Мухамеджанов М. М. Коминтерн: страницы истории

УДК 94

Аннотация: В статье освещаются исторические вехи Коммунистического Интернационала, анализируется значение его деятельности.

Ключевые слова: история Коминтерна, история СССР.

Мировая пролетарская революция, для осуществления которой в 1919 году был создан Коммунистический Интернационал, так и осталась для него неразгаданным со­циально-политическим феноменом. Скрупулезное изучение законов революции казалось бы не оставляло никаких тайн. Но подходила новая полоса обострения классовых противоречий в капиталистических странах и тут Коминтерн оказывался бессильным. Всегда не хватало какого-то решающего фактора для победы революции. Более того, возникали сомнения в том, была ли в данном случае революционная ситуация или это был только призрак революции.

После победы Октябрьской революции, которая характеризо­валась Коминтерном как начало краха капитализма во всем мире, пошла целая полоса поражений рабочего класса. В 1920 году срывается поход Красной армии на Варшаву, поход, от исхода которого во многом зависела судьба капитализма в странах Центральной Европы. В I920–1921 годах потерпели поражение выступления итальянских рабочих, в 1923 году пала надежда на скорую победу германской революции, тогда же было разгромлено антифашистское восстание в Болгарии. В 1926 году не добились победы английские горняки, организовавшие всеобщую стачку, в 1927 году потерпела поражение китайская революция.

Как в период подготовки решающей схватки с буржуазией, так и особенно после поражения, среди коммунистов разгорались жаркие идейно-политические споры. Поскольку теория пролетарской рево­люции считалась абсолютно верной, неприкосновенной для критики, то вся беда виделась в субъек­тивном факторе: неспособности и неготовности коммунистической партии привести рабочий класс к победе. Поэтому вопрос о боевом, политическом, идеологическом уровне партийных кадров приобретал ре­шающее значение. Коминтерн вел постоянную работу по очищению компартий как от ненадежных, колеблющихся, нерешительных элементов (правые оппортунисты), так и сектантских радикалов (ультралевый уклон).    

Ставка в борьбе была очень высока, поэтому и внутрипартийная борьба происходила по жесточайшим правилам военно-революционного времени. Эта ставка еще более возрастала, когда дело каса­лось разногласий в РКП(б)-ВКП(б), ибо в 20-e годы как «твердые» большевики, так и оппозиционеры, как правые «реформисты», так и левые «уклонисты» были едины в том, что советская страна и ее компартия являются базой мировой революции, ее флагманом. Ленинское завещание о единстве партии никто не отрицал не только потому, что после смерти В. И. Ленина его учение было канонизировано, но и потому, что было всеобщее убеждение в том, что раскол партии неизбежно приведет советскую власть к гибели. Вся идейно-политическая борьба в Коминтерне проходила под лозунгами единства компартий, очищения их от оппортунизма, недопущения фракций, разгрома оппозиций.

Оценка Коминтерном «рабочей оппозиции» в РКП(б)

История распорядилась таким образом, что первыми прорвали цепь капитализма рабочие и беднейшие крестьяне России. После поражения пролетарских революций 1918–1919 годов на Западе руководители Ш Интернационала пришли к выводу, что рабочий класс победить не может без наличия партии нового типа, созданной по образцу большевистской. По объективным условиям того периода опыт Октябрьской революции был абсолютизирован, а ленинская партия, завоевавшая власть, признана образцовой моделью для строительства коммунистических партий в других странах. В. И. Ленин в своем известном труде «Детская болезнь "ле­визны" в коммунизме» ответил на многие вопросы стратегии и так­тики революционного движения, исходя из опыта победоносной русской революции. Он назвал в числе основных условий победы жесткую централизацию и «железную» дисциплину, а также борьбу против оппортунизма и мелкобуржуазной революционности.

В «Детской болезни...» Ленин, с одной стороны, дискутировал с теми левыми коммунистами, которые хотели быть "чистыми", отри­цая работу в реформистских профсоюзах и буржуазных парламентах, с другой, — он требовал чистоты принципов и непримиримости по отношению к любым проявлениям оппортунизма. Эту сложную диалектику упростил Г. Е. Зиновьев, по докладу которого II конгресс Коминтерна (1920 г.) утвердил «Условия приема в Коммунистический Интернационал». Смысл 21-го требования к партии, желающей войти в Коминтерн, состоял в том, чтобы не допустить ни в какой форме, ни в каком вопросе, ни малейшего проявления оппортунизма в компартиях. Такая отфильтрованная партия должна была стать орудием осуществления пролетарской революции. Контроль за соблюдением партиями принципов коммунизма осуществлял Исполком Коминтерна, в котором руководящую роль с самого начала играли представители РКП(б). Председателем Исполкома Коминтерна (ИККИ) был избран Зиновьев.

Верховенство принципа строжайшей централизации и дисциплины предопределило отношение к взглядам и оценкам, не совпадающим с официальной точкой зрения, зафиксированной в принятых документах. В уставе Коминтерна, утвержденном II конгрессом, ничего не говорится о праве коммуниста отстаивать свои идейные убеждения, но зато ИККИ дается право требовать от секций исключения групп и лиц, нарушающих партийную международную дисциплину[1]. Такой порядок был барьером, сознательно возведенным Коминтерном, на пути возникновения «законной» оппозиции. «Ясно, – писал Н. И. Бухарин, сам примыкавший к оппозиции в 1918 году по вопросу Брестского мира, – что мы не можем допустить игру в оппозицию, кото­рая при нашем положении в двадцать четыре часа переходит в контрреволюцию. Мы ее должны беспощадно подавлять. Всякие компромиссы здесь приводят только к внутренней дезорганизации аппарата. Из спора в таких условиях рождается не истина, а победа контрреволюции»[2]. То, что было оправдано в обстановке гражданской войны в России, было перенесено на компартии других стран, действовавшие совершенно в иных условиях. Курс на сознательное игнорирование демократических традиций в рабочих организациях капиталистических стран объяснялся тем, что якобы не сегодня завтра в Западной Европе разразится пролетарская революция, поэтому партии должны быть уже сейчас приспособлены к боевой обстановке.

Однако никакими строгими постановлениями, угрозами исклю­чения из партии нельзя было избежать инакомыслия, поскольку равнодушный, честный, творчески мыслящий коммунист в случае сомнения или несогласия с проводимой линией считал своим долгом открыто заявить об этом, а в некоторых случаях добиваться изме­нения этой линии. Участница «рабочей оппозиции» А. М. Коллонтай отмечала, что оппозиция полезна прежде всего потому, что она будит «спячку мысли» [3].

