Анпилогова Е. С., Криворученко В. К. Реконструкция повседневности представительниц элиты России в период перехода от Средневековья к Новому времени

УДК 94 (47).05

Anpilogova E. S, Krivoruchenko V. K. Reconstruction of Daily Routine of Female Representatives of Russia in the Period of Transition from the Middle Ages to the Modern Era

Аннотация: В статье рассматривается публичная жизнь женщин высших сословий в эпоху петровских реформ. При этом активное внедрение Петром I новых форм досуговой деятельности рассматривается в качестве одного из основополагающих факторов социализации представительниц высших сословий.

Ключевые слова: досуг, женщина, частная жизнь, публичность, ассамблея, театр, танцевальная культура.

Abstract: In the article noble women’s public life during Peter the Great’s Reforms is being observed. The active implementation of new kinds of leisure by Peter I the Great is considered as one of the fundamental factors of socialization of high society representatives.

Keywords: leisure, woman, private life, publicity, assembly, theatre, dancing culture.

Для исторической историографии несомненный интерес представляют особенности женской повседневности в период петровской модернизации в лице представительниц элиты российского общества — боярства и дворян. Эта часть отечественной истории остается мало изученной в силу прежде всего ограниченности первичных документов и фактической не востребованности отложившихся в различных архивах. Не столь объемны эпистолярии и мемуаристика, тема «проскальзирует» в произведениях агиографии, художественной литературе, портретистке.

Нормативная регуляция поведения женщины осуществлялась как на бытовом уровне, посредством бытовавших в социуме негласных норм и предписаний, так и со стороны государства.

Демографическая политика России начала XVIII в. ориентировалась на увеличение численности населения, а, следовательно, общество было заинтересовано в количественном росте браков. Со стороны государства устранялись законодательные нормы, создававшие препятствия для вступления женщин в повторные браки. Отменяется «траурный год» как препятствие для наследования прожиточного^[1], разрешается заключение брака бездетными вдовами без имущественных потерь.

Законом дозволялось вступать в брак не более трех раз, последующие браки Церковь именовала «сожительством»^[2].

Заметим, что знатные вельможи а России[3] и за рубежом женились по несколько раз. Английский король Генрих VIII (1643–1715) известен тем, что был женат 6 раз — его жены Екатерина Арагонская, Анна Болейн, Джейн Сеймур, Анна Клевская, Екатерина Говард, Екатерина Парр[4].

В России за вступление в неодобряемый Церковью брак женщина наказывалась наложением епитимии, она не признавалась законной наследницей мужа. Имущественные притязания вдовы, которая являлась четвертой по счету женою, вне зависимости от того, являлся ли для нее самой данный брак первым и единственным или вторичным, не признавались законными и прожиточного поместья в данном случае ни сама вдова, ни ее дети не получали^[5]. Посредством этого на государственном уровне стремились ограничить количество браков, в которые мог вступать человек. Но в случае вступления в недозволенный брак основные тяготы несла женщина, которая лишалась права наследования.

Регуляция брачно-семейных отношений осуществлялась законодательными нормами, от этого постепенно устранялась церковь.

В средневековой Московии официальное заключение брака претворяло подписание рядных и сговорных записей, согласно которым устанавливал ась материальная ответственность сторон при расторжении договора о браке[6]. По указу от 3 апреля 1702 г. эти записи отменялись: «Великий Государь указал: рядные и сговорные записи отставить, и впредь их в Приказе Крепостных дел не писать, а вместо того приданому писать росписи за руками, а заряду не какого в тех росписях не писать»[7].

Договоренность о браке расторгалась без материальных последствий для инициатора разрыва отношений. В этом реально проявлялось увеличение свободы выбора брачного партнера, независимости от родителей, поскольку брачный договор переставал быть сделкой, невыполнение которой вело к материальным потерям.

Изменялся характер обручения, которое из церковного таинства превращалось в предварительное добровольное соглашение, заключавшееся за шесть недель до венчания. Закон официально признавал необходимость личного знакомства жениха и невесты до свадьбы. В противном случае по инициативе одной из сторон договоренность о браке могла быть расторгнута.

В Указе Именной от 3 апреля 1702 г. говорилось: «Чще бы жених узрел себе невесту, не узревши ее прежде обручения и в самом обручении, ни же видивши подлинно невесту сущу неблагообразна, или во удесикоему пагубну поврежденну, мнящи яко красна есть и благообразна не скорбна и здрава, по обручении же аще бы уведал, яко есть безобразна, скорбна и нездрава может быть т нее свободен»[8].

Тем не менее, влияние традиций на повседневную жизнь было велико, и знакомство молодых до свадьбы оставалось на усмотрении родителей.

По Кормчей Книге согласие родителей на брак являлось обязательным, только в таком случае он мог быть удачным и счастливым: «…сияже глаголем, аще самовластии, аще же по властию родителей суть совокупляющиеся браку»[9]. Насильственное принуждение к заключению брака могло привести к трагическим последствиям, в связи с чем, по Уставу Ярослава предусматривался денежный штраф родителей в случае самоубийства дочери или его попытки: «Аще девка не всхощет замуж, то отец и мати силою отдадут, а что девка учинит над собою, то отец и мати митрополиту в вине, а истор има платити»[10]. Значение данной нормы права было в ограничении произвола родителей, при категорическом несогласии детей вступать в брак.

Появление возможности у молодых вступать в брак по собственной воле относится к достижениям семейной политики петровской эпохи. В новом законодательстве учитывалось, что зачастую на молодых людей оказывалось сильное давление как психологическое, когда в ход пускались уговоры или угрозы, так и физическое насилие, когда прибегали к побоям, в связи с чем запуганные молодые «неволею сочетаемые не дерзают во время брака смело спорить, и принуждение объявлять, одни за стыд, а другие за страх, что уже после является от несогласного тех неволею сочетанных жития»[11]. Согласно нормам права родители и опекуны, принуждавшие детей к браку, подвергались штрафу и были обязаны приносить присягу о том, что на своих детей не оказывали давления. В Указе Именном от 5 января 1724 г. говорилось: «отныне родители детей к брачному сочетанию, без самопроизвольного их желания, отнюдь не принуждали и не брачили, под опасением тяжкого штрафования»[12].

Принимавшиеся государством положения ограничивали власть родителей над детьми. Однако в жизненных реалиях сохранялись принципы традиционной патриархальной семьи о беспрекословном подчинении детей родителям. Истинной свободы выбора брачного партнера молодые люди так и не получили, браки по инициативе молодых, по любви были редкостью. Более того, заключение брака без разрешения родителей считалось незаконным[13].

Тем не менее, гипотетическая возможность отказаться от навязываемого родителями брака свидетельствовала о складывании в обществе понятия о личных правах вступающих в брак.

В Московском государстве в определении брачного возраста придерживались византийским стандартами. Согласно церковным нормам для девушек он составлял 12–13 лет[14]. По указу 1714 г.[15] он повышался до 17 лет, что являлось оправданным и целесообразным решением — половое созревание человека в северном климате происходит позднее, нежели в южном, повышение брачного возраста благоприятным образом сказывалось на здоровье женщины. Этим государственным установлением решались и морально–этические вопросы укрепления семьи, так как залогом осознанного, стабильного брака является вступление в него зрелых людей. Повышением возраста вступающей в брак девушки разрешалась и такая этическая проблема, как выдача взрослой девушки замуж за малолетнего мальчика. В Ученых записках императорского Московского университета со ссылкой на покаянные тексты в епитимийных памятниках отмечалось, что подобные браки могли привести к возникновению связи между свекром и невесткой[16].

Институт семьи — одна из форм общества, в которой укоренились традиции, переломить которые достаточно сложно. Вот и традиция ранних браков на бытовом уровне продолжала существовать, о чем свидетельствует такой документ: «…в 1765 и 1766 гг. в Белгородской и Воронежской епархиях … малолетних детей своих женят 8, 10 и 12 лет … и берут за них девок по 20 лет и более, с которыми свекры впадают в кровосмешение»[17].

Модернизировался в сторону облегчения и порядок расторжения браков. В канонических и светских источниках касательно процедуры расторжения брака не было единообразия. Анализ поводов, на основании которых возможно расторжение брака, позволяет выявить личностные права супругов. В государственном покровительстве особенно нуждались женщины, поскольку материальное обеспечение покинутой жены зависело от доброй воли бывшего супруга[18].

