Анисимова А. Н., Растягаев А. В. Русский Данте: возвращение домой (к 200-летнему юбилею Н. В. Гоголя)
УДК 808.5
Anisimova A., Rastiagaev A. Russian Dante: Returning Home (To the 200th Anniversary of N. V. Gogol)
Аннотация ♦ Статья посвящена юбилею Н. В. Гоголя. Ранняя поэма «Ганц Кюхельгартен» и незаконченная повесть «Рим» исследуются в аспекте христианской топики и традиции идиллической немецкой поэзии XVIII столетия.
Ключевые слова: русская литература, Гоголь, христианская топика, идиллия, традиция, новаторство.
Abstract ♦ The article is devoted to the anniversary of N. V. Gogol. The early poem “Gants Kjuhelgarten” and unfinished story “Rome” are studied in the aspect of Christian topike techne and German idyllic poetry tradition of the 18th century.
Keywords: Russian literature, Gogol, idyll, Christian topike techne, tradition, innovation.
В России чествование годовщины рождения или смерти поэта связано с агиографической традицией. Как сказал Апостол Павел: «Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13. 7). Русская святость, приостановленная Петром I в XVIII в., в трансформированном виде продолжилась в почитании поэтов и писателей, которых «мы числим не по разряду истории, но по разряду вечности»[1].
Юбилей писателя — это не просто повод для ритуальных речей. В народном сознании поэт претендует на мирскую святость, роль мученика или пророка. Празднование юбилея имеет еще более древнюю традицию, чем культ святых. Генетически само слово «юбилей» восходит к древнееврейскому jōbēl, «бараний рог», позднее «год свободы», поскольку древнееврейский народный обычай отмечал конец каждого пятидесятилетия в память выхода евреев из Египта[2]. В Книге Левит читаем: «…и освятите пятидесятый год и объявите свободу на земле всем жителям ее: да будет это у вас юбилей; и возвратитесь каждый во владение свое, и каждый возвратитесь в свое племя» (Лев. XXV. 9–10).
В католической традиции юбилейным стали называть год, когда паломничество в Рим предоставляло отпущение грехов. Таким образом, торжественно отмечаемая юбилейная дата символически совмещает все три традиции. Топосы освобождения от рабства, отпущения грехов и почитания наставников составляют общечеловеческое культурное единство, основанное на мотиве возвращения к истокам. Одним из вариантов такого пространственного возвращения может быть особого рода паломничество в Рим.
Несомненное значение данная топика приобретает в год 200-летнего юбилея Н. В. Гоголя. По воли судьбы петербургский дебют будущего классика русской литературы происходит под знаком Италии:
Италия — роскошная страна!
По ней душа и стонет и тоскует.
Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует[3] (649).
Молодой Гоголь, еще не планировавший путешествия в Италию, никогда не видевший Рима, в первом печатном стихотворении во многом предвосхитил собственный духовный путь. Этот путь станет многотрудным «чтением» Италии и открытием Рима, возвратившим Гоголя к жизни после петербургского сна.
Изначально Италия мыслится Гоголю как рай, locus paradisus (с греч. сад, парк). Образ рая, созданный в стихотворении «Италия», с одной стороны, генетически восходит к ветхозаветному Эдему, с другой — к апокрифическим представлениям о надстроенных один над другим небесных ярусах. Не случайно у Гоголя образ Италии apriori лишен авторской рефлексии и составлен из хорошо известной топики (сад / небеса): «Земля любви и море чарований! / Блистательный мирской пустыни сад (650)!
Новозаветная традиция изображения рая связана с описанием Небесного Иерусалима. Однако еще в архаическом сознании произошла контаминация ветхозаветной и новозаветной топики[4]. Слова сад и город в большинстве индоевропейских языков обозначаются одним корнем: совр. русск. город / огород от о.-с. *gordъ; нем. Garten — сад. Старшее знач. — «огороженное место»[5]. Предположительно стихотворение «Италия» — фрагмент одной из редакций поэмы «Ганц Кюхельгартен». На это косвенно указывает нарочитый пропуск V картины, где, «наряду с Грецией и Индией, должна была находиться и Италия»[6].. Стилистически близкие «пышные грезы» об Италии и Греции имеют еще и генетическое родство. Объединяет их представление о рае как «огороженном месте» и его атрибутике, например, райских птицах. Эта связь закодирована Гоголем в имени и фамилии заглавного героя поэмы — Кюхельгартен.