Впервые Коминтерн обсуждал разногласия в РКП(б) на своем Ш конгрессе (июнь–июль 1921 г.). В прениях по докладу Лени­на о тактике РКП(б) выступила Коллонтай, которая, несмотря на постановление X съезда партии, продолжала защищать идеи «рабочей оппозиции». Она не согласилась с докладчиком, что укрепле­ние диктатуры пролетариата надо вести через союз рабочего класса с крестьянством, а также за счет свободы торговли и оживления капиталистических элементов. Она считала, что укреплять власть Советов нужно, прежде всего, путем раскрытия еще не полностью исчерпанных возможностей рабочего класса.

«Рабочая оппозиция» выдвинула предложение передать управле­ние производством в руки самих производителей в лице съезда рабо­чих и избранных им органов. Это требование было отвергнуто парти­ей, поскольку оно шло вразрез с резолюцией II конгресса Коминтерна о роли коммунистической партии в пролетарской революции. В ней определенно говорится, что диктатура пролетариата не может осуществляться иначе, как через компартию. По мысли Ленина, партия должна не только определять линию, осуществлять политическое руководство, но и непосредственно управлять делами. «Пока мы, Цека партии и вся партия, – писал Ленин, – будем администрировать, то есть управлять государством, мы никогда не откажемся от "перетряхивания", т. е. смещения, перемещения, назначения, увольнения и пр.»[4]

Предложение «рабочей оппозиции» было неприемлемо прежде всего потому, что оно посягало на монопольную роль большевистской партии в управлении пролетарским государством, что оно представляло собой попытку лишить партию функции управления производством, а эта функция являлась основой политической власти.

Другое требование «рабочей оппозиции» касалось демократизации внутрипартийной жизни и в целом всей системы государственного управления. Положение в этой области действительно было неудовлетворительным. X съезд РКП(б) (март 1921 г.) в резолюции о пар­тийном строительстве указывал, что единство партий может быть достигнуто лишь на основе развития рабочей демократии, которая обеспечивала бы возможность дискуссий, исключала бы практику назначения на должности[5]. «Рабочая оппозиция» считала, что это требование съезда не выполняется.

С критикой позиции А. М. Коллонтай на III конгрессе Коминтерна выступили Л. Д. Троцкий, Н. И. Бухарин. К. Радек и Г. Роланд-Гольст. Единодушное принятие резолюции с одобрением политики РКП(б) говорит о доверии, которое выразили делегаты конгресса большевистскому штабу революции во главе с Лениным.

В данном случае важно отметить не столько критику позиции одного из лидеров «рабочей оппозиции» со стороны ряда делегатов, а сколько сам факт выступления Коллонтай со своей альтернативной программой. Троцкий в своей речи обратил внимание на то, что ЦК РКП(б) не возражал против выступления Коллонтай в дискуссии по докладу Ленина, хотя было известно, что она не согласна с линией ЦК партии. Он напомнил делегатам, что в большевистской партии принято предварительно рассматривать вопрос о том, кто будет участвовать в дискуссии. «Мы сочли вполне естественным, – сказал Троцкий, – что незначительное политически и едва заметное в этом во­просе меньшинство хочет ознакомить международный конгресс со своим собственным мнением, со своей тенденцией»[6]. Следовательно, вопрос о том, кому и с чем выступать на конгрессе Коминтерна, не являлся правом делегата от РКП(б), он решался Центральным Комитетом или собранием делегатов партии. Из заявления Троцкого следует также, что если бы группа «рабочей оппозиции» была бы более влиятельной, Коллонтай, возможно, была бы лишена слова. Инакомыслие Коллонтай стоило ей партийной карьеры. В 1922 году она перешла на дипломатическую работу.

После III конгресса Коминтерна два лидера «рабочей оппозиции» С. П. Медведев и А. Г. Шляпников собрали совещание 22-х своих сторон­ников, на котором было принято заявление в Исполком Коминтерна. В нем говорилось, что в большевистской партии зажимаются пролетар­ские элементы, что они оттесняются от руководства партией. ИККИ создал комиссию для рассмотрения этого заявления. На расширенном пле­нуме ИККИ (февраль-март 1922 г.) К. Крейбих доложил итоги работы комиссии, которая пришла к заключению, что обвинение оппозицио­неров в адрес РКП(б) не соответствует действительности. Пленум осудил поведение заявителей, которое было квалифицировано как противоречащее постановлению X съезда РКП о единстве партии. Пленум предупредил также, что продолжение дальнейшей борьбы поставит их вне рядов III Интернационала. Крейбих закончил свою речь фразой, которая в формулировала принцип взаимоотношений между Коминтерном и большевистской партией: всякий ущерб, наносимый сплоченности, силе и дисциплинированности РКП(б), есть измена Коммунистическому Интернационалу и пролетарской революции. Он подчеркнул, что за­падным коммунистам надо учиться слушать и понимать суровый язык большевиков, ибо это язык революции и гражданской войны. Стало быть, жесткость, а порой и жестокость отношений в РКП есть по­рождение суровых условий классовой борьбы[7].

Таким образом, первый опыт рассмотрения в Коминтерне внутри­партийных разногласий в РКП(б) характеризовался демократичес­ким порядком обсуждения (создание комиссии, открытая дискуссия и т. д.). Обращение коммунистов Советской России в ИККИ формально не критиковалось, но в резолюции уже содержалось предупреждение, что заявления, не санкционированные Центральным комитетом, впредь могут считаться фракционными. Комиссия не занималась изучением фактов зажима рабочих слоев в партии. Она обошла вопрос о «рабочей демократии», недостаток которой признавался и самой партией. Для Коминтерна принципиальное значение имела поддержка позиции большинства в РКП(б).