О том, что здесь могли складываться чрезвычайные обстоятельства, свидетельствует челобитная старицы Маремьяны Пыжовой, которую муж «пожаловал указать … постричь во Алексеевский девичий монастырь … а приданое … поместье и дворовые крестьяне указал справить за ним»^[19]. Положение челобитчицы было крайне плачевным, она жаловалась на нехватку средств, что муж хочет «уморить ее голодной смертью» и поэтому просила оставить ей приданое поместье и передать его тому, «кто будет ее поить и кормить»^[20].

В Правосудии митрополичьем перечислен ряд поводов («вин»), на основании которых муж мог инициировать развод; в частности, если «муж застает жену с чужим мужчиной, и он докажет свою вину, разлучить их»[21]. Согласно действовавшего обычая остаток жизни уличенная в прелюбодеянии проводила в монастыре.

Развод по инициативе мужа был возможен при неисполнении женою супружеских обязанностей. В «Памятнике русского права» это конкретизируется таким образом: «жена спит отдельно от мужа», а также при обвинении жены в провождении времени в увеселениях, когда жена «с чюжими людми ходит на пир» или «ходит на игрище опричь мужа своего»[22].

Для женщины инициировать расторжение брака было затруднительно. Даже в случае прелюбодеяния супруга неверный муж отделывался согласно обычаю наложением епитимии[23]. Уличенный в неверности супруг подвергался осуждению, однако жена была обязана принять его, ибо «не в праве разлучиться с ним, так как таков обычай»[24]. Более того, именно женщина объявлялась косвенно виноватой в случае измены мужа, что фактически возлагало моральную ответственность на жену: «Аще будет от тебя муж твой блудить, то все тело твое грешное есть; — несть бо два мужъ и жена, но плоть едина есть»[25].

Распространенным было расторжение брака через отдачу жен в монашество. Не имея законных оснований для расторжения брака, муж мог принудить супругу к принятию иночества с помощью силы — «он ее бьет и мучит всячески, и в месте с нею не спит до тех мест, что она похочет постричися сама»[26]. Принятие монашества подразумевало уход из гражданской жизни: «через это брак расторгается окончательно, причем сторона, оставшаяся (в мире), может вступить в новый брак, как (бы в качестве) вдовца или вдовы, а (сторона) ушедшая от мира обязана всю остальную жизнь хранить безбрачие и (пребывать в) иночестве»[27].

Что касается женщин знатных сословий, в силу их обширных связей и материальные средства, возможность провести подобные дела без последствий, было немного, поэтому архивных дел по жалобам постриженных против своей воли, сохранилось единицы[28]. Отметим дело, инициированное попом Андреем села Корцыния, который жаловался епископу Суздальскому, что «прихожанин его села … Никита сын Казимиров жену свою Марью Никитину из дома от себя отвез незнамо куды. И в доме своем … женился на другой жене». Как показало расследование, жена дворянина была насильно пострижена в монастырь[29].

Известно, что Петр I считал монашество нецелесообразным и экономически невыгодным явлением, особенно в период реформ. В связи с чем «наличные монастыри он полагал обратить в рабочие дома, в дома призрения для подкидышей или военных инвалидов, монахов превратить в лазаретную прислугу, а монахинь в прядильщицы и кружевницы»[30]. В рамках данной политики наиболее прогрессивной законодательной мерой начала XVIII в. являлось установление определенных условий, ограничивающих возможность принятия монашества. Согласно закону, вводился запрет на пострижение одного из супругов, отныне стать иноками они могли лишь вместе, то есть муж, в случае пострижения супруги, был обязан также принять монашество[31]. В контексте положения замужней женщины в семье данная мера служила стабилизации ее правового статуса, поскольку фактически стало невозможным использование института монашества в целях избавления от законной супруги. Кроме того, в монашество было разрешено уходить не ранее пятидесятилетнего возраста и не имея малолетних детей[32]. В случае добровольного избрания девушкой монашескую жизнь, она не должна была постригаться в силу молодости, имела право пребывать в монастыре «под началом честной постоянной старице: девица же да пребывает непострижена до 60 или до 50 лет. А буде прежде оных лет похощет идти замуж не возбраняти ей»[33]. Относительно свободное пребывание в монастыре не исключало возвращения для женщины в мир, а также последующего замужества.

Избавление женщин от принудительного ухода из мирской жизни являлось мерой прогрессивной, позволявшей женщине вести свою жизнь, не будучи изолированной от социума. Однако и здесь побороть устоявшуюся традицию было непросто. Несмотря на отсутствие официально призываемой церковью на то причины, Петр I сослал свою первую супругу Евдокию в Суздальский Покровский монастырь, в котором в июле 1699 г. она была пострижена и свою жизнь вынужденно провела в Ладожском, а затем Новодевичьем монастырях[34]. Сходным образом Петр избавился от Софьи, претендовавшей на власть, которая, проиграв борьбу за престол, была отправлена в 1689 г. в Новодевичий монастырь и пострижена под именем Сусанна[35].

Насильственное заточение в монастырь порождало протесты, о чем говорят факты рождения детей молодыми женщинами, вынужденно ведущих иноческий образ жизни[36]. Обнаруженные в архивных фондах документы свидетельствуют о желании монахинь вести полноценный образ жизни, в большинстве случаев они вступали в связь со служащими церкви, духовными лицами. Обратимся к документу. В 1717 г. в Архиерейском приказе были допрошены иеромонах Никон и старица Варсокория Телицына, которая, находясь в Печерском монастыре, «прижила младенца»[37].

Об особенно остром желании жить мирской жизнью и решении пойти ради этого даже на крайние меры свидетельствует побег из Веденского монастыря монахинь Дорофеи и Домны[38]. Дело получило широкий резонанс, указ о поимке беглянок и возвращении был послан «во всю Епархию … и описаны все приметы»[39].

Рубеж XVII–XVIII вв. — период кардинальных преобразований в России, которые не могли не затронуть положения женщины в обществе, ее статуса, правоохранительности. Существенные последствия имело то, что реформы основывались на культурных ценностях и достижениях европейских стран и, естественно, вели к изменению образа жизни россиян, особенно привилегированных сословий. Особенно существенной модификации подверглась наиболее консервативная форма частной жизни — семья.

В рассматриваемый период семья представляла собою едва ли не единственную модель частной жизни, в которой проявляла себя женщина и в которой ее статус определялся правовым положением, занятостью домашним хозяйством, положением относительно супруга и членов семьи. Основным фактором прав женщины в семье служило законодательство касательно брачно-семейной и имущественной сфер.

Согласно майоратному принципу наследования с древнейших времен женщина ограничивалась в наследственных правах, Только в случае отсутствия братьев она получала право стать полной наследницей отцовского имущества: «оже не будет сынов, а дчери возмуть»[40].

В распространенной и осязаемой форме материальное поощрение женщины в создаваемой семье проявлялось в приданом. Судя по литературе, понятие «приданое» было в обиходе уже в конце XV в.^[41] Приданное было различным по объему и значимости в зависимости от состоятельности семей, благосклонности к невесте. Приданое давали родители жениха и собственные родители, но могли преподносить и родственники с обеих сторон, опекуны. Выражалось оно не только и не столько в виде подарков, всякого рода урошательств, но и в форме движимого и недвижимого имущества, говоря современными категориями, — первоначального капитала.

Сохранившиеся приданные росписи, сговорные записи о приданом от имени отцов^[42], а в случае смерти главы семьи, им занимались матери^[43], но при отсутствии у них возможностей этим занимались близкие родственники^[44].

Архивные собрания позволили выявить имевшие место случаи, когда достигшая совершеннолетия девушка при отсутствии покровителей самостоятельно определяла себе приданое. В этом можно усмотреть свободу молодой женщины в устройстве личной жизни.

В Российском государственном архиве древних актов выявлена рядная запись, данная 13 мая 1701 г. Н. Е. Архарову от первого лица А. Ларионовой Болотовой. В ней сказано: «а за мной девицей Аграфеной Божий милосердный образ Всемилостивого спасителя, Образ пресвятой Богородицы в окладе серебряном, позолоченные цепи, серебряные серьги … шапка кунья … да приданого платья шуба камчатая … телогрея тафтяная серебряными украшениями и разнообразным платьем … да прожиточного моего поместья в Каширском уезде»^[45]. Подробно перечисляя приданое, «дворовая девица дочь Ларионова» просила «своего вышеписанного прожиточного поместья исправить» за женихом своим, а в случае, если «на мне девице Аграфене не жениться и урочные наши записи невзаписи»^[46].

Содержимое и размеры приданного определялись семьями бракующихся соответственно материальной обеспеченности. В большинстве случаев представительницы элиты получали иконы, украшения, платья, посуду, и что важно — землю, а то и крепостных.

