Науменко В. Г. Послы России XVІ века. И. Г. Мамонов. «Крымский дневник»
Статья написана в рамках научно-исследовательского проекта «“Классический полуостров”: Крым в русской литературе путешествий конца XVІІІ — начала XX века» (РГНФ, № 12-04-00410).
УДК 82-94 ; 929 ; 930.85
Naumenko V. G. Ambassadors of the Sіxteenth-Century Russіa. І. G. Mamonov. “The Crіmean Dіary”
Аннотация ◊ В «Крымском дневнике» боярина Мамонова выделены главные моменты в дипломатических сношениях Московского государства с Крымским ханством и Турцией в начале XVІ века.
Ключевые слова: Москва, Крым, Турция, памятники литературы, И. Г. Мамонов.
Abstract ◊ “The Crіmean Dіary” by boyar Mamonov hіghlіghts the maіn poіnts іn the dіplomatіc relatіons of the Moscow State wіth the Crіmean khanate and Turkey іn the early 16th century.
Keywords: Moscow, Crіmea, Turkey, monuments of lіterature, І. G. Mamonov.
К 230-летию присоединения Крыма к России
«А мне Менгли-Гирею царю твоея земли и
тех князей, которые на тебя смотрят, не
воевати ни моим уланам ни князьям ни
козаком. А без нашего ведания люди наши
твоих людей повоюют, а приидут к нам, и
нам их казнити; а взятое отдати и головы
людския без окупу нам тобе отдати; а
коли мой посол от меня поидет к тобе к
великому князю Ивану, и мне его к тобе
послати без пошлин и без пошлинных
людей. А твои посол ко мне приидет, и он
идет прямо ко мне, а пошлинам
даражским и иным всем пошлинам
никоторым не быти».
[Шертная грамота Крымского царя
Менгли-Гирея, утвержденная крестным
целованием великого князя Иоанна
Васильевича, о сохранении взаимной
дружбы и братства 1474 года (Шертная грамота, 1863)]
В истории русско-крымских отношений важна не только политика — интересны труды отдельных лиц, исполнение ими своего дела «по государьскому указу» в тех или иных обстоятельствах, согласно мыслям и энергии каждого в духе государственных устремлений века. Мы обращаем здесь внимание на московского посла начала XVІ столетия — Ивана Григорьевича Мамонова, младшего сына боярина Мамонова, окольничего Ивана ІІІ Васильевича. В год 230-летия присоединения Крыма к России, рождения Черноморского Флота и города Севастополя считаем своим долгом оглянуться на 500 лет назад и выделить личность замечательную по необыкновенным обстоятельствам своей жизни и жизни России. Определим главные моменты жизни Мамонова в связи с отношениями Московского государства с Крымским ханством и Турцией.
Заранее следует отметить: старинных источников для такой цели у нас чрезвычайно мало. Даже нельзя сказать о главном из них потому, что он единственный. Это два тома, но каких! 41-й и 95-й Сборник ИРИО за 1884 и 1895 гг. Один служит продолжением другого издания «Памятников дипломатических сношений Московского государства с державами иностранными». Материалом для тома 95 (1508–1521) послужили статейные списки из Московского архива МИД. Для 41 тома (1474–1505) материалом являются посольские книги Архива МИД — крымские и ногайские дела — Акты. Посольские книги важный деловой источник XVІ века, всегда актуальный. Об И. Г. Мамонове мы, к сожалению, находим лишь отрывочные упоминания в других памятниках культуры. Стоит сказать, что наиважнейшую роль в отыскании «ПДС» (т. 41 и 95) сыграли сотрудники Отдела редкой книги Крымской научной библиотеки им. И. Франко и РГБ. Роль Москвы неоценима. Правы создатели 4 номера за 2008 год всегда оправдывающего научные поиски альманаха РГБ «Книга в пространстве культуры»: «Москва — центр собирания и изучения русской старины».
Проблема международных сношений для Ивана ІІІ Васильевича наиболее существенная. Важно то, что среди послов, посланников, гонцов великого князя всея Руси отступников не было. Он верил своим послам, на них возлагал большие надежды. Сыну Василию оставил не только все дипломатическое наследие России, но и отношение к Крыму. Он был образцом служения Родине. Лучший памятник его России — иметь такое же чувство долга, выраженное в страстном желании увидеть чью-то прямую дружбу и братство. «В дипломатическом языке XV–XVІІ вв. существовал важнейший термин — «братство», выражавший отнюдь не родство и характер взаимоотношений между государями, а их равноправие, — читаем в книге Леонида Юзефовича «Путь посла». — С правителями, которых русские государи считали ниже себя по происхождению или по уровню власти, они могли состоять «в приятельстве и в суседстве» (в добрососедских отношениях), «в дружбе и в любви» (в мирных отношениях), «в единачестве» (в союзе), но никак не «в братстве». Иначе страдала их «честь». В то же время даже воюющие между собой монархи продолжали величать друг друга «братьями», если это было принято до начала военных действий»(Юзефович, 2011: 15).
Поскольку для нас, пишущих при поддержке РГНФ вторую после «финляндской»(Науменко, 2010)[1] — «крымскую» книгу из новой книжной научной серии «Россия историческая, Россия культурная в судьбах мира», важны личности великого князя Московского и Крымского царя в разговоре о дипломатах рубежа XV–XVІ вв., скажем несколько слов о них. Иван ІІІ Васильевич и Менгли-Гирей совместно действуют на дипломатическом поприще, и, как это ни парадоксально, действуют в одном направлении: для достижения главных своих целей, которые у них разные. Вопрос, наверно, должен стоять «не кто из них прав», а «что было главным, определяющим в отношениях великого князя и великого царя». Менгли-Гирей писал перед тем, как Иван ІІІ замирился с литовским великим князем, а он об этом не знал, что избавился от страха и боязни, но мог ли без страха и боязни парить мыслью Иван ІІІ Васильевич, возрождающий Россию, собирающий земли «отчичей и дедичей»? Если и да, то, чувствуя ярмо отношений, сводящихся к тому, чтоб «царева добра смотрити и дела его беречи» (1505, февраль — март), да еще заповедал это сыну Василию. Не забывается, в последней своей грамоте в Крым великий князь всея Руси «бьет челом». Вопрос о союзе с Крымом волновал его всю жизнь. По сути, дипломатическая деятельность Ивана ІІІ Васильевича и его людей — первое звено той цепи, которая протянется в 1474 году от посольства боярина Никиты Беклемишева (отсюда по материнской линии князь Д. М. Пожарский и М. И. Кутузов) до тех россиян, кто будет получать из рук Екатерины Великой Манифест в 1783 году. Обратимся здесь к размышлениям русского историка М. Н. Бережкова о крымских делах в старом царском архиве XVІ века и уже от них возвратимся к «московским» и «крымским» грамотам 1474–1505 и 1508–1521 годов. «Удивляешься богатству крымских дел в Архиве, а вместе — трудолюбію и аккуратности почтенных составителей, основательно знакомых с самыми делами, перечитавших эти дела все сполна, — открываем заново строки 120-летней давности. — Еще более дивишься трудам старых московских дьяков, столь тщательно составлявших столь ясно и даже изящно излагавших дела посольскіе. В то же время даешь себе вопрос: когда-то наши руки дойдут до разработки этих драгоценных памятников русской старины, хранимых в Главном Архиве, этой богатейшей сокровищнице не только русской исторіи, но также общей исторіи, европейской и азіатской? Когда мы изучим дельную посольскую летопись старых русских дьяков и составим из нея обстоятельную научную историю древне-русской дипломатіи? Как важна была бы история Крыма, этой правой руки Турціи, этого назойливого соседа Россіи и Польши, с его варварскими набегами и пленениями русского народа, с его жадностью и хищностью, долгое время безнаказанными со стороны государств Московского и Польского! И во что обошлось — как подумаешь — для нашего Отечества соседство варварской крымской орды? Зато — какое важное дело совершила Екатерина Великая, погромившая Турцію, присоединившая Крым к Русской Имперіи!»(Бережков, 1894: 3). Одним из тех русских дипломатов, кто самоотверженно работал, терпел, страдал ради далекого будущего, был Иван Григорьевич Мамонов.