Отношение Коминтерна к внутрипартийной дискуссии в ВКП(б)

в 1923–1925 годов

Идейно-политические разногласия в большевистской партии рез­ко обострились в 1923–1925 годах. Особенностью внутрипартийной борь­бы этих и последующих лет были противоречия в руководящем ядре партии. Во главе оппозиционных блоков стояли члены Политбюро ЦК РКП(б). В центр дискуссии были выдвинуты вопросы о путях строительства социализма в СССР и судьбах мировой революции. По этим важнейшим проблемам в ЦК партии и Исполкоме Коминтерна обнаружились идеологические и политические разногласия, которые разрастались по мере того, как большинство пыталось их ликвидировать административным путем. Объективную основу для споров давала сама реальная действительность. Рабочему классу СССР выпало на долю трудная миссия создавать новые социалистические отношения и формы хозяйства в экономически и технически отсталой стране, в которой преобладали крестьянское население и мелкотоварный способ производства. Возникло острое противоречие между грандиозностью, но­визной и ответственностью задач, стоящих перед большевистской партией и материальными возможностями строительства нового общества. Клара Цеткин определила это противоречие как «трагедию русской революции»[8].

Если взять внутренний аспект разногласий, то вопрос упирался главным образом в проблему взаимоотношений рабочего класса и крестьянства, укрепления «смычки» между городом и деревней. «Наша партия, – указывал Ленин в "Письме к съезду", – опирается на два класса и поэтому возможна ее неустойчивость и неизбежно ее падение, если бы между этими двумя классами не могло состояться соглашения»[9]. Социально-экономические и политические проблемы вокруг которых шла идеологическая борьба в партии, были производными от главной задачи – избежать разрыва между двумя классами и не допустить раскола партии.

Что касается международного аспекта, то камнем преткновения здесь был вопрос о путях, методах, сроках мировой революции. На фоне этих проблем разыгралась личная драма партийных лидеров, возведенных Октябрьской революцией в ранг вождей мирового пролетариата. Вместе с Лениным и под его идейным влиянием в большевистской партии и Советском государстве выросла целая плеяда деятелей, которые пользовались большим авторитетом в Ком­мунистическом Интернационале. Будучи единомышленниками в основ­ных вопросах большевизма, они расходились в некоторых вопросах политики и тактики. И это расхождение в условиях отсутствия де­мократических традиций внутрипартийной жизни, запрещения фракций, ограничения критики перерастало в столкновение двух платформ. При этом не последнюю роль играли личные качества руководителей, уровень их интеллекта, характер и властолюбие. Диктатура пролетариата, правящее положение РКП(б) в обществе давали no-сути неограниченные полномочия лидеру партии.

Ключ к пониманию внутренних пружин конфликтов в партии дает ленинское "Письмо к съезду", продиктованное 23–26 декабря 1922 года. Крайне обеспокоенный судьбой партии, возможностью ее раскола, Ленин предупредил партийный съезд: «Я думаю, что основным в вопросе устойчивости с этой точки зрения являются такие члены ЦК, как Сталин и Троцкий. Отношения между ними, по-моему, составляют большую половину опасности того раскола, который мог бы быть избегнут... Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала уже его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хвастающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дел»[10]. Ленин рекомендовал переместить Сталина на другую должность, так как его грубый, капризный, нелояльный характер стал нетерпимым в должности генсека. Однако ХШ съезд РКП(б), состоявшийся после смерти Ленина, не выполнил его завещания и это имело тяжелейшие последствия для партии.

Компартии капиталистических стран с тревогой следили за обострением ситуации в РКП(б). Большинство ЦК характеризовало оппозицию как фракционеров, стремящихся расколоть партию. Поэтому Коминтерн всегда выступал против меньшинства, не вникая особенно в аргументы спорящих сторон. Подспудная борьба за власть, кроющаяся за столкновением сторонников Сталина и его противников, тщательно маскировалась. Завещание Ленина от Коминтерна скрывалось, а возникавшие на базе различных слухов догадки о личных трениях в составе Политбюро моментально опровергались руководством партии. Сталинское большинство в ЦК не рассматривало Коминтерн как высшую инстанцию, которая выполняла бы роль верховного арбитpa, хотя по уставу Коминтерна все входящие в Интернационал партии подчинялись его руководящим органам. ЦК РКП(б) выносил в Коминтерн вопрос о внутрипартийных разногласиях лишь тогда, когда оппозиция была уже осуждена большинством, но требовалась поддержка международного коммунистического движения. Секции Коминтерна не возражали против такого негласного правила, хотя по отношению ко всем другим партиям существовал другой порядок: все спорные вопросы решались в ИККИ.

После того, как объединенный пленум ЦК и ЦКК РКП(б), состоявшийся 25–27 октября 1923 года, осудил выступление Троцкого против сложившегося в партии бюрократического режима, 6 января 1924 года Исполком Коминтерна поставил на повестку дня вопрос о внутрипартийной дискуссии в РКП(б). По поручению ЦК партии с докладом выступил Г. Е. Зиновьев. Он вместе с Л. Б. Каменевым и И. В. Сталиным составили в Политбюро ЦК РКП(б) негласную группу, которая задалась целью оттеснить от руководства партии Троцкого. Эта тройка, занимавшая ключевые посты в партии (Сталин – генсек), Советском государстве (Каменев – председатель на заседаниях Политбюро, заместитель председателя Совета народных комиссаров и Совета труда и обороны), в Коминтерне (Зиновьев председатель ИККИ) сосредоточила в своих руках всю полноту власти, добиваясь в Политбюро поддержки своей линии. 2 ноября 1922 года по предложению Зиновьева был расширен состав представителей РКП в ИККИ. Среди новых членов русской делегации был Сталин, который до сих пор не принимал активного участия в коминтерновской работе. Тем самым председатель ИККИ хотел усилить свою фракцию в борьбе против Троцкого, уже являвшегося членом делегации[11].

Именно эта тройка поставила Троцкого в положение, когда его голос не имел никакого значения для решения принципиальных вопросов. Это зас­тавило его открыто апеллировать к партии. В своем письме от 8 октября 1923 года, адресованном в ЦК и ЦКК РКП(б), Троцкий писал, что возникший экономический кризис порожден не только неправиль­ной политикой, но и секретарским партийным бюрократизмом, подбором и расстановкой кадров по принципу: поддерживает или не поддерживает тот внутрипартийный режим, который проводит Оргбюро и Секретариат ЦК РКП(б). «Режим, который в основном сложился уже до ХП съезда, а после него получил окончательное закрепление и оформление, – говорилось в письме, – гораздо дальше от рабо­чей демократии, чем режим самых жестоких периодов военного коммунизма. Бюрократизация партийного аппарата достигла неслыханного развития применением методов секретарского отбора»[12]. О том, что в партии сложилась в целом ненормальная обстановка, говорило и заявление 46-ти коммунистов с критикой диктатуры одной фракции – фракции большинства.[13]

Объединенный пленум ЦК и ЦКК РКП(б) квалифицировал выс­тупление Троцкого как политическую ошибку, в особенности пото­му, что оно приняло фракционный характер, грозящий нанести удар по единству партии. Заявление 46-ти членов РКП(б) было осуждено как шаг к фракционной, раскольнической политике[14].