В качестве иллюстрации сошлемся на запись приданого П. Байдиковой. «Образ Великого Спасителя, Образ Богородицы, … Образ Пресвятой Троицы, … низанье порядное и цепного жемчуга …щипчики серебряные … зеркало, гребень, шуба летняя, шуба кунья, … кружево серебряное плетеное, … телогрея с кружевом серебряным с пуговицами серебряными с чернью, … телогрея с кружевом золотым с золотыми пуговицами, телогрея …с горностаем и соболем, телогрея дорожная, телогрея тафтяная, … перина и подушки, …посуда серебряная, … посуда оловянная, … платье нижнее. Всего приданого на 500 рублей. Да вотчина в Рязанском уезде в с. Соловкино и в с. Новоселках»^[47]. В приданое А. Тинковой давались крепостные крестьянки и «вотчины в Карачаевском уезде»^[48]. П. Суворов получил за женой «дворовую Марью Иванову»^[49].

Как видим, приданное было существенным по объему, разнообразию и стоимости, позволяло создаваемой семье обустроиться, иметь необходимое для жизни и определенный капитал, в указанных случаях в виде земли, вотчины и крепостных. Приданное в определенной степени гарантировало положение женщины в семье и обществе, во взаимоотношениях с мужем, родственниками.

Можно говорить и о том, что в приданном выражалась материальной ответственность родителей, что при любой эпохе имело нравственное значение. Этот вывод можно сделать и из негативных примеров, когда приданное было мизерным, а то и вообще отсутствовало, когда родственники и опекуны неохотно расставались с имуществом, предназначенным для приданого.

Обратимся за примером в архивную запись. В 1717 г. боярский сын П. Черкасов обвинил брата своей супруги С. Гаева, который «сестру свою сговорил с приданым», но не отдал его. Примечательно, что в результате поданной челобитной проводилось судебное разбирательство. На допросе в Архиерейском суконном Приказе С. Гаев показал, что вместо указанного в росписи приданого он «по договору дал в прошлом месяце кафтан … суконный, шелковый камзол дымчато-камчатый с шелковыми пуговицами, душегрейку полушелковую»^[50]. П. Черкасов на допросе настаивал на том, что хочет получить приданое, указанное в росписи, а камзол дымчато-камчатый и душегрейку он у ответчика купил[51].

В этом документально засвидетельствованном факте усматривается, во-первых, значимость самого акта приданного; во-вторых, возможные ухищрения от его выдачи; в-третьих, и это подчеркнем особо, государство принимало иски по приданным, которые являлись сугубо личными и добровольными дарениями, придавало им под властный закону характер с соответствующей ответственностью. В законодательстве, естественно, не оговаривалась обязательность и величина добровольно передаваемого приданого, но государство шло на применение закона для гарантии справедливости в отношении женщины.

Конечно, это распространялось и на мужчин, тем более, что не исключались случаи записи приданного на мужа, но по сути эта мера касалась женщин, а, следовательно, можно говорить о государственной защите интересов женщины даже через такой негосударственный, общественно-личный институт как приданное.

Но надо отметить, что после замужества, создания единой семьи, признания распорядительного статуса мужа женщины попадали в имущественную зависимость, теряли право распоряжения собственностью. Согласно указу 1688 г. для оформления приданого помимо подачи челобитных необходимым условием стало проведение процедуры «допроса»^[52], который представлял устное соглашение между невестой и женихом в форме беседы, на которой невеста выражала согласие на передачу прав на приданое будущему мужу. В случае, если брак заключался без «допроса», то муж терял право на владение приданым жены: «их вдовины и девкины поместья отказывать им и после женитьбы»^[53]. В законодательстве просматривалась тенденция придания процессу передачи приданого вид добровольной сделки и определенное утверждение права женщины на собственное решение об именном закреплении владельца приданного или вообще от него отказаться. Социальный характер данной законодательной нормы в пользу женщины в том, что на «допросе», требовалось обязательное (хотя по сути формальное) согласие женщины на передачу приданого мужу. В какой-то мере в этой норме права можно усмотреть расширение имущественных прав женщины в семье. Тенденция в изменении законодательных норм проявлялась в ограничении распорядительных прав мужа на приданое жены. В 1679 г. был установлен запрет мужьям распоряжаться приданными вотчинами от своего имени: «впредь жененных вотчин мужьям своим именем не продавать и не закладывать, и таких купчих и закладных в Поместном Приказе не подписывать»^[54]. В 1680 г. вводилось как обязательное условие сделки наличие подписи жены на купчей или закладной: «да и впредь приговорили такие вотчины по купчим и по закладным за теми людьми, кому будут проданы, или в чем заложены, а в купчей и закладной муж и жена написаны будут вместе в Поместном Приказе в записные вотчинные книги записывать»^[55].

Все эти законоположения «работали» на женщину. В обыденной жизни добиться подписания выгодной сделки супруг, применяя принуждение, угрозы и силу. Но и здесь закон был на стороне женщины как потерпевшей.

Отмеченная нами тенденция привела к принятию Сенатского Указа от 4 ноября 1715 г. «О позволении писать купчия и закладныя на недвижимое имение лицам женского пола», которым женщине давалось право владения имуществом в браке: «купчия и закладныя от женских персон на поместья и вотчины их писать»^[56]. В начале XVIII в. фиксируются закладные и купчие замужних женщин на земельные угодья^[57].

Но опять «маленькое» препятствие — для заключения сделки женщине было необходимо получить согласие мужа, требовалось наличие его подписи на документе^[58]. Положение не изменилось и к середине XVIII в. В царствование Елизаветы, был издан указ, по которому жены обязательно должны были иметь от мужей своих «повернная письма», свидетельствующие об их согласии на сделку, касающуюся вотчины жены^[59]. Эти ограничения объяснялись стремлением обеспечить имущественную стабильность семьи, предотвратить невыгодные сделки.

Государство особо предопределяло право на собственность вдов, законодательные нормы гарантировали им наследование части имущества мужа. Подобные гарантии были жизненно важны для женщин высших сословий в силу того, что они не имела возможности работать и материально себя обеспечить. Эта проблема приобретала особую значимость в силу того, что со времени действия норм Русской Правды вдова не наследовала основное имущество умершего супруга, ей выделялась определенное имущество, называемое «частью»: «то на ню часть дати ...а задниця еи мужняя не надобе»^[60]. В XVI в. такого понятия как вдовье обеспечение не существовало, вдова получала лишь свое приданое «и в зависимости от его содержания была обеспечена»^[61].

На рубеже XVII–XVIII вв. жена, оставшаяся без попечения мужа, или дочь, оставшаяся без отца, наследовали «прожиточное имение», которое выделялось из части поместных земель и являлось для них средством жизнеобеспечения. Их права наследовать «прожиток» были равными и законодательно закреплены. при выходе девушки замуж «прожиток» выступал в качестве приданого и оформлялся на мужа: «покамест поспеет замужь, и она также с тем своим жеребьем замужь выдет... и жениху дати один жеребий, будет ея поимеет»^[62].

Исходя из законодательство, касающегося имущественного обеспечения вдов, можно говорить о том, что в Московском государстве раннего Нового времени статус женщины, имевшей детей, был значительно выше статуса бездетной. Бездетная вдова ограничивалась в наследственном и распорядительном правах на прожиточное поместье. В прожиточное бездетной вдовы входило приданое, которая она приносила с собою, и лишь ¼ часть имущества супруга, а остальное отходило в род мужа: «А женам тех умерших, которые останутся безъдетны, давати им из животов их четверть, да приданое»^[63]. Наличие детей предполагало право полного наследования имущества супруга в интересах законной жены и потомства элиты. По Соборному Уложению вдова с детьми (по всей видимости, на правах опекунши) имела право наследовать все поместья мужа: «а после умерших поместья их полные дачи, даны будут женам их вдовам з детьми вопче»^[64]. Если мать не желала проживать вместе с детьми, она имела право получить свой прожиток «опричь детей», то есть согласно закону женщине, имеющей детей, прожиточное поместье было гарантировано практически при любых обстоятельствах^[65]. И вдова могла им распоряжаться сугубо по своему усмотрению. В процессе исследования встретилось дело, когда наследовавшая значительное прожиточное состояние вдова, имеющая детей, по собственной инициативе уступила поместье мужа в Суздальском и Владимирском уездах в качестве «прожиточного его матери» ^[66].

Определение размера прожиточного поместья вдов, имеющих детей, зависело от двух факторов — материального состояния супруга и какой смертью он ушел из жизни. Здесь действовала идеи почетности служения государству — больше всего они назначалось женщинам, чьи мужья пали в бою — со 100 четвертей оклада вдовам полагалось 20 четвертей, дочерям –10; в случае смерти на военной службе вдовам причиталось 15 четвертей, дочерям — 7; и меньше всего оценивалась смерть дома, вне службы, дающая вдовам право на 10 четвертей, а дочерям на 5^[67].

