Щербаков А. Б. Рыцарь и общество в средневековом эпосе («Песнь о Роланде»)

Аннотация: Автор статьи изучает историю европейского средневековья на материале рыцарского эпоса «Песнь о Роланде».

В последние десятилетия авторов все более и более привлекает культурно-исторический аспект исследования «Песен о деяниях» и, традиционно, особое внимание уделяется «Песни о Роланде» в качестве центрального памятника всего каролингского эпоса. Так, например, хотя в своих работах по религиозной, философской и эстетической мысли в средневековой Европе известный американский исследователь Д. Робертсон (в качестве примера можно привести его сборник «Essays in medieval culture»[1]) в первую очередь исследует отражение ценностных приоритетов средневекового общества в рыцарском романе, в частности, в творчестве Кретьена де Труа, он неоднократно обращается и к произведениям «Chansons de Geste», и к «Песни о Роланде» — в первую очередь. Произведения старофранцузского героического эпоса, сформировавшиеся в воинской среде, на роль главного героя выдвигают воина.

Вне всякого сомнения, культура европейского средневековья в своей основе — культура военно-религиозная. Подробно рассматривает процесс ее формирования итальянский исследователь Франко Кардини в работе «Истоки средневекового рыцарства»[2]. Речь здесь идет о трех основных периодах, принципиально различающихся по общественно значимым ценностям, воззрениям и общественной структуре, однако каждый из этих периодов подготавливает последующий. Система ценностей, представлений и форм поведения берет свое начало в варварской эпохе, поразительно преобразуется после принятия христианства и в каролингское время, и, наконец, достигает апогея в эпоху развитого феодализма и построения национальных государств в Европе, сохраняя на всем пути реликты шаманской культуры воинов.

«Феодализм — прежде всего система личных связей, иерархически объединяющих членов высшего слоя общества», — это определение принадлежит лидеру «школы анналов» Жаку Ле Гоффу[3]. Хочется убрать слово «высшего»: все общество, от сеньора до крестьянина, было взаимозависимо. Как и знатный барон, крестьянин был «человеком сеньора»[4]. Материальной основой связей обычно выступает аграрная база — земельная собственность, бенефиций или лен, который сеньор жаловал своему вассалу за службу и клятву верности.

«Средневековая символика начиналась на уровне слов»[5], получая продолжение в языке жестов. «Сир, я становлюсь вашим человеком» — говорил вассал, принося оммаж сеньору, и вкладывал свои сомкнутые руки в руки сеньора. Вассал приносил сеньору фуа (клятву верности), за которой мог следовать, как, например, во Франции, взаимный поцелуй, после чего он считался «человеком сеньора» («homme de bouche et de mains»). Даже в военно-монашеских орденах принятие нового члена в орден строилось примерно таким же образом; в завершение присяги командор поднимал неофита с колен и целовал в губы[6]. По вассальному договору, вассал помогал сеньору советом (consilium), участвуя в созывавшихся сеньором собраниях вассалов. Другая, и более важная, обязанность — помощь (auxilium), причем помощь понималась прежде всего как военная служба, но реже — как и помощь финансовая. Обязанностями вассала становилось участие в сеньоральном управлении, судопроизводстве и служба в войске. Обязательства были взаимными: в случае вероломства вассала сеньор мог принять меры — вплоть до конфискации фьефа[7]. Если же не выполнял свои обязательства сеньор, вассал мог отказать ему в верности. Как правило, это сопровождалось отказом от фьефа. Фьеф передавался во время церемонии инвеституры. Она представляла собой символический акт вручения вассалу какого-либо предмета — штандарта или жезла, меча, перстня, кинжала, перчатки. Церемония эта, как правило, следовала за клятвой верности и оммажем. «До XIII века передача фьефа оформлялась письменным актом лишь в исключительных случаях. Феодализм был эпохой жеста, а не письменного слова»[8].