В докладе Зиновьева на заседании ИККИ 6 января 1924 года основное внимание было уделено опасности образования в партии фракций. Ссылка на то, указывал докладчик, что В. И. Ленин, Р. Люксембург, К. Цеткин образовали во II Интернационале левую фракцию, совершенно не подходит к III Интернационалу. Неверной с точки зрения оратора является постановка вопроса о бюрократизации партийного аппарата. «Мы того мнения, – сказал Зиновьев, – что наш партаппарат образует квалифицированную и лучшую часть партии, его критику мы считаем абсолютно небольшевистской Партаппарат представляет собой костяк партии»[15]. Критика бюро­кратизма, по мнению Зиновьева, ничто иное, как критика партаппарата в целом. Это не соответствовало действительности, поскольку в резолюции Политбюро ЦК РКП(б) от 5 декабря 1923 года признавалось, что источником разногласий в партии является наличие бюрократизма.

Учитывая высокий международный авторитет Троцкого, и боясь, что часть членов ИККИ может стать на защиту его взглядов, председатель Исполкома Зиновьев предупредил, что в этом деле нельзя по­лагаться на симпатии, что здесь нужен принцип: «Платон мне друг, а истина дороже». Он считал непригодной в данном случае позицию некоторых зарубежных коммунистов, заявлявших: «Мое сердце бьется в пользу обеих сторон». Зиновьев призвал членов Исполкома, независимо от личной дружбы, встать на точку зрения большинства Центрального Комитета РКП(б).

Доклад имел цель не только доказать, что взгляды оппози­ции неприемлемы для партии и Коминтерна, но и дискредитировать личность лидера оппозиции. Зиновьев особенно подчеркивал, что Троцкий бывший меньшевик, боровшийся против Ленина и больше­вистской партии, что нынешнее выступление Троцкого есть ренессанс его старых ошибок[16]. К. Радек, характеризуя доклад предсе­дателя ИККИ, сказал, что из него явствует, что Троцкий сошел с ума и привел меньшинство ЦК РКП(б) в сумасшедший дом[17]. В своем выступлении он не столько за­щищал платформу Троцкого, а сколько говорил о кризисных явлениях в стране и партии, породивших оппозицию.

Троцкий по причине болезни на заседании ИККИ б января 1924 года не присутствовал. Зиновьев обещал, что партийные решения, материалы дискус­сии, в том числе статьи Троцкого, будут переведены на иностранные языки и опубликованы в партийной печати за рубежом. Но это не было сделано. Наоборот, если материалы русской оппозиции появлялись в коммунистических изданиях за границей, ИККИ видел в этом негласную или открытую поддержку взглядов меньшинства.

Несмотря на то, что ИККИ препятствовал распространению материалов оппозиции, инцидент в РКП(б), позиции сторон не стали тайной для зарубежных компартий. Это видно на примере ФКП. Один из руководителей французских коммунистов Борис Суварин, вернувшись из Москвы в Париж, рассказал о внутрипартийных разно­гласиях, письме Троцкого и заявлении 46-ти. Он симпатизировал платформе оппозиции, утверждал, что тезисы ЦК РКП(б) на 90 процентов опираются на документы Троцкого и его сторонников[18]. Официально «русский вопрос» ЦК ФКП не рассматривал. Сообщая об этих фактах в Москву, представитель Исполкома Коммунистического Интернационала молодежи во Франции Войслав Вуйович осудил позицию Суварина и советовал впредь не допускать его к информации по внутрипартийным вопросам в РКП(б)[19]. Представители большевистской партии, работавшие в аппарате ИККИ, постоянно информировали ЦК РКП, о настроениях и действиях лиц, поддерживавших оппозицию.

Следующим этапом рассмотрения в Коминтерне внутрипартийных разногласий в РКП(б) стал V всемирный конгресс (июнь-июль 1924 г.). Он состоялся после XIII съезда партии (май 1924 г.), квалифицировавшего платформу оппозиции как мелкобуржуазный уклон, а ее действия как действия, угрожающие единству партии, следовательно, и диктатуре пролетариата[20]. У Троцкого была возможность оспорить выводы РКП(б) в Коммунистическом Интернационале. Когда президиум V конгресса Коминтерна предложил оппозиции изложить свои взгляды перед представителями компартий разных стран, Троцкий под формальным предлогом соблюдения партийной дисциплины отказался от выступления. В записке, адресованной президиуму конгресса, он писал: «Никто, насколько я знаю, из членов РКП не апеллировал к V конгрессу на решения ХШ съезда. Стало быть, никто не оспаривал их си­лы, равно обязательной для всех членов партии. В этих условиях возобновлять дискуссию на международном конгрессе по вопросам, уже разрешенным XIII съездом партии, значило бы только создавать излишние затруднения для согласованной работы нашей партии»[21].

Указанная причина могла иметь место вследствие того, что по существовавшему в партии порядку, оппозиционер не мог выступить на конгрессе Коминтерна без санкции ЦК. Троцкий, возможно, не хотел нарушать установленное правило, за которое он раньше ратовал. Но, возможно, это был тактический ход. На наш взгляд, Троцкому и его сторонникам не удалось бы получить поддержки со стороны большинства делегатов конгресса. Потерпев по­ражение, в собственной партии, он, очевидно, не хотел еще одного разгрома перед лицом зарубежных коммунистов.

Конечно, Зиновьев и его сторонники, предлагая Троцкому взять слово на конгрессе, имели в виду вовсе не изложение, а тем более защиту им своих взглядов, а публичное раскаяние и заверение, что он прекращает борьбу против большинства в руководстве РКП(б). Об этом можно судить по резолюции конгресса, в которой говорится: «Конгресс не получил доказательств и того, что оппозиция уже признала свои ошибки и стала целиком на точку зрения ХШ съезда РКП. Такое положение вещей создает опасность возрождения дискуссии в РКП»[22].