Заглавие ранней поэмы Н. В. Гоголя «Ганц Кюхельгартен» является манифестацией ее сущности и глубинного смысла, связанной с авторской интенцией[7]. Подзаголовок поэмы «Идиллия в картинах» раскрывает часть из них, образуя определенный читательский горизонт ожидания и ориентируя на жанр, озвученный в заглавии (хотя это явная тавтология: в переводе с греческого eidyllion — уменьшительное от eidos — как раз и означает «картинка»).
Имя главного героя, давшего название произведению, имеет библейское происхождение (Johannes) и отражает идиллическую составляющую. Этот оним занимает первое место в Германии по частотности употребления. Имена, начинающиеся с Jo- (Je-, Ja-) и El-, на иврите соотносятся с именами БогаЯхве Jahwe иEl(ohim). Так, Jochanan (греч. Johannes) означает «Яхве смилостивился»[8]. Мотив милости Божией органичен для имени героя идиллического произведения (свидетельством этой милости является обретение героем поэмы счастья после долгих испытаний).
Краткая форма имени Johann — Hans — в русском варианте звучит «Ганс». Обычно имена собственные передаются «с помощью транскрипции и транслитерации (в некоторых случаях возможно объединение этих способов)»[9]. Гоголь же остановился на варианте «Ганц», что выявляет новые коннотации, связанные с немецким словом «ganz» — целый, весь, неповреждённый[10]. Использование краткой формы имени свидетельствует о невысоком социальном положении героя (что не расходится с традицией жанра идиллии, который до середины XVIII в. считался низким и лишь в середине 1750-х гг. перешел в средние, повысив свой статус после новаций С. Геснера).
Фамилия героя Гоголя двусоставна и может иметь несколько вариантов толкования. В германской традиции ее первая часть, как правило, означает идеальный тип мужчины-воина. У гоголевского героя первая часть фамилии восходит к слову «Kuchel», что означает «кухня», «Küchel» — маленькая кухня[11]. Другим вариантом перевода является диалектный южно-немецкий вариант слова Küchel = Kücken — цыпленок, разг. малыш, карапуз, наивная девушка. Вторая часть фамилии «Garten» — сад, отсылает нас к идиллической традиции, связанной с изображением райского сада.
Таким образом, фамилию главного героя идиллии Гоголя можно перевести как «огород, где выращиваются овощи», «сад при кухне», «владелец, охранник сада», «тот, кто заложил сад», «человек, живущий в саду»[12]. Возможным вариантом перевода является «Kückengarten» — птичий двор, птичник. Словарь братьев Гримм приводит также значение слова «Kuchengarten» — «общественный сад, где раздаются пироги». В фамилии героя Гоголя содержится сема kühl — в прямом значении прохлада, свежесть, в переносном — холодность, сдержанность, что соответствует сущности его характера, а разговорный фразеологизм der Kuchen ist angebrannt имеет значение «дело не выгорело, не удалось»[13]. Имя героя Гоголя связано с locusparadisus через новозаветные реминисценции, ассоциирующие слово «Kuche» через глагол «печь», «пирог», «хлеб» с понятием «тело Христово»[14].
Имя собственное Ганц Кюхельгартен ассоциируется с садом, результатом воздействия человека на природу, а через него — с locus paradisus, хотя доминирующим топосом поэмы является locus amoenus. Это характерное место пространственной топики идиллии, воплощающее естественное, природное пространство (его кодами являются луг, ручей, дерево, ласковый ветерок). Сближение топосов locusparadisus и locusamoenus связано с желанием автора идиллии вернуть утраченное единство с природой путем искусственного воссоздания уголка идеального ландшафта. Переосмысление природного locusamoenus в locusparadisus происходит в Средние века под влиянием ветхозаветной традиции, окончательно реабилитированной в Новое время иезуитами.