Церемония инвеституры была применима и к другим случаям, назначениям в том числе. Этот мотив в «Песни о Роланде» встречается неоднократно: Ганелон, отправляясь посольством к Марсилию, получает от Карла жезл и перчатку (320), Роланд, назначенный командовать арьегардом, получает от Карла перчатку (764) и лук (767) (Явный отголосок одной из ранних стадий развития сказания: лук был символом королевской власти в каролингскую эпоху); в мире «язычников» эти акты тоже в ходу — вот что говорит Балиган, отправляя двух баронов гонцами к Марсилию:

Здесь мы видим не только акт подтверждения оммажа Марсилия Балигану, но и обещания Балигана, как сеньора, защитить своего вассала.

Есть мотив и ритуального поцелуя в ходе клятвы верности. Ганелон, закреплял свой договор с маврами, лобызает их:

Присутствует мотив клятвы на мече (тирада XLVI):

Мотив вассальной службы выражается в основном в службе военной. Здесь примеров приводить не надо: в тексте поэмы неоднократно подчеркивается, что воины — прежде всего вассалы. Обе армии представляют собой войска вассалов, несущих службу в интересах сеньора. Вассальная верность мавров симметрична вассальной верности французов; отсюда монолитная концепция борьбы как столкновения двух компактных масс.

Вассалы в поэме — идеальные вассалы, они полностью соответствует тому образу, который дан Роландом в его знаменитой сентенции (1008–1116). Единственный изменник в поэме — Ганелон, однако он честно и добросовестно выполняет свой вассальный долг в качестве посла к Марсилию. «Предает» же он, реализуя свое законное, как считает, право на усобицу. В тираде XXIV Ганелон объявляет, беря в свидетели Карла, вражду Роланду и его друзьям, Оливье и пэрам. Соответственно, вражда объявлена и их вассалам, которые составляют войско Роланда при Ронсенвале. Вот как оправдываются Ганелон на суде:

Неудивительно, что речь Ганелона встречает некоторое сочувствие собравшихся на суд баронов. (Еще одна реалия феодального строя — баронский суд, в ходе которого решается судьба «недостойного» вассала. Таким образом, реализуется еще одна функция вассалитета — обязанность участвовать в судебной деятельности сеньора.) Ганелона удается осудить только после судебного поединка его родича Пинабеля с Тьерри: спорный вопрос выносится на суд божий.

Другая важная обязанность вассала — участие в советах, также неоднократно реализуется в поэме: с вассалами держит совет Марсилий (тирада II, III, IV), Карл:

Вообще мотив советов в поэме довольно част. Встречается и классический пример церемонии инвеституры и передачи фьефа:

В общественной жизни герой обычно озабочен вопросом наследования своего феода:

Это говорит Ганелон, отправляясь, как считает, на верную смерть. То есть, речь идет не о передаче лена по наследству, а о праве собственности сеньора на данный феод (что во Франции было признаком чуть более раннего времени).

Таким образом, право феодальной собственности сыграло не последнюю роль в решении Ганелона ехать послом к маврам. Если бы не поехал, то, как вассал, не выполняющий свои обязательства, лишился бы феода, а если погибнет в ходе посольства — за достойную службу отца Карл передаст феод сыну Ганелона — Балдуину. Таким образом, здесь возникает еще один мотив — самопожертвования ради чести и достоинства (достоинство в средние века неотделимо от имущественного положения) своего рода. Здесь мы вплотную подходим к еще одному важному моменту в образе рыцаря — теме семьи.

Для средневекового общества, предельно традиционного в своей основе, взаимоотношения индивида и семьи, причем семьи в самом широком понимании — патриархальной или племенной, играли первостепенную роль. Всякий человек определялся принадлежностью к семье. И все три существующие вариации основной эпической идеи старофранцузского эпоса вслед за Бертраном де Бар-сюр-Об соотносятся с тремя семьями — королевским родом, родом Гарена де Монглан и родом Дона де Майанс; роды и их представители наделяются определенными качествами, передающимися из поколения в поколение[10]. «Жеста крестовых походов» соединяет потомков Гарена и потомков Доона в едином мистическом порыве.