Можно свидетельствовать о том, что наличие владельческих прав у вдовы с детьми являлось отражением более высокого статуса женщины-матери, что предопределяло большую свободу ее жизненных стратегий.

Об уровне прав и обязанностей в семье, которыми обладали знатные женщины конца XVII века, говорит характер их хозяйственных занятий. Материальная база семей высших сословий позволяла исключить женский труд из повседневной жизни семьи. Вместе с тем труд считался основной обязанностью и долгом благочестивого человека, и поэтому глава семьи был обязан следить, чтобы жена не проводила время в праздности, памятуя, что все «все бо зло от праздни рождается»[68].

В семейном раскладе обязанности женщины определялись жизненными потребностями семьи, религиозными и общественными представлениями о возможности выполнения того или иного вида деятельности женщинами. В силу предписаний и традиций основными видами деятельности, в которых была задействована женщина, являлись: приготовление пищи, уход за детьми, поддержание порядка в доме, что обусловливало приватный характер женского труда. Женщины высших сословий имели ограниченный круг хозяйственно-бытовых функций, поскольку многие виды работ выполнялись слугами, и управленческих функций, которые поручались поверенным лицам — ключнику, дворецкому[69]. В итоге существенно сужалось полномочия знатных женщин в семье. В частности, иностранцы отмечали, что они занимали себя рукоделием[70]. Прядение, шитье, вышивание, украшение одежды позволяло обеспечить семью и давало выход творческим способностям женщины[71].

Появившаяся у этих женщин в начале XVIII в. возможность самостоятельного управления домашним хозяйством была обусловлена возросшей занятостью мужчин на государственной службе. Тексты грамоток свидетельствуют, что круг задач, которыми занимались женщины, был достаточно широк. Помимо управления домашним хозяйством в отсутствии мужа они, в частности, могли заниматься организацией доставки и отправки провизии и прочих грузов[72]. Женам перепоручали мужья в свое отсутствие наиболее важные дела по домоустройству. Но и в этом случае дела, касающиеся земельной собственности, определения границ владений, требующие большой сметки и предприимчивости, решали мужчины[73].

Осуществление женщиной самостоятельной хозяйственной деятельности свидетельствовало о ее возросшей активности в семье, признании за ней определенных прав в управлении домашним хозяйством. Что же касается служебных дел мужчин, то в них не должна была посвящаться женщина. Так, в одной из грамоток супруга пытается выяснить у мужа подробности служебных дел и сетует на его скрытность: «смирно–ли у вас, и нет-ли каких походов от неприятелей, и ты, друг мой, о том ко мне никогда не отпишешь, что у вас делается»[74].

Закрытость данной стороны жизни мужа имеет двоякое происхождение. Отчасти скрытность по поводу дел служебных и военных можно объяснить стремлением сберечь покой супруги и оградить ее от ненужных волнений. Но немалую роль играло злоеверие о «злой жене», отсюда недоверие, о чем упоминалось в сборниках по устройству жизни: «Аще хощеш добра — не поведай жене тайны»[75]. В. Н. Татищев в «Духовной» приводит такое изречение о не посвящении женщин в служебные дела мужчин: «Паче же всего тайность государя прилежно храни и никому не открывай, а паче женщин и лестцов хитрых охраняйся»[76].

Передовые люди ратовали за изменение отношения к женщине, призывали видеть в ней друга и помощника[77]. Но достичь этого было не просто. Свидетельством отношения к женщине как неравному члену семьи являлось разрешение мужу применять телесное наказания в качестве одной из мер воздействия на супругу, чему была посвящена одна из глав «Домостроя», в которой перечислялись «поводы» к применению физического наказания, что фактически узаконивало на бытовом уровне побои в качестве исправления женских недостатков. «…И увидит муж что не порядливо у жены и у слуг … аще жена по тому научению и наказанию не живет, и так того творит и сама того не знает и слуг не учит ино достоит мужу жена своя наказывати...»[78].

Итак, изменения в частной жизни представительниц элиты на рубеже XVII–XVIII вв. было связано с расширением имущественных прав, изменением некоторых норм брачного законодательства в пользу женщины. Благодаря расширению хозяйственных полномочий женщина превращалась в хозяйку дома, наделенную некоторой долей самостоятельности. Однако прогрессивное законодательство во многом оставалось формальным, поскольку продолжали действовать стереотипы, традиции, поверия, взаимоотношения в семье основывались на страхе и подчинении главе семьи.

К концу XVII в. воспитание подрастающих представительниц высших сословий происходило в соответствии с христианскими законами и духовными ценностями православной веры. В патриархальной семье воспитание базировалось на подчинении и страхе перед наказанием, по распространенным представлениям строгость в воспитании дочери необходима для сохранения телесной чистоты. Достойно воспитанная девица по представлениям средневековья должна быть «благочестива, кротка, смиренна», соблюдать церковные обряды, и в соответствии с принятыми канонами «во всем послушание и смирение и, молитве и посту прилежаще»^[79]. Так отец, будучи духовным авторитетом, должен был учить «страху Божию и вежеству»^[80]. В обязанность отца входило следить за нравственным состоянием дочери: «дщерь ли имаши положи на них грозу свою соблюдеши я от телесных да не посрамиши лица своего да в послушании ходит да не свою волю приимеши и в неразумии прокудит девство свое»^[81]. В за трудовое воспитание девушки отвечала главным образом мать^[82]. Практическо-бытовая сторона семейного воспитания направлялась на обучение девиц «рукоделию и всякому домашнему обиходу»^[83].

В то же время касательно умственного воспитания заботиться о нем не считали необходимым. Героини агиографической литературы, которые представляли собой идеал женщины средневековья, не обучались специально грамоте или другим наукам; если они обладали умом, то данным от Бога, своего рода прозорливостью.

Отношение к женщине образованной в обществе было скорее негативное. Так, в памятнике «Златое иго супружества», хотя и в шутливой форме, перечислены неприятные последствия для мужа, имеющего грамотную жену: «Умеет честь и охота много честь, — то тогда собирает ядоносну отраву, аки паук, и сети на тебя, будто на муху содевает»^[84]. Образованная жена рассматривалась как источник беспокойства и дополнительной сутолоки в доме: «Буде умеет честь, писать, играть, то тотчас грамотки и подарочки безъпрестанно, то посолки, то бабы одна за другою»^[85].

Сведения о том, насколько была распространена грамотность среди представительниц московской знати, отсутствуют, но уровень образования женщин в Московском государстве был низким. О том, что царские дочери по сравнению с европейскими принцессами заметно проигрывали в широте кругозора, общем уровне образованности, отмечено в воспоминаниях Г. К. Котошихина — европейским государям русские царевны казались невежественными и необразованными: «веры свое отменити не учинят и иных государств и политики не знают, и от того б им было в стыд»^[86]. В архиве соратника Петра I князя Б. И. Куракина при характеристике Евдокии Федоровны — первой жены императора, помимо несходного «ко своему супругу нрава», в качестве одной из причин разрыва называется недалекость царицы — «ума посредняго ... отчего и счастье потеряла и весь свой род сгубила»^[87].

Понимая сложившееся положение с образованностью русских женщин высшего класса, одним из направлений петровской политики просвещения являлось приобщение девушек к образованию. В Российском государстве выдвигались различные проекты относительно обучения лиц женского пола. Одним из вариантов считалось обучение русских девиц заграницей, подобно тому, как это было в отношении молодых людей: «было предположение, чтобы самых молоденьких и красивых Русских девиц, по примеру их братьев и на счет родителей их, посылать на хлебы к кому нибудь в Кенигсберг, Берлин, Дрезден и в другие города, для обучения иноземным нравам и языкам, и равно и работам необходимым для девицы; но родители возражали, что эти юные девицы не устоят перед иноземной галантностью, и честь их может подвергнуться опасности, и тем самым отклонили исполнение этого предположения»^[88].

Около 1712–1715 гг. корабельным мастером, неоднократно посещавшим Европу «под видом российского дворянина», Ф. С. Салтыковым был представлен проект внедрения нововведений в различных областях общественного устройства, так называемые «Пропозиции». В числе по организации женского образования — «во всех губерниях учинить женские школы и на то обратить женские монастыри» для того, «чтоб и женский наш народ уровнялся с Европейскими государствами»^[89]. Появление проекта отражало позитивные сдвиги в проблеме женского образования.