Иван ІІІ Васильевич и Менгли-Гирей, также Василий III Иванович и Магмет-Гирей и их потомки и люди из мира, где была громадная сила — История. Они и несли в себе историю и … переписку. Грамоты — другая загадочная сила в том мире. В них видны все и видно всё. Они выдают творческую и человеческую суть пишущих их и говорящих посольские речи. Для нас грамоты Государя всея Руси Ивана ІІІ и его сына Василия III, а также их «братьев» из Крымского ханства Менгли-Гирея и Магмет-Гирея — «автопортрет» каждого из них и повествование, имеющее огромное историко-культурное значение. Они предоставляют возможность увидеть жизнь нарождающейся России в ее противоречиях, ощутить кипение событий и страстей и внутри России и вокруг нее. Заметно усложнение структурной организации текстов грамот 1508–1521 годов по отношению к текстам 1474–1505 гг. за счет показа изнутри жизни крымского двора. Великий князь и великий царь остаются организующим центром, от них зависит выбор людей и соотношение разных точек зрения. Но не менее существенной продолжает быть миссия посла. Как и послы эпохи Ивана ІІІ Васильевича, послы эпохи Василия III Ивановича стремились к точному представлению о Крыме и о его роли в трудах и жизни России. Они, не колеблясь, продолжали бои за шерть и после ухода великого князя всея Руси Ивана ІІІ, а затем и великого царя Великой Орды Менгли-Гирея. Узнавали характер и нравы татар и их соседей из-за моря, их политические виды, поведение детей, их жен, внуков, князей, мурз, приставов, слуг. Распущенность, хитрость и беспринципность в отношении России.
Много тайн осталось в грамотах из Крыма, как и в крепостях Перекопь, Мангуп, Кыркор. «Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турцией» эпохи Василия III Ивановича несут информацию следующего содержания: «Главная цель сношений с ордами со стороны великого князя состояла в том, чтобы добиться заключения союза против Литовского великого князя, а со стороны крымского царя — чтобы добиться освобождения из Московского плена Крымского царевича Абдыл-Летифа и получить помощь против Астраханского царства»(Памятники дипломатических сношений…, 1895: б.с.). Грамоты несут информацию и о слове разных этносов. Сложность отношений России и Крыма в «далеком и таинственном, победоносно-славном и безумно-кровавом XVІ в.» (Михайлова, 2010: 5) такова, что чудится: слово потяжелело, оделось «плотью». Впрочем, слова уже перестали быть в почете, зато алтын, деньги почитались чрезмерно. В Крыму последовательно вошли в эру насилия и предательства, что настойчиво звучало в грамотах в Москву. Вопрос о морали в них не стоял. Перекоп и Кыркор (в какой-то мере Крым) — места, где составлялись грамоты царя и преодолевающего страх и отчаяние московского посла. Попробуем представить себя в 1515–1516 годах на месте Ивана Григорьевича Мамонова, первого русского посла в Крым после смерти Менгли-Гирея. Встреча с ним — документ о людях, их службе и эпохе, которую они представляли. Где и с кем только не побывал боярин Мамонов и от кого только не зависел, исполняя свою миссию по велению своего Государя и по произволу нового великого царя Великой Орды Магмет-Гирея! Это притом, что из Москвы постоянно напоминали крымскому царю о том, чтобы его люди впредь великого князя людей не смели б обижать. Сила не перестает чиниться при царе Магмет-Гирее.
Боярин, чьи потомки станут графами в XVIII столетии, впервые был в Крыму после Литвы, куда ездил в 1499 году к великой княгине литовской Елене Ивановне по приказу ее отца Ивана ІІІ. 1500, августа 11 отправилось из Москвы Посольство от великого князя Ивана Васильевича к царю Менгли-Гирею с Иваном Григорьевичем Мамоновым. Мамонов с толмачем Ильей, подъячим Борисом Белово да татарами должен был «беречи великого князя дело по великого князя наказу». Посол встретился с Менгли-Гиреем царем, Ахмет-Гиреем, Ямгурчеем, Махмед-Гиреем царевичами и Бурнаш салтаном с целью «говорити накрепко, чтоб пошли на литовские земли» и с убеждением, что «Государь без ведома Менгли-Гирея не помирится». Без иронии говорится о главном: чтобы дети Менгли-Гирея земли не перепутали «по первой пороше» в октябре 1501 года: шел бы царь и его дети к Киеву. И великий князь шлет воевод «первым снегом» на литовские земли. Мамонов должен был оставаться в Крыму до следующего посольства из Москвы и не допустить царя мириться с литовским великим князем Александром. Он очень наблюдателен. Ему становится известным об ордынских и турецких делах: «меж ордынскими ссора — худы нынеча все», «Орда голодна и беззаконна». От посланца Менгли-Гирея к польскому королю Куртки он узнает о том, что «князь велики Олександр к брату своему, к королю полскому, послал на дву возех серебра наимывать жолнырей пеших к Смоленску»(Памятники дипломатических сношений…, 1884: 357). Не ускользнет от него, что Менгли-Гирей дает человеку великого князя Олександра «опасную» грамоту. В третьей своей грамоте в Москву Мамонов сообщает, что «Менли-Гирей царь чает меж их (ордынцев) коромолы, и людей к себе от них чает»(там же: 358): к нему и пришли 50 человек с женами из Орды, а дети великого царя привели много полону. Пленные сидели в Кыркоре. Москвитян продавали. Осталось в крымском пространстве моление: «От лиходеев бы нас Бог блюл». В одной из семи грамот, а именно: грамоте 1502 года, января 26 Мамонов продолжал передавать своему государю тамошние политические вести, которые сводились к тому, что «рать Менгли-Гирея готова вся пойти на Ахматовых детей». Любопытно, как посол представил этот факт в первой грамоте: «Менли-Гирей царь, говоря с детми и со всеми князми, да учинил заповедь, всем своим людем велел готовым быти, и срок тому учинил два месеца всем людем наряжатись, и кони кормить, а у пяти бы человек телега была, а по три кони у человека, и корму бы себе напасли много; а опричь иного корму, было бы у пяти человек по два вола… Да был царь в Кафе, виделся с салтаном, да взял у салтана две пушки да десять человек, которые из пушок стреляют; да дал салтан царю сто человек на пособ. И царь, приехав в Кыркор, нам говорил: «Яз однолично на сей зиме иду на своих недругов»(там же: 378–379). 28 июня стало известно, что Менгли-Гирей Шиг-Ахметя прогнал и Орду его и улусы взял, — другими словами, расправился с теми, кого считал «пущыми недругами», и стал великим царем Великой Орды. Было от чего «мыслию обвеселиться» не только Менгли-Гирею. 3–17 мая 1502 года, пробыв два года в Крыму, посол возвратился в Москву, узнав, что такое быть ограбленным в поле и «коней извести». В степи грабили не только ордынские татары, но и турецкие подданные — Азовцы».