Семья была иерархической структурой. «Под руководством своего главы она подавляла индивида, предписывала ему и собственность, и ответственность, и коллективные действия»[11]. Линьяж (кровная общность, состоявшая из свойственников) определяет реалии жизни рыцаря, его мораль, его обязанности. Члены линьяжа были связаны узами солидарности, которая проявлялась на поле боя, в вопросах чести и, с особой силой, в — кровной мести. Эта тема развивается в одной из наиболее известных поэм — «Рауль де Камбре». Мотив в «Песни о Роланде» реализован абсолютно четко — в сцене боя с полчищами Балигана Карл призывает:

Более слабо это представление реализуется в тех сценах боя, где мавру удается сразить француза: отмщение следует незамедлительно, причем, как правило, от руки сеньора или родича убитого.

Действия представителя линьяжа переносится и на остальных его членов. Мотив реализуется постоянно, Роланд, например, долго отказывается затрубить в Рог в Ронсевальском ущелье, чтобы позвать Карла на помощь, из страха обесчестить тем самым свою родню. Позор Ганелона падает и на его семью: недаром родственники так отчаянно пытаются защитить его, в том числе, рискуя собственной жизнью. Когда Пинабель погибает в поединке с Тьерри, казнят не только Ганелона, но и тридцать его родственников. Как уже говорилось, Ганелон едет в посольство к Марсилию прежде всего в интересах семьи: если не поедет, то лишится феода и опозорит семью, а если поедет и погибнет, то чести его роду прибавится, а его сын Балдуин, в ознаменование заслуг отца, унаследует феод и его честь и достоинство (заслуги отца во многом переносились на сына). Фактически, единство рыцарского войска во многом объясняется именно общностью его в виде линьяжа. Где это было нарушено, немедленно следовали военные поражения.

«Линьяж соответствует агнатическому роду, цель и основа которого — сохранение общего имущества — патримония. Специфика его феодальной разновидности заключается в том, что для мужчин линьяжа военные функции и отношения личной верности были столь же важны, как и экономическая роль семьи. Но этот комплекс чувств и интересов нагнетал в феодальной семье крайнюю напряженность, драматизм в отношениях преобладал над верностью»[12]. Соперничество двух братьев: власть была в руках того из братьев, за кем прочие признавали способности командира. Часто такое соперничество приводило к открытой вражде: не исключено, что корни вражды Ганелона и Роланда лежат как раз здесь: пасынок не может быть, считает Ганелон, более достойным, чем родной сын. В тексте этот мотив не развит, однако, вполне вероятно его присутствие: Chansons de geste изобилуют семейными драмами.

Особое значение в агнатической семье придавалось отношениям племянника и дяди. В «Песни о Роланде» несколько таких пар (Карл — Роланд, Марсилий — Аэльрот), причем чаще всего именно племянники командуют войсками в отсутствие дяди[13]. Сын, прямой наследник, чаще всего лишь упоминается. Женщина в семье находится в подчиненном положении, она не в чести в мужском, военном обществе, однако женщины из высших слоев общества пользуются определенным уважением.

Трудно что либо сказать о положении женщин в «Песни о Роланде», замечу только, что роль Брамимонды при дворе Марсилия довольно значительна: она общается с послом, дает советы самому правителю. Роль Альды в «Песни» сведена к минимуму, однако обращает на себя внимание тот факт, что после смерти Роланда Карл предлагает Альде другого жениха из того же линьяжа — своего сына. Дети в «Песне о Роланде» не присутствуют вовсе.

