация массмедиа забалтывает, пропевает и затанцовывает реально актуальное и социально проблемное. Как заметил И. И. Евлампиев, в обществе потребления «удовлетворение наличных материальных потребностей направляет человека не в сторону более глубоких, духовных потребностей, а в сторону новых материальных. Внутренняя духовная свобода, являясь сущностным качеством человека, не может быть просто уничтожена, но ее можно подавить, замещая внешней свободой, свободой формального выбора» (Евлампиев, 2015: 95). Возникает симулякр выбора, связанный «с возникновением (точнее, с навязыванием) все новых (и все более искусственных) материальных потребностей» (там же). Главный парадокс общества потребления философ видит в том, что «процесс “нарастания” материальных потребностей не имеет никакого внутреннего смысла (хотя абсурдность этого процесса ускользает от внимания субъектов “общества потребления”), но, безусловно, обладает невидимой “сверхзадачей”  — призывая человека непрерывно двигаться к постоянно ускользающему за горизонт идеалу “благополучия” и “современности”, ему не позволяют всмотреться в себя самого и осознать внутреннюю, бесконечную, творческую свободу» (там же).

Общественное пространство из места встречи личных и социальных интересов превратилось в место публичного разглашения подробностей частной жизни, в место извращенного нарушения интимности. Массовый интерес тянется к бессодержательным сенсационным «открытиям», касающимся, например, личной жизни звезд шоу-бизнеса, — к тем явлениям, которые по уровню действительной актуальности и общественной значимости сравнимы чуть ли не с пылинкой на ветру. Дискурсивное поле, область наррации представляет собой узкое в содержательном и смысловом аспекте явление, которое всячески вытесняет нарративы, говорящие об альтернативных вариантах жизни и жизнеустройства. Комплекс артикуляций и нарраций существенно ограничивается.

Огромное засилье развлекательных телешоу погружает социум в поле развлечений, в «матрицу личного быта». Теперь для них главное — это состояние счастья, получаемое от просмотра телешоу и юмористических телепередач, юмор которых весьма далек от интеллектуализма. Весь этот китч парализует протестную волю народа. Человеку хочется быть счастливым, и он отвлекается от проблем реальности, погружается в чудесный мир, созданный СМИ, и обретает счастье. Политика СМИ, пиар и реклама обволакивает реципиента паутиной требований, предложений, ложных потребностей.

Политика теперь не столько устанавливает жесткий контроль, сколько создает ему альтернативу — соблазн аполитичности, выраженный в потреблении. Инструментом реализации этого соблазна выступает «шоуизированный» массмедийный контент. Вместо грубого физического принуждения актуализируется мягкая принуждающая способность знаков и символов, которые присущи вещам. Посредством этих символов потребитель вовлекается в поток гедонизации и символизации, конструирования своего статуса, которое становится максимально значимым и замещающим собой другие (в том числе коллективные) формы деятельности.

Новые гаджеты, стимулирующие все большее потребление, переносят идею перемен с политической арены на арену быта, в лоно повседневности, где последняя модель сотового телефона — самая совершенная — важнее всего остального. Эпоха перманентных научно-технических открытий не только обогащает сферу быта, но и засоряет производством гаджетов и фиктивных потребностей, которые отвлекают внимание от макромира и уводят в микромир домашних стен.

Большие проекты сменились на микроскопические, ограниченные частными интересами. Попытки преобразования мира сменились на стремление оградиться от мира и его угроз, на абсолютизацию проекта частного мирка. Потребительство предлагает решать проблему контроля над жизнью путем аутореферентности, сводимой к многочисленным покупкам и вовлечения в рынок услуг. Причем потребительское внимание настолько сузилось, что его предметом стала не личная жизнь в целом, а некие ее однодневные фрагменты, и жизнь превратилась в кратковременный цикл. Лонгитюдное видение жизненных перспектив сменилось короткими индивидуальными проектами (short individual project) с характерными для них планами исключительно на короткое время. Жизнь в кратком времени сугубо индивидуального бытия является барьером для поддержания межпоколенных и вообще социальных связей и возможного объединения с другими людьми ради достижения более или менее длящихся во времени стратегических целей.