Создавал Гоголь «идиллию в картинах», по-видимому, в последний год обучения в Гимназии, тайно от друзей и родных[15]. Причем сказалась не природная скрытность писателя, а его стремление совершить таинство, которое разрешит его «тайную печаль». По мысли Ю. В. Манна, Ганц Кюхельгартен — «во многом alterego юного Гоголя…»[16]. К. В. Мочульский отмечал, что герой первой поэмы Гоголя — «почти автопортрет»[17]. Комплекс переживаний гимназиста-выпускника, который одновременно страшится будущей новой жизни и мечтает постигнуть «цель высшую существования» (647), воплощен через пространственное перемещение. Однако блестящий, ложный locus paradisus на самом деле оказывается locus infernos. Об этом свидетельствует вполне зрелое лирическое отступление «Дума», которое располагается между картинами XVII и XVIII поэмы, безусловно, в целом ученической и подражательной, но чрезвычайно важной для становления типа писательского поведения Гоголя.
С известными оговорками Ганц Кюхельгартен типологически близок герою повести «Рим» (1842). Молодой человек, «римский князь, потомок фамилии, составлявшей когда-то честь, гордость и бесславие средних веков» (345), прельщается обманным блеском Парижа и оставляет Вечный Город. Столица Франции мнится герою священным центром мироздания. Только в просвещенной столице мира возможно приобщение к свету истины европейской цивилизации. В. Ш. Кривонос в статье «Символическое пространство в “Риме” Н. В. Гоголя» выявляет принципы нарративной игры автора с читателем: «Парижу (Франция) и Риму (Италии) приписываются в “Риме” значения грешной и святой земли… Однако в сознании героя подобные представления поначалу переворачиваются, меняясь признаками “своего” и “чужого”»[18]. Герою повести потребовалось долгих четыре года, чтобы прозреть и увидеть, что Париж лишь выдает себя за сакральный центр мира — рай земной. Читателю же с первых страниц ясно, что итальянский князь обманулся, воспринял quiproquo. Очевидность путаницы также связана с повествовательной стратегией автора, который, как и читатель, не ослеплен светом мнимой истины. Париж, в котором по воле случая[19] оказывается молодой итальянский князь, с самого начала представлен как locus infernos — негативный образ-отпечаток небесной иерархии: «…И вот он в Париже, бессвязно обнятый его чудовищною наружностью, пораженный движением, блеском улиц...» (346).
В христианстве ад — locus infernos, т. е. «нижнее место» — «место вечного наказания отверженных Ангелов и душ умерших грешников»[20]. В новозаветной топике наиболее устойчивая его черта — адское пламя, блеск огня[21]. Огонь — это «метафора для описания Самого Бога», поэтому огонь «составляет блаженство достойных» и «мучительно жжет чуждых Ему и холодных жителей ада»[22].
Негативный образ Парижа, созданный Н. В. Гоголем в повести «Рим», зачастую рассматривается как общепринятое представление о парижанах — модниках, мотах и развратниках[23]. Традиционно первым, кто ввел в культурный оборот данные общие места, считается Д. И. Фонвизин[24].
Трактовка деятеля культуры как новатора или зачинателя традиции всегда является проблемной и требует концептуального подхода. Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский предложили двоякое понимание роли законодателя культурной, литературной или исторической традиции. Роль первопроходца может трактоваться или мифологически, или исторически[25]. Ни тот, ни другой подходы применительно к имени Фонвизина как зачинателя традиции парижского мифа не реализуются в полной мере. Ведь, как известно по свидетельству В. О. Ключевского, еще Петр I с присущей ему прямотой заявлял: «Хорошо перенимать у французов науки и художества, и я бы хотел видеть это у себя; а в прочем Париж воняет»[26].
Культурный опыт XVIII в. оказался практически не востребован последующим столетием. В путевых записках Петровского времени видели лишь неумело записанные впечатления неофитов, которые за границей выглядели чудаковатыми дикарями. Вместе с тем именно в произведениях русских путешественников конца XVII — первой четверти XVIII столетия: И. Лукьянова, Б. Куракина, А. Матвеева, П. Толстого — происходит «процесс освобождения от теологического характера понимания законов красоты, задач литературы и искусства»[27].