Своего рода семья — воинская группа. Она отличается от обычной семьи, изначально обладает ценностями, которые коренным образом различают ее и род. Вождем комитата (дружины) становятся благодаря собственной доблести, а не потому, что «в силу божественного происхождения» король в состоянии обеспечивать процветание и мир вверенного ему социума. Вождями становятся по доблести, а не только вследствие благородства происхождения. У древних германцев вожди, хотя фактически все свободные обязаны владеть оружием, набирают личные дружины, чаще всего — из изгоев. С развитием феодального общества дружины, вследствие их ведущей роли на войне и роли главной опоры короля («десница Карла» — Роланд), выделяются в особое сословие, которое, вследствие большого количества браков в своей среде, приобретает черты линьяжа. Семья, в то же время, во многом служит моделью для комитата, причем не только социальной, но и ритуальной. Таким образом, солидаризм родоплеменной интегрируется с солидаризмом функциональным. В комитате юноша обретает нового отца, новых братьев — в более раннее, германское время, и, позднее, во время феодальное, биологические отец и братья — также члены комитата, как общности не только функциональной, но и биологической. Члены комитата, как и члены семьи, не просто равны, но одинаковы, взаимозаменяемы. Различия между ними стираются (вспомним, что после гибели Роланда Карл предлагает Альде другого жениха, такого же члена комитата — линьяжа — своего сына). Глава семейства прежде всего обеспокоен сохранением силы своего отряда. Вождь является «отцом» воинского семейства в общественном смысле, хотя это не исключает и личных привязанностей, тем более, что речь идет уже не просто о комитате, а о комитате, превратившемся в линьяж (привязанность Карла к своему племяннику Роланду). Вождь комитата — первый среди равных, он такой же воин, как и все остальные. Этот мотив в «Песне о Роланде» реализован крайне четко, вожди (Карл, Роланд, Марсилий, Балиган) всегда лично ведут свои войска, всегда — в гуще боя. Роланд и Балиган гибнут в бою, Марсилию отрубают руку. Интересен в этом плане образ Готье — он один из всего отряда подчиненных ему людей остается в живых, однако ничего страшного с точки зрения вождя в этом нет: недопустимо, чтобы погибал вождь, а комитат при этом оставался цел. Эта функция также реализована, более того, сразу же после боя Готье, как вассал Роланда и член его комитата, спускается с гор и дерется уже в качестве рядового в отряде Роланда (а, точнее, в том, что от отряда осталось), и гибнет из этой тройки — Роланд, Турпен, Готье — первым. В бою же в горах главным является то, что, погибнув, отряд выполнил боевую задачу. В то же время крайне интересен момент, когда Роланд чувствует ответственность за вверенных ему людей, и скорбит о них после их гибели.

Таким образом, с одной стороны в поэме представлена четкая феодальная иерархия, с другой — в бою все равны.

Однако здесь оказывается значимым еще один момент: равными в бою являются только члены комитата, куда не входят ни слуги, ни повара. Пожалуй, это представление чуть более позднего времени, когда произошла четкая социальная дифференциация. Чуть раньше, когда комитат еще не превратился в своего рода линьяж, то есть был открытой системой, участие в бою слуг было вполне приемлемо:

Смерть благородного воина от рундука в «Песни о Нибелунгах» никого не удивляет, более того нападение гуннов на бургундов начинается как раз со слуг. В «Песне о Роланде» герои, вероятно, слуг просто не заметили бы и отправились искать равного, благородного противника. Тем более, смерть рыцаря от рундука или скамьи в «Песни о Роланде» невозможно представить. Все это — результат социальной дифференциации общества и превращения комитата в закрытую систему.

Таким образом, государь защищает, кормит и покровительствует своим. Они воюют за него. От государя свита ожидает получения в дар прежде всего оружия, а также коней и золота. Постоянный атрибут вождя — его щедрость. Товарищи сражаются за него, он же по окончании сражения щедрой рукой рассыпает добычу. Верность воина своему вождю заключается прежде всего в сыновней любви (мотив присутствует в «Песни о Роланде»: вспомним сцену посольства Бланкандрена и прибытие мавра в сад, где отдыхает Карл со своими приближенными: чем не идиллическая картина доброго и мудрого отца со своими любящими и почтительными сыновьями. Нельзя сказать, что мотив четко выражен, однако по отношению к Карлу его можно обнаружить неоднократно), во-вторых, в благодарности за получение дара. Этот мотив в «Песни о Роланде» также реализован, причем достаточно четко:

Союз закрепляет и принятый подарок: вспомним дары мавра Ганелону.

Следует отметить, что в побуждениях рыцарей Карла наиболее важную роль играют побуждения иного характера: дух военного мессианства[14], то есть идея построения всемирной христианской империи с императором — мессией-защитником во главе диктует ценностные установки. Отсюда проистекают верность империи, которая становится образованием не только политическим, но и сакральным, увеличение ее мощи и ее территории, наконец, идея миссионерства. Условием прекращения боевых действий становится обещание Марсилия креститься.

Таким образом, важнейшую роль начинает играть империя, на вершине иерархической пирамиды стоит Карл — мессия-заступник, наместник Бога.