Через 13,5 лет, 1515, ноября 1 — 1516, января 26, отправится от великого князя Василия Ивановича к царю Магмет-Гирею Посольство с боярином Иваном Григорьевичем Мамоновым, «ближним добрым человеком» с «добрыми поминками». В Самаре ступят на «тихую» дорогу, по которой не ходили прежде. Дорогу странную, «кривую». Знак не из добрых.
Имя Ивана Григорьевича Мамонова повторяется много раз в «Памятниках дипломатических сношений» (в 1-м и во 2-м томе). И не только тем, кто его посылал в Крым, и теми, кто вернулся в Москву в 1517 году после его смерти, последовавшей 12 июня 1516 года. О нем «рассказывают» его грамоты Государю великому князю Василию III Ивановичу. Но как много о нем как об авторе грамот знают современные исследователи? А. Л. Хорошкевич в разных главах своей книги «Русь и Крым: от союза к противостоянию» уделяет серьезное внимание личности Мамонова, настолько серьезное, что выносит, как ей кажется, его слова в эпиграф. Становится очевидным, что историческими лицами были не только те, кто путешествовал с ним посуху и по страницам его четырех грамот, которые иногда во втором томе «Дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею» названы донесениями». Главным источником сведений о крымском маршруте посольства Мамонова в 1515–1517 гг. остается сегодня и запись Мити Иванова (Дмитрия Ивановича Александрова), одного из «товарищей» посла. Наследие Ивана Григорьевича Мамонова исключительной важности документ в ряду русских документов о Крымском ханстве начала XVІ века. Нам интересно, насколько видна эволюция посла Мамонова, в том числе и как составителя грамот, а с ним(и) и дипломатических сношений Московского государства с Крымом и Турцией.
В репринтном воспроизведении издания 1954 года «Путешествия русских послов XVІ–XVІІ вв.» из серии «Литературные памятники», кроме текстов Статейных списков, есть Приложения, открывающиеся «Повестями русских послов как памятников литературы» Д. С. Лихачева. В этой работе обращаем внимание на следующие строки: «Повести русских послов, представляющие собой обширные письменные отчеты о выполнении ими своих поручений, о всем виденном и слышанном за границей и известные в исторической литературе под названием «статейных списков», как их называли потому, что послы в них обязаны были отвечать на «статьи» даваемых им наказов, — отнюдь не принадлежат к памятникам художественной литературы.
Перед нами документы деловой письменности, предназначенные для деловых целей, для нужд делопроизводства Посольского приказа в первую очередь. Однако если бы мы захотели учесть их роль в историко-литературном процессе, то именно это обстоятельство не могло бы заставить нас сбросить их со счетов литературы» (Лихачев, [Лурье], 2008: 319). Вполне отдавая себе отчет в том, что Посольский приказ был создан не при Василии III Ивановиче, а при его сыне Иване IV Грозном, мы, опираясь на точку зрения, высказанную выдающимся русским ученым, чью лекцию однажды осенью 1984 года слушали в Политехническом Музее в Москве, постараемся не пропустить 3,5 страницы «Повестей русских послов как памятников литературы», написанных не им, а Я. С. Лурье. Лурье, говоря об обязательном отчете посла Ивана ІІІ Васильевича обо всем слышанном и виденном, подчеркнул: «Отчет этот не сразу приобрел ту форму обстоятельной повести (почти дневника), которую он имеет в списках, представленных в настоящем издании (они начинаются со статейного списка И. М. Воронцова 1567–1569 гг. — В. Н.). Во времена Ивана ІІІ послы обычно сообщали о своих делах и наблюдениях с помощью грамот, присылавшихся ими из-за границы…»(Лихачев, [Лурье], 2008: 325). Первым посольским списком, имевшим характер заключительного отчета, Яков Соломонович Лурье называет список посланника Владимира Племянникова, ездившего в 1518 году к германскому императору. Мы предполагаем, что за грамотами посла Ивана Григорьевича Мамонова в Крым 1516 года может быть закреплено название «Крымский дневник»: это уже не грамоты с «вестями», а богатый по содержанию и объемный по размерам посольский список в форме дневника. И сам Мамонов давно перешел границу от вестника-дипломата к дипломату-адвокату, защитнику Отечества, что позволяет говорить о культурном качестве его деятельности.
Сам выбор грамот-донесений ошеломляет — насилие, стойкость, терпение, клевета. «Животная мысль» татар, как мы понимаем, нацеленность их на поминки (именно на драгоценные меха), выступает против «прямой мысли» великого князя Василия III Ивановича и его послов, кому необходима шертная грамота. Величие души противостоит жестокости судьбы «болшого» посла из Москвы И. Г. Мамонова. Наглядности этого противостояния особенно способствуют мрачные фигуры великого царя Великой Орды Магмет-Гирея, его младшего сына Богатыря, князя Аппака и, в значительной мере, калги — царевича Ахмата. От себя Мамонов передает правду о тех, кто оказался во главе Великой Крымской Орды при смене поколений великих царей весной 1515 года. Отсюда волнение, которое испытываешь, читая страницы его дневника. В четырех грамотах посол осуществил на русской почве грамоту нового типа. Имеющую продолжение в записи другого лица, отразившей жизнь его после смерти. «Запись» Александрова важна потому, что излагает новые данные о грамотах Мамонова и о нем самом. Последнему году своей жизни Мамонов обязан расширением кругозора, формированием новой ориентации. Поняли ли это в Москве? А если поняли, почему же, почему не подготовились к нашествию — «Крымскому смерчу» 1521 года? В тех грамотах посла есть сложный синтез размышлений, чувств, картин, свобода языка. Нам представляется, их можно назвать мамоновскими.
Композиционное расположение всего обширного материала, изложенного Мамоновым, достойно самого пристального внимания. Каждая тема внутри каждой из четырех его грамот располагается логично и пропорционально ее объему. «Отчеты», как еще историки называют наследие Мамонова, доказательство живого интереса русских к Крыму в период, когда он — часть Порты, но уже давно имеет «имперские амбиции». Кроме того, эти документы — немаловажный памятник литературы, по которой можно изучать особенности живого разговорного языка той эпохи. Через внутреннюю организацию грамот разберемся в основной их концепции.