В Западной Европе в разное время побывали известнейшие русские писатели, определившие облик XVIII в. для потомков. Это Ф. Прокопович, В. К. Тредиаковский, А. Д. Кантемир, А. Н. Радищев, В. П. Петров, Н. А. Львов Н. М. Карамзин и другие. Однако за критическое отношение к иностранцам достается до сих пор одному лишь Д. И. Фонвизину, который с легкой руки П. А. Вяземского в XIX в. прослыл галлофобом.
Фонвизин совершал заграничные вояжи четырежды: (Германия — 1763), (Франция — 1777–1778), (Италия — 1784–1785), (Австро-Венгрия — 1786–1787). О всех четырех путешествиях он оставил письменные свидетельства. Однако не сами письма стали источником мифа о галлофобстве Фонвизина. Роль сюжетопорождающего импульса сыграла биография писателя, написанная в 1830 г. П. А. Вяземским. Автор «отнесся довольно скептически к заслугам и достоинству своего “героя”»[28]. Особенно не нравилось биографу отношение Фонвизина к Парижу и французам. Вяземский обвиняет автора «Писем из Франции» в том, что тот осмелился «противоречить таким образом общему мнению, общему убеждению»[29] людей 30–40-х гг. XIX в. Отметим, что Гоголь, по мысли В. В. Зеньковского, «развивался как-то вне его современности, сам прокладывал себе дорогу»[30].
В письме Фонвизина к П. И. Панину от 20/31 марта 1778 г. Париж назван «мнимым центром человеческих знаний и вкуса», на это указывает В. Ш. Кривонос[31]. Если воссоздать контекст данной фразы, то гоголевский образ Парижа буквально созвучен фонвизинскому. Те же мотивы поиска истины и развенчания ложного блеска и надуманного совершенства столицы просвещенного мира: «Неприлично изъясняться об оном откровенно отсюда, ибо могут здесь почитать меня или льстецом, или осуждателем; но не могу же не отдать и той справедливости, что надобно отрещись вовсе от общего смысла и истины, если сказать, что нет здесь весьма много чрезвычайно хорошего и подражания достойного. Все сие, однако ж, не ослепляет меня до того, чтоб не видеть здесь столько же, или и больше, совершенно дурного и такого, от чего нас боже избави. Словом, сравнивая и то и другое, осмелюсь вашему сиятельству чистосердечно признаться, что если кто из молодых моих сограждан, имеющий здравый рассудок, вознегодует, видя в России злоупотребления и неустройства, и начнет в сердце своем от нее отчуждаться, то для обращения его на должную любовь к отечеству нет вернее способа, как скорее послать его во Францию. Здесь, конечно, узнает он самым опытом очень скоро, что все рассказы о здешнем совершенстве сущая ложь, что люди везде люди, что прямо умный и достойный человек везде редок и что в нашем отечестве, как ни плохо иногда в нем бывает, можно, однако, быть столько же счастливу, сколько и во всякой другой земле, если совесть спокойна и разум правит воображением, а не воображение разумом» (II: 467. Курсив — наш) [32]. Приведенный отрывок, по сути, предвосхищает архетипическую схему гоголевской повести. Именно к подобным выводам приходит и молодой римский князь после четырехлетнего испытания Парижем. Обратный путь в Италию, после смерти старого князя, мыслится им как возвращение домой, как поиск Нового Иерусалима и шире (уже для Гоголя) — как путь освящения и христианского преображения светской культуры.
Повесть (или роман) «Рим» не была закончена Гоголем. Русский Данте не дожил до пятидесятилетнего юбилея[33]. Для ветхозаветной традиции пятидесятилетний рубеж земной жизни отделяет время профанной юности от стадии сакральной мудрости. Однако для потомков автор «Ревизора», «Рима», «Мертвых душ» и «Авторской исповеди» стал духовным авторитетом. Или, по словам Гоголя, лишь учеником, успевшим больше многих и желавшим «открыть другим, как полегче выучивать уроки, которые даются нам нашим Учителем» (739–740). Подлинным почитанием имени Гоголя в юбилейный год должно стать творческое прочтение его художественного наследия — трудное духовное паломничество, связанное с обращением к истокам, с долгим возвращением домой.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Панченко А. М. Русский поэт, или мирская святость как религиозно-культурная проблема // Панченко А. М. О русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 303.