Заметны в поэме связи не только вертикальные, иерархические, но и горизонтальные, в числе которых необходимо отметить, во-первых, институт пэрства, то есть существование вассалов, которых сеньор считает равными себе (в поэме титул «пэр» упоминается настолько часто, что нет даже нужды ссылаться на текст), и, во-вторых, воинское братство. В данном случае, братство по оружию — почти что побратимство. Жизнь и богатство вместе, у братьев по оружию общая жизненная субстанция — кровь, хлеб, пиво, обладающие сакральной сущностью. Такой институт, как воинское побратимство, более характерен для варварской эпохи, но и в рыцарскую эпоху заметен комплекс его характерных черт — чувство корпоративной общности, понимание дружбы, желание разделять общую участь своей группы. Один герой в отсутствие другого становится половинчатым. Мотив этот реализован полностью: отважный Роланд и мудрый Оливье только сообща в состоянии достичь совершенного рыцарского равновесия между отвагой и мудростью.

Таким образом, в «Песни о Роланде» в процессе создания образа рыцаря отразились в качестве его составляющих все основные связи средневекового общества, как горизонтальные, так и вертикальные, структура общества и даже представления, являющие реликтами «темных веков».

Образ боевых действий наиболее ярко показывает поэму, как «песнь о деяниях» именно рыцарей. Он целиком и полностью принадлежит эпохе расцвета рыцарства и его борьбы за гегемонию. Выражается это прежде всего в показе войны как столкновения двух компактных масс равных по «достоинству» противников. С одной стороны выступают доблестные вассалы, бароны и графы, и с другой — тоже вассалы, бароны и графы. Дело здесь, пожалуй, не только в симметричности эпического мира в поэме как произведении эпико-импровизационного стиля: равный должен драться только с равным[15].

Следует обратить также внимание и на то, что бой распадается на ряд поединков; как уже говорилось, общий вес групповых схваток невелик. Это — также реалия рыцарского времени; Цезарю, скажем, и в голову бы не пришло описывать таким образом действия своих легионов, и в «Песни о Сиде», и в «Песни о Нибелунгах» по сравнению с «Песнью о Роланде» общих схваток значительно больше.

Рыцари действуют копьем и мечом. Это — характерные для тяжелой кавалерии виды оружия. Оружие дистанционного боя — луки и дротики — считается «нечестным» видом оружия. Оно — только для мавров. Такое представление о луке как раз характерно для рыцарей. Меч имеет личную характеристику, что подчеркивается наречением его именем собственным. В «Песни о Роланде» эта традиция, унаследованная от германской военной магии, также четко выражена. Меч Роланда несет имя Дюрандаль (Durendal), что означает либо «твердый» ( от «dur»), либо «долго сохраняться», «быть прочным» ( от «durer»). Имя меча Карла — Жуайез (Joiuse), что означает «радостный». Имя меча Оливье — Альтеклер (Halteclere), что означает «высокосветлый».

Следует отметить бранные вызовы врагу, похвальбу перед боем, краткие «эпитафии» поверженному противнику. Этот мотив также характерен для всех времен и народов.

Мы пришли к выводу, что образ боевых действий, как одна из важнейших составляющих образа рыцаря, целиком и полностью принадлежит рыцарской эпохе, не считая, однако, тех моментов, которые были распространены во всем мире.

Значительное количество мотивов поэмы ложится на вооружение и доспехи рыцаря. Подробный анализ текста поэмы (и не только «Песни о Роланде», но «Песни о Гильоме», «Рауле де Камбре», «Гуона Бордосского» и других поэм) и в плане исследования предметов материальной культуры, нашедших свое отражение в ее тексте сделал Виоле-ле-Дюк. Он пришел к несколько сомнительному выводу, что в тексте поэмы, за исключением некоторых случаев, описывается рыцарское вооружение примерно XI века, состоящее из кольчуги, норманнского шлема, вероятно — с наносником, а также расписного щита с умбоном-навершием. Иногда речь идет о реликтах куда как более ранних эпох, в частности, о пластинчатых панцирях[16].