Легко запоминается, что Мамонов с Посольством прибыл в Крым «здравствовать царя на юрт его отца и подать поминки». Главнейшее дело для него — добиться при самых неблагоприятных обстоятельствах шертной грамоты от нового великого царя Великой Орды Магмет-Гирея, старшего сына Менгли-Гирея, а для этого требовалось уяснить, как к этому относятся окружающие. До приезда царя из Крыма, где он «играл свадбу сестры», и после его возвращения в Перекопь «на масленой неделе» там, в Перекопи и близ нее, произносились речи людьми известными и другими. Нет, не царицами, царевичами (они еще появятся или мы о них услышим), но крымским князем Аппаком, которого почему-то А. Л. Хорошкевич называет «ревностным сторонником Москвы», и всякими посланцами от царя и царицы. Причем, каждый толковал о своем: Абды-Рахман, кто «был не семья великому князю», через своего человека приглашал Мамонова в свой городок для чествования его «по цареву велению», включая подарок и корм, что вызвало остроумное слово Магмет-Гирея: «А по нашему хоти бы у него девять ног было, а не ведаю, к тебе и одною ступит ли» (Магмет-Гирей, 1895: 273). Аппак князь выслушал грамоту и речи великого князя и стал поучать посла, как правильно разговаривать с Магмет-Гиреем, не случайно уделив внимание привезенным поминкам, а везли их на телегах и вьюках. При этом вспоминал, какими «добрыми» они были прежде, но главное — настойчиво пытался узнать, есть ли поминки Алпу царевичу, который «стоял в Мстиславле, да на Смоленск рать свою повел». Более всего гневных речей говорилось о «малых поминках».
Речь Мамонова воспринимается и как итог всего слышанного. Об этом можно судить по его выводам, обращению к этическим проблемам. Истинное положение вещей обнаружено («царь нынче с литовским в шерти»), но в этот момент приезжает в Перекопь Магмет-Гирей и зовет к себе Мамонова — «в середу ночи наодине». Приезд царя в первой грамоте-донесении выделен, как и неожиданность ночного разговора: «А запросные, государь, поминки и казною помочь велел царь у меня ночи поимати Апаку князю да Ян-Махмет-дувану. И они, государь, у меня казну поимали всю в отчет сполна и запросные поминки и казною помочь. А как, государь, привелося к черным лисицам, учали говорити Апак да дуван: царь к великому князю приказывал о портище черных лисиц, и князь великій прислал к царю дватцать лисиц, ино в таких ли лисицах доброе портищо нарядити, нам то ся кажуть не лисицы — волченки. И яз им, государь, говорил: каковы у государя нашего лучилися, и государь наш таковы и прислал со мною. И они, государь, молвили: мы пошутили»(Мамонов, 1895: 272). Есть, однако, нешутейная тайна у крымского двора, которую почти сразу раскрыл перед Мамоновым Аппак князь, отвечая на его вопрос: «Отчего ж непригоже послу ехати царя искати?» Оказывается, Магмет-Гирей имеет «свое дело»! «Царь наш охоч пити, да не ведаю, как ему царство держати, — говорил Аппак, — а турского велми блюдетца, а у турского два царевича царю нашему брата, а со царем ся ссылают, велят ему старых людей отца своего беречи, а мы деи под тобою не хотим государства искати. И царь их речем не верит, а людей своих блюдетца, не верит им, и царь нынеча людей своих крепит; а что быть, как не умер Магмут царевич, а люди были учали его велми любити. Да и не одинова, государь, Апак со мною те речи говаривал, — заключает Мамонов, а яз его не вспрашивал; от правды ли мне говорил, тебе государю служачи, того, государь, не ведаю»(Мамонов, 1895: 274). «Наше дело», о чем с Мамоновым государь его приказывал, вошло в противоречие со «своим делом» второго великого царя Великой орды. Однако питие еще не все «дело» Магмет-Гирея.
События после приезда царя включают разговоры с ним, его «братьею», сыном Богатырем, князьями, мурзами и пр. Самый яростный спор, по сути, разгорается вокруг «три девяти поминков сыну», Алпу царевичу, «который служил недругу великого князя — Литовскому». Обращает на себя внимание сходство интересов отца и сына: царь просит Мамонова «упросом» дать сыну Алпу от себя три девяти поминков. Реальный и самый важный предмет переговоров — о шерти — откладывается: «И царь, государь, тут ответа ничему не дал». Грубость Магмет-Гирея объясняется только нарочитым непониманием собеседника. Та драма, которая разворачивается перед нами по возвращении царя, имеет общее с тем, что было до его приезда: «Прислал ко мне царь Апака Алпу царевичу поминков просити, и Апак, государь, у меня речми много Алпу царевичу поминков просил с грозами, а яз, государь, Апаку говорил: Государь наш князь великій не послал со мою Алпу царевичу поминков, ино ми ему от нашего государя нечего поминков давати, а от себя ми Алпу царевичю не дати же поминка… И яз Бетюке отвечивал: служил Алп недругу государя нашего королю, стоал во Мстиславле, а на государя нашего украину Смоленскіе места рать свою посылал»(Мамонов, 1895: 274–275). Описание поведения царя, князя Аппака, пристава Бетюки в разных ситуациях с русским послом предрекает трагическую развязку. Много значит «слово» Аппака: «Какова ваша со царем шертная грамота, коли царь был во царевичех, а воевал Стародуб, ино тогды царь был с вами в шерти во царевичех, а нынеча ведь он царь, а ты пріехал нынеча изнова меж великого князя и царя дела делати, и ты делай умеючи, чего у тебя царь ни попросит, и ты царю ни за что не стой, тешь его, а яз тебя учю, хочю добра великому князю»(Аппак, 1895: 275). Вновь встречаемся с тем, что было уже при царе Менгли-Гирее: грабеж более не грабеж. Совершенно беззастенчиво Аппак говорит Мамонову: «А что на тебе царь возмет, и царь о том с братом своим с великим князем обошлется, чтобы тебе князь великій опалы не учинил». Скороговоркой эта фраза будет повторена не однажды.