[2] См.: Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. М., 2006. Т. 2. С. 457.
[3] Здесь и далее тексты произведений Н. В. Гоголя цит. по: Гоголь Н. В. Собрание сочинений. СПб., 2008. Страницы указаны в тексте статьи.
[4] Существовала более ранняя стадия представлений о сакральном локусе, когда «городские ворота (ограда, межа, камень, всякая граница) осмыслялись как ворота небесные» (Фрейденберг О. М. Въезд в Иерусалим на осле // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 630).
[5] Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. М, 2006. Т. 1. С. 207.
[6] См.: Манн Ю. В. Гоголь. Труды и дни: 1809–1845. М., 2004. С. 154.
[7] Ср.: Тюпа В. И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). М., 2001. С. 115.
[8] Kunze, Konrad. Atlas Namenkunde: Vor- und Familiennamen im deutschen Sprachgebiet / Mit 125 Abbildungsseiten in Farbe. Berlin : Directmedia, 2005.S. 62.
[9] Модестов В. С. Многокрасочный мир имен и заглавий // Вестник Литературного института им. А. М. Горького. М., 2006. № 2. С. 45.
[10] Ср.: Девкин В. Д. Немецко-русский словарь разговорной лексики. М. : Русский язык, 1994. [Электронный ресурс]. URL: (дата обращения: 17.11.2009).
[12] Ср.: Kunze, Konrad. Atlas Namenkunde: Vor- und Familiennamen im deutschen Sprachgebiet / Mit 125 Abbildungsseiten in Farbe. Berlin, 2005.S. 246.
[13] См.: Немецко-русский словарь / Под ред. А. А. Лепинга, Н. П. Страховой. М., 1958. С. 528–529.
[14] Ср. у Рингвальда: Wenn du nu mit Christo éin kuche bist, was wiltu mehr haben? du .. sitzest nu im paradis. 3, 159b; wer in der liebe bleibt, das der in gott bleibt, und gott in im, also das er und gott éin kuche wird. 6, 46b (Grimm, Jacob; Grimm,Wilhelm. Deutsches Wörterbuch).
[15] О датировке см.: Манн Ю. В. Гоголь. Труды и дни: 1809–1845. М., 2004. С. 134–136.
[17] Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя. М., 2004. С. 12.
[18] Кривонос В. Ш. Символическое пространство в «Риме» Н. В. Гоголя // Образ Рима в русской литературе. Рим ; Самара, 2001. С. 133.
[19] Для молодого князя это одновременно и случай, и воля отца: «…ему был известен непреклонный деспотизм старого князя, с которым было не под силу ладить, — как вдруг получил он от него письмо, в котором предписано было ему ехать в Париж» (346).
[20] Аверинцев С. С. Собрание сочинений. Киев, 2006. С. 32.
[21] Л. Я. Паклина особо выделяет мотив блеска в изображении Гоголем Парижа. Однако скрупулезно подобранные цитаты не опознаны исследовательницей как развернутая метафора адского пламени. См.: Паклина Л. Я. Образы искусства в повести Н. В. Гоголя «Рим» // Образ Рима в русской литературе. Рим ; Самара, 2001. С. 154–156.
[22] Аверинцев С .С. Собрание сочинений. Киев, 2006. С. 33. В. Н. Топоров связывал «переход через границу смерти к “новой” жизни» с «обретение “нового” пространства, выступающего как абсолютная световая энергия» (Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 248.).
[23] См.: Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «“Письма русского путешественника” Карамзина и их место в развитии русской культуры» // Лотман Ю. М. Карамзин. СПб., 1997. С. 522; Кривонос В. Ш. О смысле повести Рим // Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: пространство смысла. Самара, 2006. С. 401.
[24] См.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. М., 2002. С. 590.
[25] См.: Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «“Письма русского путешественника” Карамзина и их место в развитии русской культуры» // Лотман Ю. М. Карамзин. СПб., 1997. С. 484.
[26] Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников // Ключевский В. О. Собр. соч. В 9 т. М., 1990. Т. VIII. С. 397.