Рыцарям противостоят мавры, которые также облачены в кольчуги, однако удельный вес панцирей, пластинчатых или чешуйчатых, у мавров значительно выше. В качестве защиты головы мавры также используют сфероконические шлемы, а щиты у них круглые, скорее всего из дерева. Один раз в поэме упомянут расписной щит, обтянутый кожей. Основное оружие в бою — копья и мечи. Луков, бывших в ходу у тяжелой кавалерии франков, рыцари в поэме не применяют. Мавры также используют копья и мечи, а в качестве «подлого оружия» — луки и стрелы.

В поэме меч именуется epee — термин, употребительный в отношении клинкового оружия и по сей день, под epee обычно понимается шпага, однако до XV века слово подразумевало меч[17]. Сам термин появляется не ранее конца VIII века. Следует оговориться, что в большинстве случаев все существующие классификации предметов вооружения были предприняты в конце XIX — начале XX века, и по отношению к памятникам заметны разночтения.

Реально в каролингскую эпоху вооружение наиболее знатных и богатых дружинников составлял пластинчатый доспех (brunia), который по капитулярию Карла Великого оценивается в 12 солидов, что равно стоимости 12 коров или 6 волов, простой меч, spatha или scogilum, стоивший от 3 до 7 солидов. Однако поэма просто переполнена доспехами как со вполне реалистической отделкой (золочение, насечка золотом), так и с совершенно фантастической (отделка чеканным золотом, самоцветами в оправах, навершиями на щиты из хрусталя и самоцветов). Несомненно, здесь во многом упор делается на создание чарующего зрительного образа тем более, что доспехи как каролингской, так и последующих эпох вплоть до XV века как у христиан, так и у мусульман были просты и функциональны.

Такие (или похожие, потому что навершия из хрусталя — уже слишком даже для самой «варварской» эпохи) доспехи были в ходу несколько раньше, а именно — в позднем Риме. В частности, особо следует отметить шлем кавалерийского офицера из чеканного серебра с вправленными в серебро самоцветами. Дальнейшим развитием такой традиции «великолепия» стали доспехи, применявшиеся германскими народами в VI–VII веках. «Многие англо-саксонские вожди пытались имитировать военное великолепие императорского Рима. Шлем короля [с личиной, наушами, назатыльником, гребнем, отделанным литыми золотыми рельефными пластинами] комбинирует элементы римского кавалерийского парадного шлема с декоративным стилем шведской Вендельской культуры...»[18], — так описывает английский исследователь Дэвид Николл шлем англо-саксонского вождя VI века. Хорошо известны германское, славянское и скандинавское вооружение, отделанное поистине с варварским великолепием. Ярким примером могут послужить вещи из погребения Вальсгарде в Швеции[19]. Вполне понятно, что память о таком великолепии сохранялась еще достаточно долго, пусть даже и в смутном и мифологизированном виде, тем более что викинги вполне могли орудовать в доспехах, относящихся к «вендельской культуре» даже в конце VIII — начале IX веков. Важен и социальный статус владельцев подобных доспехов. Римская армия была армией массовой, подразделения носили единообразное вооружение. Богато изукрашенные доспехи оказались отличительным признаком кавалерии, резко выделяясь на фоне пехотных шлемов Imperial Gallic или Imperial Italic и стандартного доспеха — Lorica Segmentata. Кавалерийские шлемы оказались настолько перегружены декоративными элементами, что шлем всадника из Тайленхофена (Государственный коллекция доисторических древностей в Мюнхене) П. Конолли называет «вершиной римской безвкусицы»[20]. Представляется, что римляне, люди практичные, не стали бы производить столь дорогого и не слишком функционального вооружения, не будь на то потребности. У противостоявших им варваров даже простой шлем отличал вождя или героя, а нечто подобное могло принадлежать только королю. Вероятно, римская конница казалась германцам войском небожителей. В более позднее время богато декорированное оружие стало вещью сугубо статусной, безошибочным признаком знатности и богатства владельца. Такое представление, хотя и в меньшей степени, сохранилось и в посткаролингскую эпоху.