На конгрессе с докладом о дискуссии в РКП(б) выступил А. И. Рыков. Он считал, что оппозиция в корне не права, когда она противопоставляет партию и партаппарат. Такое противопоставление он назвал небольшевистским, неленинским, а мелкобуржуазным и анархист­ским лозунгом. Ошибочным признавалась и формула Троцкого, что молодежь является барометром партии. В ней виделась опасность противопоставления молодых коммунистов ветеранам партии. Но основной вред оппозиции, по убеждению докладчика, состоял в том, что меньшинство своими действиями вело дело к расколу. Недаром, отмечал Рыков, к оппозиции потянулись все мелкобуржуаз­ные элементы как внутри страны, так и за ее пределами[23].

Дискуссии по докладу Рыкова не было. V конгресс Коминтерна полностью присоединился к оценкам ХШ съезда РКП(б), поддержал выводы Зиновьева и Рыкова, так и не ознакомившись со взглядами оппозиционеров. Это говорит о том, что для Коминтерна важно было продемонстрировать свою солидарность с позицией большинства, которое определяло политическую погоду в международном коммунистическом движении.

Принцип единства партии, признанный определяющим в РКП, был механически перенесен на весь Коминтерн. В компартиях капиталистических стран по команде из Москвы шел процесс разоблачения оппортунистических уклонов. Особенно непримиримым было отношение Коминтерна к группам и течениям, которые выразили солидарность с оппозицией в РКП(б). Среди тех, кто солидаризировался с русской оппозицией, были не только идейные сторонники Троцкого, но и коммунисты, которые считали, что партийная жизнь должна строится на демократической основе.

Среди тех коммунистов зарубежных партий, кто выступал за коллегиальность в работе ИККИ, за большую самостоятельность национальных секций, были члены Заграничного Политбюро Коммунистической рабочей партии Польши А. Варский, М. Кошутская (Костшева), Х. Залецкий и Э. Прухняк. Они по существу не поддерживали позицию Троцкого, но выразили беспокойство по поводу методов развертывания внутрипартийной борьбы в РКП(б). Председатель ИККИ Зиновьев усмотрел в заявлении руководителей КРПП, направленном в ЦК РКП(б), фракционное выступление в пользу Троцкого. Сталин, избранный председателем польской комиссии V конгресса Коминтерна, оценил их взгляды как польское отделение оппортунистической оппозиции в РКП(б). Все четверо руководителей КРПП были отстранены от руководства партией[24].

Теперь настала пора рассчитаться со сторонником Троцкого во Франции Б. Сувариным. Под его влиянием ЦК ФКП 12 февраля 1924 года принял резолюцию по «русскому вопросу», в которой говорилось о необходимости единства партии, о неизбежных ошибках, но не было осуждения оппозиции в РКП(б). Руководство большевистской партии направило ЦК ФКП письмо с критикой принятого решения. Правомерность такого шага обосновывалась общепринятым тогда в Коминтерне правилом, что любая секция может «вмешиваться во внутренние дела» каждой другой секции. Следовательно, констатировал ЦК РКП(б), наша критика вашей позиции столь же законна, как и ваша свобода иметь собственные взгляды. В письме говорилось, что за "сладкими фразами о единстве" ЦК ФКП фактически поддерживает меньшинство в рядах РКП(б). Центральный Комитет большевистской партии обвинял Суварина, напечатавшего в «Бюллетэн коммюнист» статью против большинства, а также А. Росмера, защищавшего линию русской оппозиции в «Юманите»[25].

V конгресс Коминтерна не мог пройти мимо этих фактов. Он исключил Суварина из рядов ФКП за то, что он опубликовал во Франции без ведома ЦК партии брошюру Троцкого «Новый курс», с предисловием, «направленным против ФКП и Коминтерна»[26].

Выступление Троцкого и солидарность с ним ряда коммунистов капиталистических стран V конгресс Коминтерна характеризовал как выражение правооппортунистического уклона. Возникает вопрос: почему четко обозначенная левая ориентировка лидера русской оп­позиции получает противоположную оценку? Вероятно, прежде всего, потому, что правая опасность в Коминтерне всегда признавалась на­ибольшей. Член партии, названный правым, сразу попадал в число противников коммунизма. А там уже вступали в силу стереотипы массового сознания. Меньшевистский путь Троцкого в пролетарскую революцию, его дооктябрьские разногласия с Лениным подсказывали его соперникам способ отлучения от большевизма. С целью отстра­нения Троцкого от руководства партией группировка Сталина – Зиновьева – Каменева стала усиленно муссировать старые разногласия Троцкого с большевизмом и противопоставлять его взгляды ленинским. Из уст представителей «тройки» пошел гулять термин «троцкизм». Х. Раковский отмечал, что легенда о троцкизме была «верхушечным аппаратным заговором против Троцкого»[27].

В работе «Уроки Октября» Троцкий пытался дать отпор разо­блачительной кампании. Он нарисовал картину подготовки октябрь­ского переворота как столкновение двух течений в большевизме: ленинского, в которое он включил и себя, и правого крыла, в ко­торое входили нынешние его противники, прежде всего Зиновьев и Каменев. В контексте статьи их позиция характеризовалась как оппортунистическая.[28] Троцкий связал в единый узел ошибки правых в РСДРП в 1917 году и нерешительность ЦК компартии Германии осенью 1923 года. Поскольку руководящие директивы немецким коммунистами исходили из Москвы, следовательно, вина за поражение германского рабочего класса объективно ложилась на председателя ИККИ Зиновьева и генсека ЦК РКП(б) Сталина.

Таким образом, внутрипартийная борьба в большевистской партии приобретала все более личностный характер и ее накал возрастал. Конечно, любой политический деятель, борясь за власть или за сохранение своего лидирующего положения у кормила власти и за особые приви­легии, опирается на политическую программу, добивается ее приз­нания в массах. По образному выражению Троцкого, во всякой по­литической борьбе большого масштаба можно, в конце концов, «открыть вопрос о бифштексах»[29]. Но на поверхность выходили политические и идеологические разногласия соперничавших сторон. Компартии капиталистических стран в целом поддержали позицию сталинско-зиновьевского большинства в РКП, не имея четкого представления о закулисной схватке за лидерство после смерти Ленина. Их позиции не в последнюю очередь определялись размером субсидий, выделяемых ЦК и представительством РКП в Исполкоме Коминтерна.