Люди все меньше принимают всерьез обещания политических лидеров и активистов общественных движений. Они обычно объединяются с политическими деятелями не благодаря своей вере в их лозунги и проекты, а в целях найти влиятельную поддержку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами, которые путем нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и влияние на общество в первую очередь в своих, а не в общественных, интересах. Если раньше нонконформизм протестовал против доминирования общественного над частным, против санкционированного государством давления на личность, то сейчас его функцией должно быть не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и политических акторов, но и гегемонизму частного, индивидуального и обывательского над общественным.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независимости и самодетерминированности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции, выступает основой потребительства, которое разделяет людей на «неделимые атомы», испытывающие друг к другу в основном экономический интерес. Когда люди разделены, и каждый руководствуется только личной выгодой, в конце концов возникает результат, к которому никто из них в отдельности не стремился.

Общество разделяется на множество точек и пространственных единиц и тем самым перестает быть антропной вселенной, теряет свою пространственность, выраженную в совместности бытия. Такой риск характерен для гипер(пост)капиталистического потребительского общества, где нравственность как социальный фундамент заменилась утилитарной и прагматичной логикой.

В потребительском обществе «своих» нет. Там есть борьба за выживание всех против всех, способствующая дальнейшей дегуманизации социума. Конечно, основанные на взаимопомощи процессы интеграции тоже происходят, но их количество и качество снижаются в индивидуализированном обществе потребления. Помимо них, вследствие морального спада, идут также процессы криминальной интеграции.

Вместо товарищества, коллективизма и солидарности стались бесконечно дробящиеся меньшинства, но нет единого в своей истории и судьбе народа. Соглашаясь со словами А. А. Гусейнова «добродетель есть то, что связывает, соединяет человеческое общежитие, делает его возможным» (цит. по: Звездкина, 2010: 174), заметим: нет ничего добродетельного в осуществляемой консюмеризмом социальной атомизации.

Если воспринимать общество как совокупность отношений между людьми, возникает вопрос: не утратила ли социология в современных условиях объект своего изучения, не исчез ли он с появлением новой формации, которая нивелирует общественное, в которой вместо общества фигурирует население и господствует индивид — «не-общественный человек»? Имеет смысл говорить не об обществе, а об обломках, руинах социальности.

Потребительское общество — мир одинокого в своей индивидуальности консюмера-солипсиста. Это «общество», отрицающее свою социальную суть и возможность своего именно социального существования. Оно из-за деконсолидированности представляет собой кучу песка, совокупность индивидов как целое, которое меньше суммы своих частей, в то время как здоровое общество, объединенное национальной идеей, проектом и многочисленными социальными связями, является совокупностью, где целое больше суммы своих частей.

Человек потребляет не столько вещи, сколько знаки, но это потребление происходит посредством вещей. Поэтому термин «вещизм» остается актуален, но, наверное, более актуальным выступает термин «знакизм», означающий абсолютизацию знаков, которые несут в себе вещи. Именно брендовые вещи заключают в себе знаки, указывающие на статус их потребителя, но социальным и политическим действиям данная знаковость не присуща. Происходит пресыщение вещным знакизмом на фоне нехватки солидаризма. Точнее, именно профицит вещности формирует дефицит солидарности.

Следует заметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, абсолютизации, происходящей в ущерб ценности коллективного. Прагматизм и расчетливость способны объединить людей, чьи интересы временно совпадают, но они не могут служить объединяющей основой на всенародном уровне и выступать вдохновляющими идеями, скрепляющими социум. Политическое и социальное растворяются в потребительском…

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бауман, З. (2005) Индивидуализированное общество / пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М. : Логос. 390 с.