Таким образом, первая грамота И. Г. Мамонова, прибывшая в Москву из Крыма 10 апреля 1516 года с Неболсою Кобяковым, делится на две части: граница осталась «на масленой неделе», когда царь вернулся из Крыма в Перекопь. Спор двух сторон идет все время — везде столкновения носят личный характер, они бессистемны, спорящие не понимают друг друга. Содержание разговоров и слухов важно, но все же поведение Мамонова важнее: он учит системе поведения посла в экстремальной ситуации. Аппак не случайно перечисляет прежних послов Заболоцкого, Морозова, Тучкова, у которых царь «поимал все, что хотел» — «да о всем о том писал царь брату своему великому князю». Аппак как будто и не помнит (может быть, не знает), что те послы были к Менгли-Гирею, как не помнит того, что великий князь не посылал поминков в 1502 году. Зачем? Голохвастова ограбили, толмача на Азове увели. «До тебя не доходит — а от нас отходит» — то память Ивана ІІІ Васильевича Заболоцкому. Князь Аппак предупреждает Мамонова, что опасной грамоты от царя он не получит, вновь забывая, что она у него есть. «Без дела поедешь», — пытается он запугать Ивана Григорьевича, да еще обещает ограбить: «А хоти похочет царь с братом своим с великим князем свое дело делати, и он на тебе силою возмет, что хочет, и ты б царю не стоал ни за что, чего у тебя царь ни попросит добром, а сорома бы ти не дождатися»(Аппак, 1895: 475). Следует многообещающая сцена шантажа: царь на виду у русских что-то шептал Аппаку, а князь Аппак говорил толмачу да Гаврику подъячему: «Шед Ивану скажите: хотел был царь делати дело великого князя, ино нынеча все не потому ссталось: Иван приіехав, толко царя ссорил с детми да со князми, всем мало поминков привез». Сколько же лет было Магмет-Гирею, когда в 1493 году его отец Менгли-Гирей в «царском слове» своем указал: «Нам непригож послу лиха чинити»?
Так поступают не с союзником — так поступают с недругом: с «пущым недругом» с целью «сердце бы у него треснуло», как говаривал царь Менгли-Гирей в грамотах своих к «брату» Ивану(Менгли-Гирей, 1895: 277). Не удивительно, что посол Мамонов никому не верил: ни царю Магмет-Гирею, ни князю Аппаку, который из-за поминков «гневался и сердитовал», ни Бетюке, не поверит и князю Кудояру. Недаром же столь содержательным выглядит «слово» Аппака из того далекого года: «Абды-Рахмановою службою литовской царю нашему посылает пятнатцать тысяч золотых опричь платья и сукон и запросов. А царицам, и царевичем, и сеитем, и уланом, и князем и мурзам вопришнину король посылает, а все мы доволи, а никто на короля царю о поминкех не жалуется. А Абды-Рахману от короля идет две тысячи золотых опрично платья и сукон, а на люди Абды-Рахмана король присылает на двесте человек платья, шубы и однорятки и доспехи опроче того, что король Абды-Рахману присылает вопришнину, что Абды-Рахман от себя дает царевичем, и уланом, и князем, и мурзам добрым королева деля дела, ино королеву делу как не делатися!»(Аппак, 1895: 454). А что у других, у сторонников Московского великого князя на уме? Отвечает Аппак: «У нас есть на уме; хотим государю своему великому князю свою службу оказати». Можно даже не задаваться вопросом: «Что на уме у Абды-Рахмана?» В грамоте в Москву 1517, мая — июня тот напишет Василию III Ивановичу: «И яз обема им (великому царю Менли-Гирею и брату его королю) правдою служил, а твоим землям и людям по государьскому велению убыток есми чинил. И ныне Жигимонт король правдою службы моей не познал, а кто ему роту и правду чинил, брат твой Менгли-Гирей царь, и тот на Божью волю пошел. И ныне Магмет-Гирей царь брат твой от животные мысли любовью привязался, другу твоему другом учинился, а недругу недругом, от Бога нам так надея есть. И ныне моя холопа твоего от Бога надея так есть: у брата у твоего у Магмед-Кирея царя слышати бы было твое ухо, а видети твой глаз, а другу твоему дружбу доводили, а недругу недружбу доводили» (Абды-Рахман, 1895: 279).
Первая и две другие кратчайшие грамоты Мамонова свидетельствуют, что крымцы старались взять его измором: «Хотел царь великого князя дела делати, да нынеча уже не хочет делати, посылает царь гонцов в Литву, и царь нынеча делает дело с Абды-Рахманом». Далее рассказывается о встрече с афызом Бетюкой и Аппаком. В крымском пространстве остались слова татарского князя и слуги царева: «Не слушал ты меня, чего у тебя ни попросит царь, и ты не дашь, и яз ведь тебе молвил — возмут на тебе силою с соромотою, ино мне ведомо, царь на тебе велел девять силою управити, изсоромотив передо мной…»(Аппак, 1895: 280). Через пять дней пригласил царь «на государстве себе здоровати», да тут посох перед Мамоновым и положили: пошлины требовали. Аппак велику брань чинил. В грамоте прямо сказано: «А Аппакова, государь, небереженья много тут ко мне было». Тот вместо пошлины требовал молвить одно: «царево слово на голове держу». — «Хоти ми будет без языка быти, а того никако же не молвлю»(Мамонов, 1895: 364), — был ответ боярина Мамонова. Нам представляются интересными характерные совпадения в грамотах Ивана Григорьевича Мамонова и боярина Василия Григорьевича Морозова от великого князя Василия Ивановича к царю Менгли-Гирею 1509, февраля 25 во главе Посольства. Вместе с Василием Морозовым, наместником в Перевитеске, отправился тогда в Крым толмач Михаил Михалев, сын Серебряного, и подъячий Паня Нардуков. Память Морозову — вести свое Посольство так, «как это делали прежние послы». По сути, в двух Посольствах есть сходные эпизоды, и они выглядят как две версии одного.
Именно Морозов сообщил Менгли-Гирею по наказу Государя своего великого князя, что «из нятства Абдул-Летифа выпустили и другом и братом себе впрок учинили», и напомнил о том, который год Государь его стоял против недругов своих Литовского и Немецкого «один без пособи». «Боярин добрый с добрыми поминками», Морозов подал по записи поминки царю, царице, царевичам и князем. А не додано оказалось трем-четырем молодым людям, которые не поспели взяти: на службе были. Менгли-Гирей царь сказал тогда Василию Морозову: «Посмотрил на твои очи, а яз теперво вижу, как брата своего великого князя Василья»(Менгли-Гирей, 1895: 81). О прибытии в Крым, приеме у царя, требовании и вымогании крымцами поминков говорилось в грамоте Морозова, которая дошла до Москвы 12 сентября 1509 года. Из нее становится известно, что пережил русский посол до «городных ворот» в Перекопи и после, действуя «по государьскому наказу». «В городных воротах сидели все лучшие князи. И князи, государь, со мною карашевалися по обычаю, — слышится голос боярина Морозова. — Только Кудояр мурза со мною не карашевался, да велел толмачю: молви боярину, кое ты холоп». Толмач молчал, и «он на толмача с ножом». А потом Кудояр отнял у подъячего шубу белилну хребтову. А у царевых дверей ясаулы покинули посохи да стали требовать пошлины — посол через них перешел. Неудивительно, что во время приема чашу он подал всем, кроме Кудояра. Бил челом, что чаши ему, Кудояру, не подать за то, и говорил ему с царем очи на очи. Слышно было, Менгли-Гирей лаял Кудояра за невежливое слово и шубу, отнятую «в воротех». Списка поминков у Морозова не было — речи послу Василий III Иванович «написал на сердце». Царевич Ахмет-Кирей требовал поминков, что Константин Заболоцкий давал. «Не додашь, — осталось навсегда в 1509 году, — мне тех поминков, што Костянтин давал, и яз тебя велю, оцепивши ужищом, да привести»(Ахмет-Кирей, 1895: 83). Не отставал и Фети-Кирей, известный насилием над послом Заболоцким.