На V расширенном пленуме ИККИ (март-апрель 1925 г.) с док­ладом о дискуссии в PKП выступил Н. И. Бухарин – активный сторон­ник Сталина, введенный в состав Политбюро ЦК в 1924 года. Доклад касался в основном теоретических вопросов, по которым имелись разногласия между большинством и меньшинством в ЦК партии. В данном случае идейный спор шел по вопросу отношения к крестьянству, которое "традиционно" недооценивалось Троцким, и по вопросу отношения к государственному аппарату, роль которого им переоценивалась. Бухарин подверг критике лозунг Троцкого «Диктатура промышленности», который противоречил его известному лозунгу «Обогащайтесь», обращенному к крестьянству. Докладчик разоблачил так же попытки «троцкизации» большевизма, содержащиеся, по его мнению, в «Уроках Октября»[30].

Разоблачая «троцкизм» и его родоначальника, Бухарин позаботился о том, чтобы зарубежные делегаты не усмотрели в этом личностные моменты. «Разумеется, было бы нелепо утверждать, от­метил докладчик, – что Троцкий преследует этим какие-либо лич­ные цели. В абсолютной честности Троцкого никто не сомневается, но объективно выступление его дезорганизует массы»[31].

Как и на V конгрессе Коминтерна на V расширенном пленуме ни Троцкий, ни его сторонники не участвовали в дискуссии. Можно предположить, что обсуждение «русского вопроса» на пленуме ИККИ нужно было скорее Зиновьеву для разоблачения на международ­ной арене своего соперника, а не автору «Уроков Октября» для пропаганды своих взглядов. Об этом говорит, например, тот факт, что Троцкий выразил протест в связи с публикацией названной брошюры в Германии с предисловием П. Леви. Правда, это могло означать политический жест, что было в принципе свойственно Троцкому.

В резолюции по докладу Бухарина перечислялись лица, поддерживавшие оппозицию в РКП(б): П. Леви, А. Росмер, П. Монатт, А. Балабанова, Ц. Хеглунд. В дискуссии к троцкистам были причислены также А. Бордига, Б. Суварин, М. Транмель, Лоре. На этом основании пленум характеризовал троцкизм как международное явление[32]. По аналогии с решением V конгресса Коминтерна V расширенный пленум ИККИ принял лишь, краткую резолюцию «О дискуссии в РКП(б)», в которой заявляется, что Коминтерн целиком присоединяется к соответствующей резолюции пленума ЦК РКП(б). В резолюции «О большевизации компартий» платформа оппозиции была названа разновидностью меньшевизма, сочетающей европейский оппортунизм и леворадикальную фразу. Расширенный пленум ИККИ рассмотрел покаянное заявление К. Радека, Г. Брандлера и А. Тальгеймера от 25 марта 1925 года. На этих товарищей была возложена наибольшая ответственность за «социал-демократические извращения тактики Германской коммунистической партии, которые принесли такой великий вред революционному германскому движению в 1923 году»[33]. Теперь они заявили, что счита­ют свои разногласия о тактикой Коминтерна исчерпанными. Однако пленум отказался принять к сведению это заявление. Одна из причин недоверия к ним со стороны Коминтерна состояла в том, что они резко не осудили троцкизм, а делали двусмысленные заявления, которые можно было понимать как полуотречение. Так впервые стали связывать с "троцкизмом" не только левое крыло коммунизма, но и течения, которые расходились с линией Зиновьева и Сталина.

Таким образом, в I924-1925 годах Коминтерн был вовлечен в дискуссию о внутрипартийных разногласиях в РКП(б). Глубоко не вникая в сущность споров, ни разу не выслушав представителей оппозиционного меньшинства, возглавляемого Троцким, он принимал резолюции с осуждением оппозиции, в поддержку большинства ЦК. Это делалось по сценарию, разработанному группировкой Сталина-Зиновьева-Каменева, с целью дискредитации своего соперника в борьбе за власть и устранения его с политической арены. Левый курс оппозиции был назван правооппортунистическим, чтобы пред­ставить «троцкизм» рупором противников Коминтерна. Обострение политической борьбы в РКП(б) имело своим следствием создание обстановки крайней нетерпимости к оппозиционным выступлениям в других компартиях.

Коминтерн и "новая оппозиция" в ВКП(б)

На Х1V съезде ВКП(б), состоявшемся 18–31 декабря 1925 года, в партии возникла еще одна оппозиция, которую в отличие от троцкистской назвали "новой". Ее возглавляли Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев. В борьбе против Троцкого члены триумвирата Зиновьев и Каменев допустили крупный стратегический просчет. Тактически они выиграли сражение с Троцким, добившись снятия его с поста председателя Реввоенсовета, хотя и не смогли исключить из состава Политбюро ЦК партии. Но они оказались в проигрыше в сопер­ничестве со Сталиным, в руках которого находился партийный ап­парат, состоявший в основном из его ставленников. Зиновьев и Каменев поздно поняли, что, сокрушая Троцкого, они тем самым расчищают путь авторитаризму Сталина. Говоря о рвении Зиновье­ва в возвышении Сталина, Троцкий метко заметил: «Он на буксире тянул за собой своего будущего палача»[34]. Как только Троцкий, в решающей степени благодаря Зиновьеву, идеологически был по­вержен, Сталин начал готовить атаку против своих недавних союзников, обвиняя их в отходе от ленинизма. Подобно тому, как раньше Зиновьев провоцировал Троцкого на открытую борьбу, так теперь Сталин сделал вызов Зиновьеву и Каменеву, чтобы можно было их обвинить в создании еще одной оппозиции в партии.

В центр новой дискуссии в РКП был вынесен вопрос о возмож­ности построения социализма в СССР. До сих пор все члены триумви­рата были единодушны в том, что построить социализм в отдельно взятой стране невозможно. Так, в 1924 году в брошюре «О Ленине и ленинизме» Сталин писал: «После завоевания власти пролетариатом остается неразрешаемой задача организации социалистического производства. Это невозможно сделать без помощи пролетариата высокоразвитых стран. Для окончательной победы социализма, организации социалистического производства усилий России недостаточно. Нужна помощь пролетариата западных стран»[35]. Но уже в следующем году Сталин стал обвинять Зиновьева и Каменева в том, что они отрицают ленинское учение о построении социализма в СССР. Те, действительно, придерживались прежних взглядов, что без поддержки победившего пролетариата других стран социализм останется лишь мечтой.