Бодрийяр, Ж. (2007) К критике политической экономии знака / пер. с фр. Д. Кралечкин. М. : Академический проект. 335 с.

Визгин, В. П. (2014) Русская философия сегодня (Размышления о семинаре и книге) // Вопросы философии. № 12. С. 118–129.

Горшков, М. К., Петухов, В. В., Крумм, Р. (2011) Двадцать лет реформ глазами россиян (опыт многолетних социологических замеров) : аналитический доклад. М. 304 с. [Электронные ресурс] / Институт социологии РАН. URL: http://isras.ru/files/File/Doklad/20_years_reform.pdf [архивировано в WebCite] (дата обращения: 22.08.2015).

Данилова, Е. Н., Ядов, В. А. (2004) Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. № 10. С. 27–30.

Девиантность в обществе потребления (2012) : коллективная монография / под ред. Я. И. Гилинского, Т. В. Шипуновой. СПб. : Изд. дом «Алеф-Пресс». 464 с.

Евлампиев, И. И. (2015) Актуальные уроки русского либерализма. Статья первая: критика западной традиции // Вопросы философии. № 6. С. 90–99.

Звездкина, Э. Ф. (2010) Рец. на кн.: Гусейнов А. А. Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней. М. : Вече, 2009. 495 с. // Вопросы философии. № 11. С. 173–178.

Иванов, П. В. (2011) Потребление как агент легкой социальности в городском пространстве // Журнал социологии и социальной антропологии. Т. XIV. № 5 (58). С. 142–147.

Иванова, В. А., Шубкин, В. Н. (2005) Массовая тревожность россиян как препятствие интеграции общества // Социологические исследования. № 2. С. 22–28.

Прокопьева, М. Ю., Семенов, Е. В. (2014) Патриотизм и потребление // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления : VI Ореховские чтения : Мат. Всерос. науч. конф., Омск, 24 октября 2014 г. Омск : Изд-во Омск. гос. пед. ун-та. 188, [2] с. С. 133–137.

Реутов, Е. В., Колпина, Л. В., Реутова, М. Н., Бояринова, И. В. (2011) Эффективность социальных сетей в региональном сообществе // Социологические исследования. № 1. С. 79–88.

Санина, А. Г. (2013) Информационное общество и государственная идентичность // Информационное общество. № 6. С. 9–15.

Табачков, А. С. (2014) Информационное общество в контексте истории // Вопросы философии. № 10. С. 37–45.

Žižek, S. (2005) Against human rights // New Left Review. Vol. 34. July — August. P. 115–131.

REFERENCES

Bauman, Z. (2005) Individualizirovannoe obshchestvo [The individualized society] / transl. from English ed. by V. L. Inozemtsev. Moscow, Logos Publ. 390 p. (In Russ.).

Baudrillard, J. (2007) K kritike politicheskoi ekonomii znaka [For a critique of the political economy of the sign] / transl. from French ed. by D. Kralechkin. Moscow, Akademicheskii proekt Publ. 335 p. (In Russ.).

Vizgin, V. P. (2014) Russkaia filosofiia segodnia (Razmyshleniia o seminare i knige) [Russian philosophy today (Reflections on the seminar and the book)]. Voprosy filosofii, no. 12, pp. 118–129. (In Russ.).

Gorshkov, M. K., Petukhov, V. V. and Krumm, R. (2011) Dvadtsat’ let reform glazami rossiian (opyt mnogoletnikh sotsiologicheskikh zamerov) [Twenty years of reforms through the eyes of the Russians (An experience of long-term sociological investigations)] : An analytical report. Moscow. 304 p. / Institute of Sociology, RAS [online] Available at: http://isras.ru/files/File/Doklad/20_years_reform.pdf [archived in WebCite] (accessed 22.08.2015). (In Russ.).

Danilova, E. N. and Yadov, V. A. (2004) Nestabil’naia sotsial’naia identichnost’ kak norma sovremennykh obshchestv [Unstable social identity as the norm of modern societies]. Sotsiologicheskie issledovaniia, no. 10, pp. 27–30. (In Russ.).