Мамонов описал события при царском дворе в чем-то похожие на те, какие пережил его предшественник: изобразил князей Магмет-Гирея и самого великого царя среди «забав». Все обсуждаемые им в грамотах-донесениях темы можно объединить, ибо решается вопрос о наиболее достойном выходе из создавшейся ситуации, когда по смерти Менгли-Гирея следует получить шерть от его наследника. А за посошную пошлину все же серого аргамака, купленного Мамоновым для Василия III, отняли. Алп царевич и отнял. Первая грамота Ивана Григорьевича — настоящий дневник с датами, событиями и приключениями в Перекопи. «Двожды ходил», — сквозь века доносится, — царь государского дела не делал и не починывал делати» и в Кыркоре, куда отправит Мамонова к царице. Он не слушал посла, ответу не давал. «И Апак у царя не бывал, не ехал к царю твоего государева дела для», — писал Мамонов своему Государю. Он, по сути, советует Василию III использовать то, что власть в Великой Орде должна делать и не делает. Он предупреждает великого князя Московского. И образы крымских князей подтверждают это: ни от Аппака, ни от Кудояра, ни от царя, ни от его сыновей справедливости и чести не ждать. Мамонов их уже узнал. Нельзя игнорировать и то, что пребывание его на полуострове локализовано во времени с точностью до часа дня и ночи, а в пространстве — до Перекопи, Кыркора, Крыма. Фактически он однажды выйдет из этого треугольника — чтобы умереть на поле Янгыз-Агача близ Перекопи.
«Хожение» И. Г. Мамонова по степям и горам Крыма связано с глубочайшими переживаниями. Начав с неизбежного понимания вероломства крымского царя, посол пришел к осмыслению крымской жизни. В его дневнике остались оценки поступков Магмет-Гирея, его сына Богатыря, брата Ахмата и князей, особенно Аппака. Сила двора становится физически ощутимой: она давит и на читателя старинных грамот. Авторский текст содержит наглядную характеристику того периода русско-крымских отношений, которые приведут к разрыву, точнее, катастрофе. Вся вторая половина дневника (после появления царя в Перекопи, перед съездом в Кыркоре «о Менгли-Гиреевой године») трактует тему отношения человека к ходу исторического процесса: одни «забавляются», другие делают назидательные заключения. Нельзя сказать, что предметный мир здесь беден. Вот люди князя Аппака посадили в тюрьму на царевом дворе толмача и подъячего, а потом принесли Гаврику и Мите <…> ужище, железа и чепи. Два дня да ночь Гаврика в пустой избе держали. Ужище, нож, железы, цепи, пустая изба — все вместе символы надвигающейся трагедии. А вот приехал с царева двора татарин Кесмак да много Мамонову «перед всеми людми соромоты учинил»: государь ему поминка не послал, так он за послом на лошади с плетью гонялся и лошадью его топтал. «И яз, государь, от него в избу убежал, — писал Мамонов. — Он, сошед с лошади да выняв нож, ко мне в избу ломился, а пристав мой Бетюка в ту пору ко мне нейдет. И яз по него посылал, и он ко мне отказал: то нынеча страдник, пріехав, так чинит, а которой веремянник пріедет, и он не такову соромоту учинит, боле того, а яз и сего не смею ити. А назавтрее, государь, пришел ко мне пристав Бетюка да у меня из избы силою пограбил тритцать шуб бельих, да дватцать однорядок; а Митю, государь, бешлеи, два дни да ночь держав, ко мне отпустили»(Мамонов, 1895: 283-284). Завтра царь был добр, но соромота была по приказу царя. Над прежними послами у царя соромоты не бывало — слово «соромота» становится ключевым в переписке боярина Мамонова с великим князем Василием III. Ограбили Гаврика и заявили: «Ваша шерть с царем минулась». Через четыре дня прибыл Богатырь, которому показалось поминков мало. На следующий день он прислал дувана своего Мамака. Оказалось, Кемелеша царевича, хотевшего идти на великого князя украину, Богатырь унял, дав ему 40 000 алтын, будто заняв их в Кафе. И звучит такое привычное: «Мне те денги на ком взяти?» Он велел силою из казны забрать «девять — платье кунье и белилное», что и было сделано не одним, а многими его людьми: «казну печать сорвали и шубу Царицыну, атлас полосат, взяли». Царь объявил, что напишет о том великому князю, а шубу велел отдать Нур-салтан. И естественно возникает вопрос: «Кто более: царь или великий князь?» Ответ Аппака: «Великий князь мне поминков не послал твоими думами».
Хулные речи произносят все при дворе великого царя Магмет-Гирея. Доброе имя посла здесь важно, чтобы показать значимость описываемых страданий. Основная структура грамот-отчетов и есть ряд диалогов между Мамоновым и царем, Мамоновым и остальными, желающими того, чего у него нет или есть, но давать не велено. О том не в списках, которых добиваются царь и его князи, сказано — «то в сердце написано», как у посла Морозова. Похоже, и впрямь «дружба и братство в закладе живет» при дворе царя Магмет-Гирея. Трагедия случится через людей. Посол следовал долгу своему. Для него источник разума, добродетели, правосудия — Бог. Он смел, строг, резок в выражениях. Еще одна — четвертая предсмертная грамота-отчет Мамонова дойдет до великого князя 22 октября 1517 года не с салтаном Олферовым, а с Дмитрием Ивановичем Александровым: ранее не было возможности послать вести. В Москве узнают об обещании царя дать шертную грамоту, о разговорах с Аппаком, с царевичами, особенно, с калгой Ахматом и с Богатырем. В грамоте-дневнике отмечены поездка к царице Нурун в ее Орду и оскорбления, насилие и вымогательство поминков крымскими сановниками и их слугами. Чудовищное впечатление производит встреча Мамонова с времянником царицы Шигалаком, навязанная ему ночью. Шигалак князь, принесший мед будто от царицы Нурун, «учал много не добром поминков просити»: бранился, велел своим людям, заступившим двери, снять с посла верхнее платье. Не удивительно, что Мамонов сравнивает в донесении великому князю, как в старину встречали послов из Москвы и как нынче: «Не ведаю, царица меня жаловала кормом и с медом, не ведаю, соромотить присылала, колко мне нынеча Шыгалак сорому учинил»(Памятники дипломатических сношений…, 1895: 356).