Несмотря на противодействие со стороны приверженцев старины, некоторые меры по повышению образовательного уровня женщин в начале XVIII в. все же были реализованы. Осенью 1713 г. был принят высочайший указ, предусматривающий «обретающимся за морем в ученье послать жен»^[90], и эта мера проводилась со всей строгостью, избежать такой поездки было практически невозможно. Так, знатный деятель Ф. М. Апраксин сумел «освободить от посылки за море только одну из своих племянниц. Другую же, не надеясь отстоять, решил отправить к мужу»^[91].

Одними из первых образовывать стали дочерей Петра I — Анну и Елизавету, которым «старались дать воспитание достойное могущества отца и его политического значения»^[92]. Из писем Екатерины Алексеевны видно, что образование детей являлось предметом гордости монарха, который «мог похвалить за письмо» и «увеселяться» при чтении писем написанных собственноручно своими дочерьми^[93]. Всячески поощряла Анну и Елизавету за старание в учебе и сама мать; в одном из писем она посылает «презент на воспоминание к лучшей охоте и прилежанию по перстеньку бриллиантовому ...при сем же ящик померанцев и лимонов»^[94]. Как отмечали иностранцы, дочери Петра получили лучшее для своего времени образование, были «хорошо и старательно обучены всему, что было им необходимо», «очень вежливы и благовоспитанны», знали иностранные языки и говорили «немного по французски, по немецки и по итальянски»^[95]. Племянницы Петра I, наставником которых был С. Рамбух, обучались языкам и танцам с 1703 г. в течение пяти лет^[96]. Образованием дочери занимался князь Б. И. Куракин, который «посадил учиться грамоте немецкого языка»^[97]. Ф.-В. Берхгольц отмечает хорошее воспитание княжны Черкасской, которой «лет 8 или 9, и она для своих лет так мила и приятна, что можно подумать, что она наилучшим образом воспитана во Франции»^[98]. О том, что женщины высших сословий осваивали грамоту, свидетельствует мемуары Н. Б. Долгорукой, которая говорила о себе, что помимо обучения чтению и письму получила определенные знания по другим наукам: «я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моем, чтоб ничево не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств»^[99].

О внимании государства к проблеме получения образования женщинами свидетельствует предписание 1724 г. об обучении в монастырях «сирот...женского пола ...грамоте, такоже следующим мастерствам: пряжи, шитья, плетенья кружев»^[100]. Тот факт, что помимо обучения рукоделиям, предполагалось обучение чтению и письму, указывает на признание в обществе необходимости и важности для женщин приобретения элементарных знаний.

Наибольшее внимание в программе образования знатных девушек России раннего нового времени уделялось обучению этикету — манерам и умению вести себя в обществе. Большие успехи в освоении европейских манер были присуще приближенным ко двору девушкам. Знание европейских норм культуры поведения демонстрировали дочери Петра I: «...молодые Царевны при встречи с кем–нибудь тотчас же протягивают руку, (подымая ее) высоко вверх, (с тем) чтоб к ним подошли и поцеловали оную»^[101]. Хотя в подавляющем большинстве русские девушки казались иностранцам «дикими и своенравными», порой даже представительницы элитных родов могли казаться непосвященными в тонкости европейского общения, а некоторые его формы воспринимались ими как неприличные. Известен случай, когда за попытку иностранца «поцеловать у одной девицы руку» он «награжден был за это полновесную оплеухою»^[102].

Начиная с петровского времени, в связи распространением публичных собраний, на которых одним из способов развлечений и времяпрепровождения были танцы, представительницы высших сословий начали обучаться данному искусству. По утверждению исследователя танцевальной культуры России Я. Я. Штелина, «еще при жизни Петра Великого считалось знаком дурного воспитания, если мужчина или женщина, все равно из городского сословия или из дворянства, не умели танцевать менуэт, черкесский или штирийский, польский и английский танцы»^[103]. Для обучения детей танцам на дом приглашались учителя. Так для своих дочерей и сына князь А. Меньшиков приглашал танцмейстера; девушки овладевали искусством танца весьма охотно и с удовольствием танцевали на приемах^[104].

Социальный смысл обучения представительниц знати танцам был значителен, поскольку изменялась пластика, движения становились более грациозными и притягательными, а, следовательно, женщина становилась объектом восхищения, открыто демонстрируя свою привлекательность. Посредством развития танцевальной культуры шло формирование «обиходной формы жизни», то есть «элементы бального этикета в виде приветствий, пластического языка поведения постепенно входят в обиход», что в значительной мере оказывало влияние на повседневную жизнь женщин, поскольку в танцах мужчинам полагалось быть галантными по отношению к дамам^[105]. Кроме того, посредством разучивания танцев женщины и девушки получали эстетическое воспитание, поскольку имели возможность познакомиться с западноевропейским культурным наследием, музыкой.

Свободное от домашней работы время женщина должна была следовать рекомендации: «всегда поучайтесь божественным Писанием, читайте, пойте, молитве прилежно внимайте, рукодельствуйте»[106]. Специфика досуга средневекового человека заключалась в том, что свободное времяпрепровождение подразумевало сопряженность с конкретно–практической пользой, которая связывалась с духовным самосовершенствованием, либо была сопряжена с полезностью в хозяйстве. Не имея альтернативы заниматься чем–либо другим, будучи изолированными в своих покоях, большую часть времени представительницы высших сословий занимали себя рукоделием, в котором достигали значительного мастерства. Иностранцы отмечали, что русские женщины «мастерицы вышивать по всякому узору, некоторые даже до того, что перещеголяют иных швей в шитье жемчугом, и рукоделья их вывозятся в дальние края»[107].

В повседневной жизни женщин имели место и немногочисленные развлечения. Так, одной из дозволенных форм проведения досуга по «Домострою» считалось принятие или посещение гостей, что предполагало беседу женщин «о рукодельи и о домашнем строении как порядня вести и какое рукоделеицо здети чего не знает»[108]. Такие встречи приурочивались к церковным праздникам, крестинам, свадьбам. Женщины трапезничали отдельно от мужчин[109].

Одной из возможностей пребывания женщин в обществе являлось посещение церкви. Однако и там они чаще всего располагались отдельно от мужчин, а наиболее зажиточные бояре имели свои домовые церкви[110].

В сочинениях иностранцев даются описания развлечений, посредством которых скрашивали досуг знатные женщины. Так среди игровых форм досуга наиболее часто упоминается катание на качелях, а средством от скуки и приятным способом времяпрепровождения считалось купание, что, однако, происходило вдали от посторонних глаз[111].

Ключевым изменением в сфере женского досуга являлось введение в 1718 году общественных публичных собраний — ассамблей, на которых наравне с мужчинами присутствовали как замужние женщины, так и молодые девушки[112]. Следует отметить особое значение появления ассамблей в повседневной жизни знатных женщин благодаря которым оказалась вовлеченной в публичную сферу жизни.

По своему характеру ассамблеи резко отличались от торжественных боярских приемов. Привычный порядок церемониала приема гостей оставался в прошлом, что существенно упрощало нахождение женщины на мероприятии, а по истечении определенного времени на ассамблеях и торжествах, проходивших при дворе Петра I, совместная трапеза мужчин и женщин становилась обыденностью, что свидетельствует о более вольготном положении женщин[113].

Что касается наполнения ассамблеи, то Петром I были введены такие игры как шахматы, фанты, карты, которые стали пользоваться спросом «в особенности у женщин»[114]. Значение введения игровой культуры на собраниях было особенно велико, поскольку «забавныя игры» служили развитию коммуникативных навыков и, в значительной мере позволяли снизить психологическое напряжение у присутствующих женщин, не привыкших находится в обществе[115].

Особо среди публичных развлечений, появившихся в начале XVIII в., следует выделить театр. Принципиальной особенностью развития театрального искусства в России являлось то, что в указанный период над созданием театра «работали преимущественно женские руки»[116]. Так сестра Петра I, Наталья Алексеевна, организовала театр в селе Преображенском а затем перевела его в Санкт — Петербург. Будучи достаточно образованной женщиной своего времени, она «сочиняла трагедии и комедии на русском языке и брала содержание их частью из Библии, частью из светских происшествий»[117]. Петр I поддерживал это занятие сестры, ибо «находил, что в большом городе зрелища полезны и потому старался приохотить к ним свой двор»[118]. На представления ее театра «дозволялось приходить всякому»[119]. Другой устроительницей театра в подмосковном селе Измайлове стала племянница Петра, дочь вдовствующей царицы Прасковьи Федоровны, Катерина Ивановна. Сама устроительница выступала в роли режиссера и «всем распоряжалась», во время действия «была за кулисами, чтоб дирижировать спектаклем, который без нее часто останавливался», а роли, наряду с простыми актерами, исполняли «княжны и благородные девицы»[120].