Deviantnost’ v obshchestve potrebleniia [Deviance in the consumer society] : A multi-authored monograph / ed. by Ya. I. Gilinskiy and T. V. Shipunova. St. Petersburg, Alef-Press Publ. House. 464 p. (In Russ.).

Evlampiev, I. I. (2015) Aktual’nye uroki russkogo liberalizma. Stat’ia pervaia: kritika zapadnoi traditsii [The relevant lessons of Russian liberalism. Article 1: A critique of the Western tradition]. Voprosy filosofii, no. 6, pp. 90–99. (In Russ.).

Zvezdkina, E. F. (2010) Rets. na kn.: Guseinov A. A. Velikie proroki i mysliteli. Nravstvennye ucheniia ot Moiseia do nashikh dnei. M. : Veche, 2009. 495 s. [A review: Guseinov A. A. Great Prophets and Thinkers. Moral Teachings from Moses to Our Times. Moscow, Veche Publ., 2009. 495 p.]. Voprosy filosofii, no. 11, pp. 173–178. (In Russ.).

Ivanov, P. V. (2011) Potreblenie kak agent legkoi sotsial’nosti v gorodskom prostranstve [Consumption as an agent of light sociality in urban space]. Zhurnal sotsiologii i sotsial’noi antropologii, vol. XIV, no. 5 (58), pp. 142–147. (In Russ.).

Ivanova, V. A. and Shubkin, V. N. (2005) Massovaia trevozhnost’ rossiian kak prepiatstvie integratsii obshchestva [Mass anxiety of the Russians as an obstacle to the integration of society]. Sotsiologicheskie issledovaniia, no. 2, pp. 22–28. (In Russ.).

Prokopeva, M. Yu. and Semenov, E. V. (2014) Patriotizm i potreblenie [Patriotism and consumption]. In: Real’nost’. Chelovek. Kul’tura: transformatsiia bytiia cheloveka v obshchestve potrebleniia [Reality. Man. Culture: Transformation of human being in the consumer society] : The 6th Orekhov Readings : Proceedings of the All-Russian conference (Omsk, October 24, 2014). Omsk, Omsk State Pedagogical University Publ. 188, [2] p. Pp. 133–137. (In Russ.).

Reutov, E. V., Kolpina, L. V., Reutova, M. N. and Boiarinova, I. V. (2011) Effektivnost’ sotsial’nykh setei v regional’nom soobshchestve [The effectiveness of social networks in a regional community]. Sotsiologicheskie issledovaniia, no. 1, pp. 79–88. (In Russ.).

Sanina, A. G. (2013) Informatsionnoe obshchestvo i gosudarstvennaia identichnost’ [Information society and state identity]. Informatsionnoe obshchestvo, no. 6, pp. 9–15. (In Russ.).

Tabachkov, A. S. (2014) Informatsionnoe obshchestvo v kontekste istorii [Information society in the context of history]. Voprosy filosofii, no. 10, pp. 37–45. (In Russ.).

Žižek, S. (2005) Against human rights. New Left Review, vol. 34, July — August, pp. 115–131.

Ильин Алексей Николаевич — кандидат философских наук, доцент кафедры практической психологии Омского государственного педагогического университета.

Ilyin Alexey Nikolaevich, Candidate of Philosophy, Associate Professor, Department of Practical Psychology, Omsk State Pedagogical University.

E-mail: ilin1983@yandex.ru

Библиограф. описание: Ильин А. Н. Социальная атомизация и ослабление политической активности в условиях консюмеризма [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2015. № 5 (сентябрь — октябрь). С. 58–82. URL: http://zpu-journal.ru/e-zpu/2015/5/Ilyin_Social-Atomization-Consumerism/ [архивировано в WebCite] (дата обращения: дд.мм.гггг).

Дата поступления: 29.09.2015.