[27] Травников С. Н. Писатели петровского времени: литературно-эстетические взгляды (путевые записки). М., 1989. С. 101.
[28] Вытженс Г. П. А. Вяземский и русская литература XVIII в. // XVIII век. Сб. 7. Роль и значение литературы XVIII в. в истории русской культуры. М. ; Л., 1966. С. 336.
[30] Зеньковский В. В. История русской философии. М., 2001. С. 175.
[31] См.: Кривонос В. Ш. Символическое пространство в «Риме» Н. В. Гоголя // Образ Рима в русской литературе. Рим-Самара, 2001. С. 139.
[32] Фонвизин Д. И. Собрание сочинений: В 2 т. М. ; Л., 1959. Т. II. С. 467.
[33] Мистическим образом отрывок «Рим» связан с именем Фонвизина, поскольку он написан Гоголем в пятидесятилетний юбилей смерти автора «Недоросля» и «Чистосердечного признания…».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Аверинцев С. С. Собрание сочинений. Киев, 2006.
Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. М., 2002.
Вытженс Г. П. А. Вяземский и русская литература XVIII в. // XVIII век. Сб. 7. Роль и значение литературы XVIII в. в истории русской культуры. М. ; Л., 1966.
Гоголь Н. В. Собрание сочинений. СПб., 2008.
Девкин В. Д. Немецко-русский словарь разговорной лексики. М. : Русский язык, 1994. [Электронный ресурс]. URL: (дата обращения: 17.11.2009).
Зеньковский В. В. История русской философии. М., 2001.
Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников // Ключевский В. О. Собр. соч. В 9 т. М., 1990. Т. VIII.
Кривонос В. Ш. О смысле повести Рим // Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: пространство смысла. Самара, 2006.
Кривонос В. Ш. Символическое пространство в «Риме» Н. В. Гоголя // Образ Рима в русской литературе. Рим ; Самара, 2001.
Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «“Письма русского путешественника” Карамзина и их место в развитии русской культуры» // Лотман Ю. М. Карамзин. СПб., 1997.
Манн Ю. В. Гоголь. Труды и дни: 1809–1845. М., 2004.
Модестов В. С. Многокрасочный мир имен и заглавий // Вестник Литературного института им. А. М. Горького. 2006. № 2.
Мочульский К. В. Духовный путь Гоголя. М., 2004.
Немецко-русский словарь / под ред. А. А. Лепинга, Н. П. Страховой. М., 1958.
Паклина Л. Я. Образы искусства в повести Н. В. Гоголя «Рим» // Образ Рима в русской литературе. Рим ; Самара, 2001.
Панченко А. М. Русский поэт, или мирская святость как религиозно-культурная проблема // Панченко А. М. О русской истории и культуре. СПб., 2000.
Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983.
Травников С. Н. Писатели петровского времени: литературно-эстетические взгляды (путевые записки). М., 1989.
Тюпа В. И. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ). М., 2001.
Фонвизин Д. И. Собрание сочинений : в 2 т. М. ; Л., 1959. Т. II.
Фрейденберг О. М. Въезд в Иерусалим на осле // Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1998.
Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. М., 2006. Т. 2.
Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка : в 2 т. М., 2006. Т. 1.
Kunze, Konrad. Atlas Namenkunde: Vor- und Familiennamen im deutschen Sprachgebiet / Mit 125 Abbildungsseiten in Farbe. Berlin : Directmedia, 2005.
Анисимова Александра Наумовна — кандидат филологических наук, доцент Поволжской государственной социально-гуманитарной академии. Раб. тел.: +7 (846) 224-20-87.
Anisimova Alexandra Naumovna, Candidate of Philology, Associate Professor, the Samara State Academy of Social Sciences and Humanities. Office phone: +7 (846) 224-20-87.
Растягаев Андрей Викторович — доктор филологических наук, доцент Самарского филиала Московского городского педагогического университета. Раб. тел.: +7 (846) 953-19-24.
Rastaigaev Andrei Viktorovich,Doctor of Philology, Associate Professor, Samara branch, the Moscow City Pedagogical University. Office phone: +7 (846) 953-19-24.