Появление в публичной жизни женщин театра имело существенное воспитательное, развивающее значение. Театр являлся сферой приложения организаторских способностей выдающихся женщин и позволял некоторым из них выйти на сцену, а другим на законных основаниях пребывать в качестве зрительниц, что указывало на появление новой формы социальной активности женщин. Театр развивал духовную сферу личности, являлся средством воспитания чувств, приобщения женщины к миру искусства.

С петровской эпохи берет начало традиция маскарадов, участники которых одевались по старинному образцу, женщины иногда наряжались в мужскую одежду. Для представителей знати обязательным общественным мероприятием стало появление так называемых шутовских «потех».

Несмотря на разрешение женщинам бывать в обществе и участвовать в различных формах досуговой деятельности, многие из них, воспитанные в строгости, отказывались от «излишнева гуляния» и стремились всячески избежать их[121]. Чтобы переломить традиции, внедрение нововведений в области досуга в начале XVIII в. проходило путем насильственного насаждения. Для приобщения населения к новым развлечениям зачастую использовались жестокие методы. Находившиеся на публичных мероприятиях женщины порой возвращались «как нельзя более навеселе», пропустившие участие в маскараде должны были явиться в другой раз и «исполнить не исполненное ими, т. е. выпить столько же, сколько выпили другие»[122]. За исполнением повеления императора следили «два особых маршала — обер-полицеймейстер и денщик Татищев, которым было поручено смотреть, чтобы ни один из гостей, кто бы он ни был, не возвратился домой трезвым, о чем эти господа, говорят, и позаботились как нельзя лучше»[123]. Никаких послаблений женщинам не предполагалось, они принудительно спаивались до такого состояния, что «потом не могли стоять более на ногах и в этом виде отосланы были домой»[124].

Как видим, первые шаги по пути вовлечения женщин высших сословий в сферу публичной жизни посредством досуговой деятельности наряду с положительными последствиями имели и отрицательные моменты. Появившиеся в первой четверти XVIII в. ассамблеи существенно отличались по своему уровню от европейских светских раутов. Круг их посещавших был достаточно широк, «свободно допускались господа всех званий, русские и иностранцы, со своими женами и дочерьми»[125]. Ощущались скованность женщин из-за отсутствия опыта пребывания на публике, отсутствие культуры поведения и достойных манер у подавляющего большинства лиц женского пола. Предусматривалось неуемное потребление присутствующими спиртных напитков, что отчасти являлось следствием принятого на ассамблеях штрафа, суть которого сводилась к тому, что нарушившие установленные правила принуждались к потреблению спиртного из кубка «великого орла»[126].

О трансформации общественной оценки представительниц элиты свидетельствует изучение группы портретов женщин высших сословий рубежа XVII–XVIII вв. Изучение изображений представительниц знати позволяет определить ключевые изменения в функциональных ролях представительниц элиты.

Зарождение портретного искусства в России обусловлено как заимствованием из европейской культуры, так и внутренними причинами развития общества, поскольку в период с конца XVII в. на первый план выдвигается личность, признается ценность и уникальность конкретного человека. Одним из первых является изображение семьи Ярослава Мудрого на фреске Киевского Софийского собора. Несмотря на традиционно схематично-упрощенное изображение, его четыре дочери выписаны с достаточной долей индивидуальности, о чем говорит разнообразие в передаче лиц девушек и одежды^[127].

Затем наступает длительный период, когда встречаются преимущественно мужские портреты, что связано с невниманием общества к женской личности. Лишь после длительного перерыва к концу XVII в. вновь появляются изображения знатных женщин.

Имеющиеся в нашем распоряжении портреты, свидетельствуют о том, что изначально внимание общества было сфокусировано на семейной жизни, поскольку на первых изображениях женщина написана вместе с семьей. Первые семейные портреты принадлежали царским семьям и несли в себе конкретное идейное наполнение — подчеркнуть богоизбранность и прославить власть правящей династии. Так, в 1677–1678 гг. И. Салтанов выполнил иконографической манере изображение царя Алексея Михайловича вместе с его супругой Марией Ильиничной, поклоняющихся кресту^[128]. Интересным выглядит творение С. Ушакова, который к 1668 г. написал икону «Богоматерь Владимирская», где под деревом, выходящим из стен Московского Кремля и Успенского собора, изображен Алексей Михайлович, а, напротив, его супруга с детьми^[129]. При этом отметим отсутствие искажений в фигуре женщины, которая выполнена пропорционально и соответствует изображению мужа. В сходной манере изображена супруга Петра I Евдокия на парадной миниатюре, помещенной на оборотной стороне титульного листа «Книги любви, знак в честен брак», написанной в честь бракосочетания монарха^[130]. В то время как взгляд Петра устремлен вверх на благословляющих семейную пару святых, внимательный и нежный взгляд Евдокии обращен на супруга.

О перемене отношения к женщине в семье свидетельствует появление около 1729 г. произведения «Автопортрет с женой» А. Матвеева, на котором художник изобразил себя и молодую супругу Ирину^[131]. Новой и нетипичной для России раннего нового времени выглядит сама тематика портрета — изображение счастливой супружеской пары. Исследовательница творческого наследия А. Матвеева В. Г. Андреева отмечала, что художник стал первым в русской живописи, кто «прославил женщину как верную спутницу мужчины, достойную любви и уважения. Свободно и радостно заявил он о своих чувствах к любимой <…> С каким удовольствием отмечает художник певучую линию ее шеи, гибкие руки, чуть приметную улыбку на губах, приглушенный блеск в глазах. Трепетный жест соединившихся рук, легкое касание плеч, еле уловимый поворот навстречу друг другу — какая земная человеческая радость!»^[132]. Действительно произведение А. Матвеева стало знаковым и служит своего рода доказательством перемены в общественных воззрениях относительно взаимоотношений между мужчиной и женщиной, где нормой становилось наличие любви и уважения между супругами, а женщина осознается в качестве достойной спутницы, надежного и преданного друга. Вместе с тем представляется возможным констатировать, что первые изображения русских женщин появились лишь в контексте семейного портрета, где женщина была изображена вместе с мужем и детьми, в привычной и сообразной для нее обстановке.

Анпилогова Екатерина Сергеевна — аспирант кафедры истории и международных отношений Московского гуманитарного университета. Тел.: (495) 374-55-81.

Криворученко Владимир Константинович — доктор исторических наук, профессор, заместитель начальника Управления научной работы Московского гуманитарного университета, главный научный сотрудник Московского городского университета управления Правительства Москвы. Тел.: (495) 374-68-87.

Anpilogova Ekaterina Sergeevna — a postgraduate of the History and Foreign Affairs Department of Moscow university for the Humanities. Tel.: (495) 374-55-81.

Krivoruchenko Vladimir Konstantinovich — a Doctor of Science (history), professor, the vice-chief of the Scientific Work Board of Moscow university for the Humanities, main scientific fellow of Moscow Government Moscow City University). Тел.: (495) 374-68-87.

E-mail: vk (at) spdop.ru

[1] О даче мужьям по смерти жены, а женам после мужей бездетных, из прожитков четвертого жеребия и в том случае, когда оставшийся в живых супруг до истечения года вдовства своего вступит во второе супружество. Указ Именной 28 января 1701 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. IV. № 1832. С. 134.

[2] Номоканон при Большом Требнике. Его история и тексты, греческий и славянский с объяснительными и критическими замечаниями А. Павлова. // Ученые записки императорского Московского Университета. Отд. юрид. Вып. XIV. М., 1897. Ст. 181. С.326.

[3] Как известно, Иван IV официально был женат три раза и два его брака церковь не признала. См.: Горский С. Жены Иоанна Грозного. Днепропетровск, 1990.

[4] Генрих VIII // Википедия. Свободная энциклопедия. URL: http://ru.wikipedia.org/wiki/Генрих_VIII (дата обращения 28.10.2009).

[5]Глава XVI. О поместных землях // Соборное Уложение 1649 г. // Указ. соч. Ст. 15. С. 165.

[6] См.: Российский государственный архив древних актов (Далее — РГАДА). Ф. 1455. Оп. 1. Д. 914, 1136, 4051.

[7] Указ Именной 3 апреля 1702 г. «Об отмене рядных и сговорных записей совершаемых у крепостных дел, о писании вместо того домовых заручных росписей приданому; о недействительности обручения по причине оказавшихся нравственных или телесных недостатков жениха или невесты, или по нежеланию или вступить в брак и о неповорот движимаго имущества, по смерти бездетной жены в род ея» // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. IV. № 1907. С. 191.