За теоретическим спором явно проглядывало стремление Сталина повергнуть соперников в высшем эшелоне партии. Сторонники «новой оппозиции», опиравшиеся на ленинградскую парторганизацию, видели, что подспудно ведется подготовка к отстранению от власти Зиновьева и Каменева. М. М. Лашевич в своем выступлении на ХIV съезде ВКП(б) прямо заявил, что борьбу начали не ленинградцы, а представители большинства с целью отсечения Зиновьева и Каменева от руководящей роли в партии. Каменев считал, что сосредоточение всей партийной власти в руках генерального секретаря ЦК, а не коллективного органа – Политбюро, как было при Ленине, дает Сталину полновластие в решении всех партийных вопросов. На ХШ съезде партии Каменев и Зиновьев вопреки рекомендации Ленина помогли Сталину остаться на посту генсека. А теперь он заявил: «Я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнять роли объединителя больше­вистского штаба»[36]. ХIV съезд ВКП(б) осудил платформу «новой оппозиции», тем не менее ее лидеры были вновь избраны на руководящие посты в партии. Это было показное примирение, так как на деле обе стороны готовились к новым сражениям.

Убрать Зиновьева с политической арены было невозможно до тех пор, пока он руководил Коммунистическим Интернационалом. Нельзя было не считаться с большим авторитетом Зиновьева в международном коммунистическом движении. Луиджи Лонго писал в своих воспоминаниях, что переход Зиновьева к конфронтации в своей партии делал позицию Коминтерна «трудной и деликатной»: могло создаться впечатление, что ИККИ в целом разделяет позицию своего председа­теля. «Поэтому, – отмечает Лонго, – деятельность ИККИ постоян­но вызывала замечания или возражения со стороны членов русской делегации, дисциплинированно подчинявшихся указаниям своего Политбюро»[37]. Неподготовленная открытая борьба против Зиновье­ва могла бы вызвать раскол в зарубежных компартиях. Поэтому ЦК ВКП(б) принял решение не выносить обсуждение итогов Х1V съезда партии и вопроса о «новой оппозиции» в Коминтерн. Видимо, это устраивало и Зиновьева. 14 января 1926 года Президиум ИККИ согласился с этой позицией ЦК ВКП(б) и послал телеграмму своим представителям в компартиях с установкой воздержаться от докладов о Х1V съезде и ждать информационного письма ЦК ВКП(б) всем секциям о решениях съезда[38]. В тот же Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило «Информационное письмо» о решениях партийного съезда, предназначенное зарубежным секциям Коминтерна. В нем говорилось о нежелательности переноса дискуссии по «русскому вопросу» в другие партии[39].

Это был вынужденный компромисс, который не устраивал обе стороны. Соблюдая внешне формальные условия договоренности, и Сталин, и Зиновьев на деле стремились каждый своими путями найти поддержку в зарубежных компартиях. При этом каждый пытался уличить соперника или его сторонников в нарушении принятой резолюции. Все же Зиновьев, опираясь на аппарат ИККИ, имел больше возможностей контролировать вероятные каналы утечки информации за рубеж. Он проявлял больше последовательности и бдительности в выполнении принятых обязательств. Так, он предложил членам делегации ВКП в ИККИ при встречах с иностранными коммунистами избегать обсуждения вопроса о русской дискуссии, а если этот вопрос будет поставлен, обсуждать его не в одиночку, а всем составом делегации[40]. Он же заявил протест по поводу того, что в Международной ленинской школе преподаватели не соблюдают решения ЦК ВКП(б), рассказывая иностранным слушателям об оппо­зиции в партии. Зиновьев выразил недовольство тем, что в Германии вышла брошюра «Информационные материалы о Х1V съезде ВКП(б)». По его инициативе 6 февраля 1926 года Политбюро ЦК вынуждено было принять решение о запрете В.Ломинадзе, стороннику большинства, выступать за границей с докладами о разногласиях в ВКП. К этому времени Ломинадзе уже побывал в Германии и Италии, где сделал доклады перед коммунистами и комсомольцами[41].

Сторонники Сталина тоже пытались использовать аппарат ИККИ в своих целях. Один из единомышленников Зиновьева написал в сопроводительной записке к проекту письма ИККИ в ЦК компартий в мае 1926 г.: «Григорий Евсеевич, под видом борьбы с буржуазной прессой хотят протащить "разъяснение дискуссии"»[42].

Председатель ИККИ в принципе не был против того, чтобы в секциях Коминтерна знали о «новой оппозиции», Он выступил против сталинской трактовки хода и итогов ХVI съезда ВКП. В этом же направлении пытались действовать и его сторонники. 2 февраля 1926 года делегация ВКП в ИККИ, состоящая в основном из сторонников большинства, осудила действия А. Гуральского и В. Вуйовича, которые хотели воспользоваться поездкой за рубеж работавшей в Ленинграде французской коммунистки Гертруды Гесслер для информации представителей ФКП, КПГ и, возможно, ИКП о платформе Зиновьева-Каменева. Од­нако в последний момент Гуральский и Вуйович отказались от этой затеи. Тем временем Гесслер уже успела написать в ИККИ, точнее, стороннику Сталина Бухарину донос, в котором раскрыла план «опасной фракционной борьбы в интернациональном масштабе».Комиссия по расследованию заявления Гесслер (И. А. Пятницкий, С. А. Лозовский, Д. З. Мануильский) особенно интересовалась, какова была роль Зиновьева и Каменева в организации этого «фракционного плана». Гуральский и Вуйович полностью отрицали причастность этих лиц к надуманному делу, в то время как Гесслер утверждала, что имя председателя ИККИ «заговорщики» упоминали. Гуральский прямо заявил, что это подстроенная провокация, так как Гесслер сама обратилась к нему с предложением своих услуг, с заверением, что она стоит на платформе ленинградской организации. «Я думаю, – сказал он, – что Гесслер была ко мне подослана, как вообще за последнее время ко мне подсылали»[43]. Ответы Гесслер на вопросы Гуральского и Вуйовича во время разбирательства дела говорят о том, что для такого предположения есть достаточно оснований. Складывается впечатление, что Гесслер была больше заинтересована в обвинении двух работников Коминтерна в заговорщической деятельности, нежели действовавшие по заданию Сталина члены русской делегации. Учитывая, что Гуральский и Вуйович по собственной инициативе отказались от осуществления намеченного плана, ЦК ВКП(б) объявил обоим строгий выговор, а Гуральского освободил от работы в Коминтерне.