Останавливаясь на богатых доспехах мавра, певец подчеркивает тем самым его статус, поверженный враг — великий воин или член знатной семьи. В то же время, вооружение, начиная с каролингской эпохи, шло по пути максимальной простоты и функциональности. Даже у мусульман эпохи Реконкисты и Крестовых походов можно встретить в основном затейливо расписанные деревянные или кожаные щиты и шлемы, где наибольшее украшение — насечка золотом. Таким образом, вполне вероятно, что в «Песни о Роланде» столь богато декорированные доспехи являются, с одной стороны, воспоминанием о « варварской» эпохе, с другой стороны — реализуют потребность «очарования видимости» у слушателей и у самого певца. Следует также заметить, что доспехи, как элемент внешности героя, слиты с его поведением и действием в единый комплекс.

Сюда же можно отнести и штандарт с драконом (или в виде дракона), который был знаком Балигана. Было уже приведено библейское объяснение этому штандарту, как знаку Антихриста (раздел «Эволюция сказания»). Однако есть и другое объяснение. Именно такие штандарты использовались скифо-сарматами, от них штандарты с драконом перенял Рим; такие же драконы были на штандартах кельтов. Вполне возможно, что и это воспоминание об ушедшей эпохе.

Однако одно не исключает другое, и боевой штандарт кельтов или римлян в сознании живущих на три или четыре века позже франков вполне мог ассоциироваться с Антихристом.

В ходе нашей работы над серией статей, посвященных битве при Гастингсе в 1066 году и военной культуре XI века, штандарт в виде дракона возник опять. Именно красный дракон реял над войском Гарольда Годвинсона в день падения англо-саксонского государства[21]. Многими в норманнской армии этот штандарт был воспринят именно как антихристово знамя, тем более что Вильгельм получил на свой поход папское благословление и над его войском вился папский штандарт, несомый Эсташем Булонским. Интересно, что связь битвы при Гастингсе и «Песни о Роланде» обнаруживается систематически, если даже не учитывать ту роль, которую играли творения поэтов времен Элеоноры Аквитанской в сакрализации власти королей норманнской Англии. Однако считать «дракона» указанием на битву при Гастингсе мы не имеем никакого права, скорее всего, мы имеем дело с многовековыми наслоениями, которые в каждую новую эпоху казались сказителям значимыми и актуальными.

[7] Впрочем, это было непросто. Такие меры принимались только по решению совета вассалов (подобные тяжбы описаны у Мориса Дрюона в серии исторических романов «Проклятые короли»). Из обычной практики выпадали дела исключительного характера, например дело Жиля де Монморанси-Лаваль, барона де Рэ, маршала Франции, рассматривавшееся в Нанте в 1440 г.

[10] Щербаков А. Б. Классификация эпических поэм средневековой Франции по Бертрану де Бар-сюр-Об и ее правомочность // IX Пуришевские чтения: Всемирная литература в контексте культуры. Материалы научной конференции. М., 1997.

[13] Интересно, что это прослеживается не только в Европе. Курд Нур-ад-Дин возвышает своего племянника, Салах-ад-Дина ибн Айюба. Даже в средневековой Японии, с учетом строгого порядка наследования, племянники играют особую роль. Сибата Кацуиэ в ущерб собственным сыновьям приближает племянника Сакуму Гэмбу, что стало причиной падения клана Сибата, и даже Тоётоми Хидэёси во время похода против Токугавы в 1583 г. руководителем рейда на Микаву делает не Икэду Сёню, вдохновителя операции и главу клана, чьи воины в основном и составляли участвовавшие в ней четыре корпуса, а своего племянника, шестнадцатилетнего Миёси Хидэцуга.

[15] Эта тема затронута в интересной диссертации: Bancourt P. Les musulmans dans les chansons de geste du cercle du roi: T. 1–2. P., 1982, где рассматриваются образы мусульман в «Песнях о деяниях», относящихся к «Королевской жесте». Автора интересует в первую очередь внутренний мир и внешний облик персонажей-мусульман, представления о мусульманском мире, отраженные в поэмах.

[21] Дзысь И., Щербаков А. Армия Вильгельма Завоевателя // Цейхгауз. 2000. № 2. Также: Grape W. The Bayeux Tapestry. N. Y., 1994; Gravett C. Hastings 1066. The fall of Saxon England. L., 1992.

Щербаков Александр Борисович — кандидат филологических наук, преподаватель вузов г. Москвы.