[8] Указ Именной 3 апреля 1702 г. «Об отмене рядных и сговорных записей совершаемых у крепостных дел, о писании вместо того домовых заручных росписей приданому; о недействительности обручения по причине оказавшихся нравственных или телесных недостатков жениха или невесты, или по нежеланию или вступить в брак и о неповорот движимаго имущества, по смерти бездетной жены в род ея» // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. IV. № 1907. С. 192.

[9] Кормчая книга. Б. м. б. г. Гл. 48.

[10] Устав князя Ярослава Восточно-русской редакции // Памятники русского права. Вып. I. М., 1952. Ст. 27. С. 269.

[11] Указ Именной, данный Синоду 5 января 1724 г. «О непринуждении родителям детей и господам рабов своих рабынь к браку без самовольного их желания» // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. VII. № 4406. С. 197.

[12] Там же. С. 198.

[13] О предметах подлежащих светскому суду и Синоду. Об отсылке в оные дел, о решении оных, о розыске, наказании и о штрафах за неисповедание, о власти Синода, о не укрывании раскольников, о колокольном звоне в урочное время, о наказаниях за церковные преступления и обидах, наносимых Синоду и о держании в домах духовных особ других вер с дозволения Святейшего Синода. Высочайшая резолюция на докладные пункты Синода. 12 апреля 1722 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. VI. № 3963. С. 650.

[14] Номоканон при Большом Требнике. Коммент. А. Павлова // Ученые записки императорского Московского Университета. Отд. юрид. Вып. XIV. М., 1897. Ст 53. С. 174–175.

[15] О порядке наследования в движимых и недвижимых имуществах. 23 марта 1714 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. V. № 2789. П. 5. С. 92.

[16] Номоканон при Большом Требнике ... Ст. 30. С. 160.

[17] О невенчании малолетних женихов с возрастными девками. 17 декабря 1774 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. XIX. № 14229. С. 1063.

[18] См.: Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях // Быт и нравы русского народа в XVI и XVII столетиях. Смоленск, 2003; Костомаров Н. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. М., 1993.

[19] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 6. Д. 418. Л. 1.

[20] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 6. Д. 418. Л. 1.

[21] Митрополичье правосудие // Памятники русского права. Вып. III. М., 1955. Ст. 4. С. 426.

[22] Митрополичье правосудие ... Ст. 4. С. 426.

[23] См.: Устав князя Ярослава Восточно-русской редакции // Памятники русского права. Вып. I. / Под. ред. С.В. Юшкова. М., 1952. Ст. 7. С. 267.

[24] Заозерский Н. А., Хаханов А. С. Номоканон Иоанна Постника в его редакциях грузинской, греческой и славянской. М., 1902. С. 40.

[25] Книга глаголемая Измарагд, в ней же пишет поучение душеполезна святых избранных Отец. Вторая редакция // Яковлев В.А. К литературной истории древнерусских сборников. Опыт исследования «Измарагда». Одесса, 1893. С. 227–228.

[26] Котошихин Г. О Московском государстве в середине XVII столетия // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. II. М., 1989. С. 283.

[27] Записки Юста Юля датского посланника при Петре Великом (1709–1711) / перевод с датского Ю. Н. Щербачева. М., 1899. С. 219.

[28] См.: РГАДА. Ф. 1439. Д. 16, 59.

[29] РГАДА. Ф. 1439. Д. 59. Л. 12.

[30] Флоровский Г. Петербургский переворот // Из истории русской культуры. Т. IV. М., 2000. С. 378.

[31] Прибавление к Духовному Регламенту. Прибавление о правилах причта церковного чина монашеского. Май 1722 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. VI. № 4022. С. 708.

[32] Там же. С. 709.

[33] Там же.

[34] См.: РГАДА. Ф. 6. Оп. 1. Д. 126, 146.

[35] См.: Устрялов Н. История царствования Петра Великого. Т. II. Потешные и Азовские походы. СПб., 1858. С. 79.; Его же. Т. III. Путешествие и разрыв со Швецией СПб., 1858. С. 237.

[36] РГАДА. Ф. 1439. Оп. 1. Д. 31, 116, 231.

[37] РГАДА. Ф. 1439. Оп. 1. Д. 62.

[38] РГАДА. Ф. 1439. Оп. 1. Д. 237.

[39] РГАДА. Ф. 1439. Оп. 1. Д. 237. Л. 2.

[40] Русская Правда Пространной редакции // Памятники русского права. Вып. I. М., 1952. Ст. 91. С. 117.

[41] Пушкарева Н.Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 105.

[42] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 346, 446, 3719, 4038.

[43] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 933, 1272, 3782.; Оп. 6. Д. 669, 958, 1177.; Ф. 27. Оп. 1. Д. 27.

[44] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 859.; Оп. 6. Д. 1091.

[45] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 168. Л. 1.

[46] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 168. Л. 1.

[47] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 3782. Л 1 — 6.

[48] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 3718. Л.1.; 3719. Л. 1.

[49] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 4038. Л.1.

[50] РГАДА. Ф. 1439. Оп. 1. Д. 75. Л. 2 об.

[51] Там же. Л. 2 об.

[52] О справе поместий сговоренных девок по заручным их челобитным и поместий Дьяков за женихами, до учинения им допросов. Указ Именной с Боярским приговором 9 марта 1688 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. II. № 1283. С. 914–915.

[53] Там же. С. 915.

[54] О запрещении мужьям продавать и закладывать своим именем вотчины жен своих, без их согласия. Боярский приговор 21 февраля 1679 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. II. № 751. С. 199.

[55] О действительности купчих и закладных на женнины вотчины, если подписаны не одними мужьями, но и женами. Боярский приговор 12 марта 1680 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. II. № 803. С. 239.

[56] О позволении писать купчия и закладныя на недвижимое имение лицам женского пола. Указ Сенатский 4 ноября 1715 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. V. № 2952. С. 181.

[57] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 6. Д. 1119, 1715.

[58] Там же. С. 181.

[59] О порядке свершения крепостей от имени владельцев обоего пола на собственное имение каждого без различия. Указ Сенатский 14 июня 1753 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. XIII. № 10111. С.856.

[60] Русская Правда Пространной редакции // ПРП. Вып. I. М., 1952. Ст. 90. С. 117.

[61] Цатурова М.К. Русское семейное право XVI–XVII веков. М., 1991. С. 66.

[62] Глава XVI. О поместных землях // Соборное Уложение 1649 г. // Российское законодательство X–ХХ веков. Т. III. Акты земских соборов. М., 1985. Ст. 17. С. 166.

[63] Глава XVII. О вотчинах // Соборное Уложение 1649 г. // Указ. соч. Ст. 1. С. 178

[64] Глава XVI. О поместных землях // Соборное Уложение 1649 г. // Указ. соч. Ст. 58. С. 175.

[65] Там же. Ст. 58. С. 175.

[66] РГАДА. Ф. 1455. Оп. 1. Д. 911. Л. 1.

[67] Глава XVI. О поместных землях // Соборное Уложение 1649 г. // Указ. соч. Ст. 30–32. С. 168.

[68] Книга глаголемая Измарагд, в ней же всяка оухищрения божественных писании истолковано святыми отцы Благослови отче. Первая редакция // Яковлев В.А. К литературной истории древнерусских сборников. Опыт исследования «Измарагда». Одесса, 1893. С. 23.

[69] Домострой. СПб., 1994. Гл. 40. С. 113.; Гл. 49. С. 119.

[70] См.: Описание России неизвестного англичанина служившего зиму 1557–58 годов при царском дворе // Известия англичан о России XVI в. М., 1884. С. 28.; Петрей П. Указ. соч. С. 420.

[71] См.: Пушкарева Н. Л. Женщины Древней Руси. М.: 1989; Пушкарева Н. Л. Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.)». М.: Ладомир, 1997. Женщина в античном мире: Сб. ст. М.: 1995; Ларингтон К. Женщины в легендах и мифах. М.: 1998.

[72] См.: И. Е. Суворову от жены Марьи // Грамотки XVII — начала XVIII века. М., 1969. С. 32.; Степану Корнильевичу от жены Ульяны // Грамотки XVII — начала XVIII века. М., 1969. С. 65.

[73] См.: Неронов Марье Федоровне // Грамотки XVII — начала XVIII века. М., 1969. С. 38.; Д. Пестов сестре Катерине Каллистратовне // Грамотки XVII — начала XVIII века. М., 1969. С. 48.

[74] Две грамотки. Два письма конца XVII столетия, писанныя любящими женами к своим дорогим мужьям, находившимся по делам службы в разлуке со своими подругами / Сообщ. И.Е. Забелин. Б. м, б. г. С. 277.