Вообще Мамонова поразила разница двора Менгли-Гирея и Магмет-Гирея. В основе жизни при крымском дворе Магмет-Гирея он видел полное отсутствие чувства меры: люди желали получать поминки из Москвы за то, что, когда пили и ели, вставляли слово о Москве. Магмет-Гирей о шерти и полону, которые так интересовали Мамонова, не говорил. Знал только, что худому не даст, а доброму (их он насчитал 8 марта 1516 года 61 человек) даст то, что великий князь Московский пришлет. Выясняется, что недруги Василия III — Абды-Рахман и Довлеет-Бахты князь, вершивший насилия над Заболоцким. Царевич Ахмат брату своему и племяннику предсказывает: «Ино то у них будет лихо». Последние слова Мамонова к Василию III после предупреждения: «Людям царевичей быть на государевой украине» — «А яз тебе, своему государю, челом бью». Слова «холоп» нет. В стороне от грамот, о которых сказано в тексте «Памятников дипломатических сношений»: «памяти гибелные» Дмитрию Ивановичу Александрову великого князя посла Мамонова, стоит Запись Александрова («а писал себе после Ивана»). Она замыкает дневник посла. В ней речь о разграблении имущества Мамонова Ахматом и царем, о свидании Александрова с царем и князем Аппаком, об отпуске «кости» Мамонова в Москву и о невыполнении Магмет-Гиреем данного обещания. О прощании с царем. И о набегах Богатыря царевича на рязанские и мещерские украины в июне — сентябре 1517 года.
И через 500 лет ощущаешь, как прибытие посла Мамонова в Крым переполошило татарское общество. Он оказался с ним один на один. Из-за него дни и ночи в Крыму для Посольства из Москвы стали сплошным испытанием. Более всего шокируют дети и внуки великого царя Великой Орды — наследники Менгли-Гирея. Странны их отношения, странны и взаимоотношения супругов. У посла Мамонова, в котором видели «вещественного человека» — человека с поминками, мало было шансов выжить в таком окружении. Он как на войне. Как в плену. Иван Григорьевич не был покорным и бессловесным исполнителем воли царя. О чем иногда задумывался тот, глядя сквозь русского посла или мимо него? О том, что это за мир, откуда прибыл этот упрямый боярин? Обман, двойничество давно стали реальностью в Крымском ханстве. Великий царь Великой Орды Магмет-Гирей слишком «заигрался». Он освободился от прежних правил жизни не без настойчивых требований своих царевичей. А ведь на протяжении многих лет русские бояре и посланцы великих князей Московских привозили ему и им подарки, включая редкие золотые и драгоценные меха. Крымский двор образца 1515–1517 годов после ухода Менгли-Гирея очевидно испытание для всех. Тема возмездия отсутствует в «Памятниках дипломатических сношений». О нем мы узнаем из летописей. «Милый Бог» покарает обидчиков Посольства Мамонова, претерпевшего адские муки от унижения, насилия, шутовского коварства.
В четвертом, последнем донесении Мамонова есть эпизоды, выдающие тайны крымского двора. Обратимся к отмечаемому в Кыркоре году Менгли-Гирея. Все жаловались на недобрые поминки. Лаяли, двери заступали из-за поминков. Царица не приняла, как в старину. «Чего не мочно мысль вместити» — это о пребывании первого русского посла у нового крымского царя. Коней отогнали, людям Мамонова не дали на базаре хлеба купить. «Нынеча все не по старому ссталося, — говорит во время беседы с Мамоновым Аппак, — а вперед не ведаю, как будет». Казака великого князя Василия Бауша били, однорятку с него сняли. «Кто меня больше почтит, того больше дела сделаю», — откровенно заявляет Богатырь. Великий царь сбирал полон да не собрал, объяснив это невнятно — зато купленный Мамоновым полон поотнимали. Очередную загадку крымского двора узнаем через брата царя, калгу Ахмета царевича: «Видишь сам, каков мой брат царь: коли был отец наш царь, ино он один был царь, а мы дети его слушали, а князи и все люди его же слушали; а нынеча брат наш царь, а сын у него царь же, а князи у него цари же, водят им, куды хотят, а меня брат мой царь держит отдаль себя, а великого князя дела ещо со мною не делывал, а без меня ему не делати же»(Памятники дипломатических сношений…, 1895: 369). Здесь «болшой» царице тоже слово дано: «Великого князя и королевы поминки царь пропивает с своими любимыми женами, а моего бы царю другово сына уморити, коли яз не жива буду, не взмогут того учинити болшіе мои дети, и тогды царь будет волен в своих детех, а при нашем животе царю того не учинити, ино с королем у нас не будет дела»(там же: 364).
Этот эпизод имеет продолжение. О попытке короля добыть младшего сына великого царя Великой Орды Магмет-Гирея через посланца своего писаря Горнастая расскажет «ближний человек» Василий Шадрин в списке великому князю Василию III Ивановичу, нарисовав впечатляющую картину, в которой задействованы, кажется, все: и царь, и его жена и дети, и придворные, и гости. 1518, февраль: «И Багатырь царевич учал быти весел, и ту потихонку молвил Челебек Бастанов тому царевичу: потеки деи борже вон к матери, и дадут тебя узже литвину, и тебе умерети как и брату ж. И малой заплакал, побежал к матери, и как прибежал к матери, царица того ж часу поехала в Кыркор, да и обеих детей взяла с собою, да тут молвила Аппаку князю: скажи ты от меня великому князю: нолны не будет моей головы, тогды царь моих детей отдаст в Литву, а при моем животе детем моим однолично в Литве не бывати». Далее фактически суммируется все сказанное о Крымском ханстве при Магмет-Гирее: «И Багатырь царевич осердился, да учал царю говорити: какой ты царь, коли жонка тебя не слушает. И царь молвит: поедь ты, да угони ее, яз изыму за волосы, а ты отрежь ей голову, а брата возми. И царь и хотел ехати, ино отговорили князи, и царь не поехал, да от тех мест царица и не бывала в Крыме, а Багатырь царевич поехал по казну без царевича»(там же: 503). Женщина, царица грозит мужу забрать детей, забирает их и при этом бранится. Но в татарском обществе женщина подчиняется мужчине. В этом видят главную добродетель ее. Возникает ситуация, переворачивающая наизнанку все реальные семейные отношения, когда отец предлагает сыну убить свою мать, чтоб его прихоть исполнилась. В этих взаимоотношениях видятся изменения в связи с увеличением роли денег и вещей в жизни. Отсюда удивительные жизненные ситуации, свидетелями которых становятся все: князи, мурзы, уланы. Сын ставит себя выше отца — о том знают все. Богатырь фантастически никчёмен.
Мир пространственных отношений в грамотах русского посла вытянут по вертикали. Все действия, описанные Мамоновым в его дневнике, связаны с днем и ночью, с определенным местом, дорогой из Перекопи в Орду царицы в Кыркор, над которым только Небеса, или в низину, в Крым (Солхат), к мудрому князю Агишу, считавшему, что Богу и Менгли-Гирею обязан тем, что «учинился князем». Мамонов почти один и помощи не просит. Рой татар выплывает из его отчетов и обеспечивает утверждение полноценности русского посла во враждебном окружении. «Крымский узник» Иван Григорьевич Мамонов производит впечатление человека сурового, разумного в беседе и преданного своему государю. И следует отметить, что имел Государей он наилучших, и сам был трезвым и честным подданным. Боярин Мамонов учит системе поведения человека, действующего «по государьскому указу». Об этом и узнаем из его трудов по выполнению наисложнейшего из поручений. То пропавшее во времени Посольство — краткая строка, небольшая, но ценная запись в дипломатической истории сношений России и Крымского ханства. Никаких иллюзий относительно ближайшего будущего Москвы у Василия III после прочтения мамоновских грамот не должно было оставаться. Из предсмертной грамоты большого посла известно, что послы татарские, которые в Москву снаряжались, боялись за свое будущее. Кудояр князь так и говорил Мамонову: «Иван, яз слышу нарядил царь к великому князю посолством Ахмат-пашу мурзу Кулюкова сына, и он ся отпирает, а молвит, что царь какую честь учинил великого князя послу; да меня хочет к великому князю послати, того ли для чтоб мне там такова ж соромота была»(там же: 369)Мамонову не драться за Ахмет-пашу мурзу. «Кого с тобою царь ни пошлет, и князь великий познает, как ему свое дело делати», — то «слово» Кудояра. Завидная уверенность татарского князя в великом князе Московском! В нем явно содержится оценка трудов посла Василия III.
Иван Григорьевич Мамонов и Иван Андреевич Морозов, очевидно, не из забытых русских дипломатов-адвокатов начала XVІ века. Догадывались они, что их грамоты через полтысячелетия прочтет не один россиянин? Не нарушая исторической последовательности (хронология имеет значение), отметим, что изучение грамот первых русских послов может научить современного человека многому, а именно: каких избегать пороков, каких и как добиваться успехов. Своим поведением Мамонов и Морозов вступили в состязание со смертью и показали, как должно поступать, чтобы выжить, и как достойно умирать. Странно, что никто до сих пор не посвятил И. Г. Мамонову специальных страниц. Даже в издании Г. Л. Кессельбреннера в честь 450-летия дипломатической службы России (2005) и в другом — «Известные дипломаты России» (2007) его имени нет. Впрочем, нет в первом томе этой коллекции никого из русских послов до 1549 года, хотя называется она — «История русской дипломатии». Мы не обнаружили их имен ни в «Дипломатическом словаре», ни в «Словаре книжников и книг», ни в Библиографии к выставке «Российские дипломаты и дипломатия России: Из истории внешнеполитического ведомства и взаимоотношений с другими странами» в ГПИБ РФ 2013 года. Обидно, что только по незнанию не выбирают их приходящие в РГБ студенты факультета международных отношений МГУ им. М. В. Ломоносова для написания творческой работы о послах России. Послы России до появления Посольского приказа не должны оставаться Неизвестными воинами.
ПРИМЕЧАНИЕ
[1] Книга «Здесь, на конце России исполинской…»: Финляндия в творческом наследии русских путешественников XVIII — начала ХХ века» вышла в Ярославле, в издательстве «Ремдер» в 2010 году (838 с., 149 илл.). Создана по научно-исследовательскому проекту РГНФ. Редактор названия серии — Джемма Сергеевна Фирсова, лауреат Ленинской и Государственной премий, кинорежиссер, критик, журналист, поэт, актриса.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бережков, М. Н. (1894) Крымские дела в старом царском архиве XVІ-го века, на основании современной архивной описи. Симферополь.
Лихачев, Д. С., [Лурье, Я. С.] (2008) Повести русских послов как памятники литературы // Путешествия русских послов XVІ–XVІІ вв. Статейные списки / отв. ред. Д. С. Лихачев. (Репринтное воспроизведение издания 1954 года). СПб. : Наука. С. 319–346.
Михайлова, И. Б. (2010) «И здесь сошлись все царства…» : Очерки по истории государева двора в России XVІ в.: повседневная и праздничная культура, семантика этикета и обрядности. СПб. : Дмитрий Буланин.
Науменко, В. Г. (2010) «Здесь, на конце России исполинской...»: Финляндия в творческом наследии русских путешественников XVIII — начала ХХ века. Ярославль : Ремдер.
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею (1884) / под ред. Г. Ф. Карпова. Т. 1 : 1474–1505 гг. СПб. (Сборник ИРИО. Т. 41).
Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымом, Нагаями и Турциею (1895) / под ред. Г. Ф. Карпова, Г. Ф. Штендмана. Т. 2 : 1508–1521 гг. СПб. (Сборник ИРИО. Т. 95).
Шертная грамота Крымского царя Менгли-Гирея, утвержденная крестным целованием великого князя Иоанна Васильевича, о сохранении взаимной дружбы и братства. 1474. <Дипломатическое приложение. № 1> (1863) // Записки Одесского Общества истории и древностей. Т. 5. С. 267.
Юзефович, Л. (2011) Путь посла. Русский посольский обычай. Обиход. Этикет. Церемониал (конец XV — первая половина XVІІ века) : пер. с пол. СПб. : Изд-во Ивана Лимбаха.
BIBLIOGRAPHY (TRANSLITERATION)
Berezhkov, M. N. (1894) Krymskie dela v starom tsarskom arkhive XVІ-go veka, na osnovanii sovremennoi arkhivnoi opisi. Simferopol'.
Likhachev, D. S., [Lur'e, Ia. S.] (2008) Povesti russkikh poslov kak pamiatniki literatury // Puteshestviia russkikh poslov XVІ–XVІІ vv. Stateinye spiski / otv. red. D. S. Likhachev. (Reprintnoe vosproizvedenie izdaniia 1954 goda). SPb. : Nauka. S. 319–346.
Mikhailova, I. B. (2010) «I zdes' soshlis' vse tsarstva…» : Ocherki po istorii gosudareva dvora v Rossii XVІ v.: povsednevnaia i prazdnichnaia kul'tura, semantika etiketa i obriadnosti. SPb. : Dmitrii Bulanin.
Naumenko, V. G. (2010) «Zdes', na kontse Rossii ispolinskoi...»: Finliandiia v tvorcheskom nasledii russkikh puteshestvennikov XVIII — nachala KhKh veka. Iaroslavl' : Remder.
Pamiatniki diplomaticheskikh snoshenii Moskovskogo gosudarstva s Krymom, Nagaiami i Turtsieiu (1884) / pod red. G. F. Karpova. T. 1 : 1474–1505 gg. SPb. (Sbornik IRIO. T. 41).
Pamiatniki diplomaticheskikh snoshenii Moskovskogo gosudarstva s Krymom, Nagaiami i Turtsieiu (1895) / pod red. G. F. Karpova, G. F. Shtendmana. T. 2 : 1508–1521 gg. SPb. (Sbornik IRIO. T. 95).
Shertnaia gramota Krymskogo tsaria Mengli-Gireia, utverzhdennaia krestnym tselovaniem velikogo kniazia Ioanna Vasil'evicha, o sokhranenii vzaimnoi druzhby i bratstva. 1474. <Diplomaticheskoe prilozhenie. № 1> (1863) // Zapiski Odesskogo Obshchestva istorii i drevnostei. T. 5. S. 267.
Iuzefovich, L. (2011) Put' posla. Russkii posol'skii obychai. Obikhod. Etiket. Tseremonial (konets XV — pervaia polovina XVІІ veka) : per. s pol. SPb. : Izd-vo Ivana Limbakha.
Науменко Валентина Георгиевна — доктор филологических наук, профессор Российского государственного социального университета (г. Москва).
Naumenko Valentina Georgievna, Doctor of Science (philology), professor at Russian State Social University (Moscow City).