[75] Собрание нужнейших статей на всяку потребу, и как о чем и тыя в всеи какое по ряду стоят. / Публ. Е. Б. Смилявской // Отреченное чтение в России XVII — XVIII вв. М., 2002. С. 360.

[76] Татищев В. Н. Духовная // Избранные произведения. Л., 1979. С. 141.

[77] См.: Посошков И. Т. Завещание отеческое СПб., 1893. С. 57.; Татищев В. Н. Указ. соч. С. 140.

[78] Домострой. СПб., 1994. Гл. 38. С. 111.

[79] Повесть о Тверском Отроче монастыре // Изборник. М., 1969. С. 676.; Повесть об Ульянии Осорьиной // ПЛДР XVII век. Кн. I М., 1988. С. 98.

[80] Гл. 16. Како чад воспитати и с наделком замуж выдати //Домострой. Сильвестровская редакция. СПб., 1994. С. 96.

[81] Гл. 17. Како дети учити и страхом спасати // Домострой. Сильвестровская редакция. СПб., 1994. С. 96.

[82] См.: Гл. 15. Како детеи своих воспитати во всяком наказании и старсе Божии // Домострой. Сильвестровская редакция. СПб., 1994. С. 95.

[83] Послание и наказание от отца к сыну // Домострой. Сильвестровская редакция. СПб., 1994. С. 130.

[84] Златое иго супружества // ТОДРЛ. Т. XXXIII. М.; Л., 1979. С. 323.

[85] Там же. С. 323.

[86] Котошихин Г. О Московском государстве в середине XVII столетия // ПЛДР. XVII век. Кн. II. М., 1989. С. 264–265.

[87] Жизнь кн. Бориса Ивановича Куракина, им же самим написаннная... // Архив князя Ф. А. Куракина. СПб., 1890. Кн. 1. С. 56.

[88] Вебер Х. Ф. Записки Вебера о Петре Великом и его преобразованиях // Русский архив. 1872. Вып. 7. Стб. 1382.

[89] Салтыков Ф. С. Пропозиции. СПб., б. г. С. 24–25.

[90] Веселаго Ф. Очерк Русской морской истории. СПб., 1875. Ч. 1. С. 585.

[91] Веселаго Ф. Указ. соч. С. 585.

[92] Цесаревна Анна Петровна, 1708–1728 (Биографический очерк) // Сборник исторических материалов и документов, относящихся к новой русской истории XVIII–XIX вв. СПб., 1873. С. 87.

[93] Из переписки Петра I и Екатерины I со своими дочерьми // Сборник исторических материалов и документов, относящихся к новой русской истории XVIII–XIX вв. СПб., 1873. С. 394.

[94] Там же.

[95] Вебер Х. Ф. Указ. соч. Вып. 6. Стб. 1107.; Записки Юста Юля датского посланника при Петре Великом (1709–1711). М., 1899. С. 127.

[96] РГАДА. Ф. 9. Кн. 65. Л. 726; Кн. 69. Л. 118–119.

[97] Жизнь кн. Бориса Ивановича Куракина, им же самим написаннная... // Указ. соч.. Кн. 1. С. 274.

[98] Берхгольц Ф.-В. Дневник. Ч. 1. С. 168.

[99] Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой ... СПб., 1992. С. 16.

[100] О звании монашеском, об определении в монастыри отставных солдат и об учреждении Семинарии и госпиталей. Указ Именной, данный Синоду 31 января 1724 г. // ПСЗРИ. Собр. I. СПб., 1830. Т. VII. № 4450. С. 231.

[101] Юст-Юль. Указ. соч. С.127.

[102] Вебер Ф. Х. Указ. соч. Вып. 7. Стб. 1383.

[103] Штелин Я. Я. Известия об искусстве танца и балетах в России // Штелин Я. Я. Музыка и балет в России XVIII века. Л., 1935. С. 149.

[104] Берхгольц Ф.-В. Указ. соч. Ч. 2. С. 354–355.

[105] Дуков Е. В. Развлечения и сценические профессии в XVII–XX веках: Запад и Россия // Бремя развлечений: Otium в Европе XVIII — начало XX вв. СПб., 2006. С. 8–9.

[106] Поучение Даниила, митрополита всея Руси // Памятники литературы Древней Руси Конец XV — первая половина XVI в. / Сост. и общ. ред. Л. А. Дмитриева; Д. С. Лихачева. М.: Худож. лит., 1984. С. 533.

[107] Петрей П. История о Великом княжестве Московском, происхождении великих русских князей, недавних смутах, произведенных там тремя Лжедмитриями, и о московских законах, нравах, правлении, вере и обрядах, которую собрал, описал и обнародовал Петр Петрей де Ерлезунда в Лейпциге 1620 года // О начале войн и смут в Московии. М.: Фонд Сергея Дубова. Рита-Принт, 1997. С. 420.

[108] Домострой. Сильвестровская редакция / Подгот. В. В. Колесов, В. В. Рождественская. СПб.: Наука, 1994. С. 108.

[109] Котошихин Г. О Московском государстве в середине XVII столетия // Памятники литературы Древней Руси. Кн. II. М., Худ. лит-ра, 1989. С. 276–277.

[110] Там же. С. 275.

[111] Корб И. Г. Дневник путешествия в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента…в 1698 г., веденный секретарем посольства Иоганном Георгом Корбом [Пер. Б. Женева и М. Семевкого] // Рождение империи. М.: Фонд Сергея Дубова, 1997. С. 226.; Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно / введ., пер., примеч. и указатель А. М. Ловягина. СПб., 1906. С. 218.; Петрей П. История о Великом княжестве Московском ... С. 425.

[112] См.: Объявление Генерала — Полицмейстера Девиера. — О порядке собраний в частных домах, и лицах, которые в оных участвовать могут от 26 нояб. 1718 г. // ПСЗРИ. Собр. I. Т. V. № 3246. С. 597–598.

[113] Записки Юста Юля датского посланника при Петре Великом (1709–1711) / Пер. Ю. Н. Щербачева. М., 1899. С. 135.

[114] Берхгольц Ф.-В. Дневник ... Ч. 2. С. 285.

[115] Вебер Х. Ф. Записки Вебера о Петре Великом ... // Русский архив. 1872. Вып. 7. Стб. 1423.

[116] Кизеветтер А. Первый общедоступный театр в России. М., 1901. С. 21.

[117] Вебер Х. Ф. Записки ... // Русский архив. 1872. Вып. 7. Стб. 1424.

[118] Бассевич Г.-Ф. Записки о России при Петре Великом извлеченные из бумаг графа Бассевича. / Пер. с фр. Н.Ф. Аммонс. М., 1866. С. 152.

[119] Вебер Х. Ф. Записки ... // Русский архив. 1872. Вып. 7. Стб. 1424.

[120] Берхгольц Ф.-В. Дневник ... Ч. 2. С. 479–480.

[121]Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметова / Подгот. текста, послесл., примеч. Е. Анисимова. СПб.: Худож. лит., 1992. С. 11–12.

[122] Берхгольц Ф.-В. Дневник ... Ч. 1. С. 237–238.

[123] Там же. С. 238.

[124] Там же. С. 238.

[125] Брюс П. Г. Из «Мемуаров…» // Беспятых Ю. Н. Петербург Петра I в иностранных описаниях. Л.: Наука, 1991. С. 173.

[126] См.: Объявление Генерала-Полицмейстера Девиера. — О порядке собраний в частных домах, и лицах, которые в оных участвовать могут от 26 нояб. 1718 г. // ПСЗРИ. Собр. I. Т. V. № 3246. С. 598.

[127] Портрет Ярослава Мудрого и его семьи на фреске Киево-Софийского собора // Ученые записки ЛГУ.№ 160. Вып. 20. История искусства. Л., 1954. С. 158.

[128] Салтанов И. Поклонение кресту — Кийский крест — Никоновский крест — Распятие с предстоящими.1677–1678 гг. // Искусство христианского мира. М., 1999. С. 202.

[129] Ушаков С. Богоматерь Владимирская — Древо государства Московского– Насаждение Древа Государства Московского. 1668 г. // Ананьева Т. А. Симон Ушаков. Ленинград: «Аврора», 1971. С. 6.

[130] См.: Истомин К. Книга любви, знак в честен брак. Факсимильное воспроизведение. М., 1989.

[131] Матвеев А. Автопортрет с женой. Ок. 1729 г. // Портрет петровского времени. Каталог выставки. Л.: Государственная Третьяковская галерея. Русский музей, 1973. С. 61.

[132] Андреева В. Г. Андрей Матвеев. Л., 1983. С. 7.