В данном случае схватить за руку Зиновьева как фракционера, использующего аппарат ИККИ в своих антипартийных целях, не уда­лось. Но кампания уже началась. Исходя из того, что главное в борьбе это надежные кадры, Сталин основной упор сделал на чистке аппарата ИККИ и замене его своими сторонниками. 3 марта 1926 года он внес предложение освободить Вуйовича от обязанностей генерального секретаря Исполкома Коммунистического Интернациона­ла молодежи. 22 марта была создана комиссия по чистке аппарата ИККИ (В.М. Молотов, Д. З. Мануильский, И. А. Пятницкий). Предложение Зиновьева о привлечении к работе Исполкома Коминтерна ря­да новых сотрудников, подобранных им, было отвергнуто. По это­му поводу Зиновьев писал: «... Бюро делегации ВКП(б) по предложению т. Сталина отклонило это предложение вопреки тому, что было решено. Это является еще одной иллюстрацией к тому, в каких условиях приходится мне работать»[44].

Одновременно Сталин перешел в наступление в идейно-политической области. В феврале 1926 года еженедельник «Internationale Presse-Korrespondenz» (в обиходе «Инпрекор») напечатал его статью «К вопросам ленинизма», направленную против Зиновьева. Это было нарушением реше­ния ЦК ВКП о нежелательности перенесения русской дискуссии в зарубежные партии. В ответ Зиновьев предпринял демарш: подал заявление об отставке с пос­та председателя ИККИ. 3 марта 1926 года состоялось заседание де­легации ВКП(б) в ИККИ в составе Сталина, Зиновьева, Бухарина, Мануильского, Пятницкого. Сталину временно пришлось отступить. Всегда осторожный на этот раз он поторопился с форсированием наступления против Зиновьева. Но, возможно, это была провокация, своего рода пробный шар для зондирования ситуации. Делегация не удовлетворила просьбу Зиновьева об отставке. Пятницкому было поручено выработать меры, предотвращающие перенос дискуссии в ВКП(б) в другие секции Коминтерна. Совещание делегации поставило на вид Бела Куну (агитпропотдел ИККИ) за публикацию статьи Сталина в «Инпрекоре». Сталин вы­нужден был давать объяснения, что статья перепечатана из русской печати без ведома автора. Он заявил, что послал в редакцию еженедельника телеграмму: немедленно приостановить печатание статьи, а также распространение уже изданной части тиража[45].

В соответствии с принятым решением Центральный комитет ВКП(б) не поставил в повестку дня VI расширенного пленума ИККИ (февраль–март 1926 г.) вопрос о «новой оппозиции». Основной доклад на пленуме сделал Зиновьев, тем самым создавая иллюзию о благополучии в руководстве большевистской партии. Зиновьев поставил в заслугу Коминтерну преодоление новых правых уклонов в ряде компартий. Вслед за Б. Сувариным из ФКП были исключены А. Росмер и П. Монат. От руководства КПЧ удалены Б. Шмераль, А. Муна, А. Запотоцкий, К. Крейбих. В правом уклоне были обвинены осно­ватели Компартии Голландии во главе с Д. Вайнкопом. После то­го как было заменено руководство КПГ (Г. Брандлер, А. Тальгеймер) из партии была исключена большая группа бывших спартаковцев, создавших компартию немецкого пролетариата. Однако пришедшее на смену новое руководство КПГ во главе с Р. Фишер, А. Масловым и В. Шолемом так резко повернуло руль влево, что ИККИ вынужден был дезавуировать эту группу.

Все эти факты говорили о том, что Коминтерн все дальше смещался влево, питая истоки сектантства. У Зиновьева и Сталина в данный период не было серьезных расхождений в том, каким путем Коминтерну двигаться вперед.

Во время обсуждения доклада Зиновьева на VI пленуме ИККИ представитель берлинской организации КПГ Энгель выразил недо­вольство тем, что вопросы русской дискуссии скрываются от иностранных коммунистов. Он солидаризировался с позицией ленинградской партийной организации[46]. Против этого возразили делегаты КПГ А. Розенберг и Э. Тельман. Другие ораторы осторожно обходи­ли вопрос о положении в ВКП(б).

На расширенном пленуме впервые обсуждался вопрос о внут­рипартийной демократии. В своем докладе Зиновьев говорил о не­обходимости дать компартиям больше самостоятельности, широком привлечении представителей партий к руководству Коминтерном, усилении коллективности в работе Исполкома. «У Москвы широкие плечи, – сказал Зиновьев, – но нельзя всегда сидеть за этими плечами... Теперь надо быть самостоятельнее, а не только ждать того, что скажут в Москве»[47].

Постановка этого вопроса была отчасти реакцией на крити­ку методов руководства ИККИ некоторыми оппозиционно настроенны­ми делегатами. Так, скептически настроенный к опыту ВКП(б) А. Бордига (ИКП) отметил, что в Коминтерне в последнее время установился режим внутреннего террора, охоты за фракционностью, спортивного азарта в реализации своего рода «уложения о наказаниях» за проявление коммунистами своей индивидуальности[48]. Бухарин в своем выступлении учинил буквально разгром взглядов итальянского коммуниста.

Внешне VI пленум прошел без заметных столкновений между Зиновьевым и Сталиным. Однако Сталин использовал любой предлог, чтобы создать председателю ИККИ невыносимую обстановку, заставляя его все время оправдываться за свои слова или поступки. Например, когда пленум избрал Вуйовича в президиум сессии, Сталин выразил недовольство, ссылаясь на то, что Вуйович имеет партийное взыскание. Зиновьев объяснил, что это сделано по предложению В. Ломинадзе[49], дескать, спрашивай со своего сторонника. После выступления на пленуме Энгеля Зиновьев в ответ на упреки Сталина объяснил, что он никому из оппозиции не давал полномочий выносить вопрос о разногласиях в ВКП(б) на обсуждение[50]. Сталин усмотрел в докладе Зиновьева выпад против ВКП(б), когда председатель ИККИ говорил о расширении внутри­партийной демократии, а между тем этот вопрос получил свое отражение в решениях Х1V съезда ВКП(б). Оправдываясь по этим пунктам обвинения, Зиновьев писал: «При нынешнем положении в любой речи и даже в любой фразе можно найти повод для критики и т. п.»[51]

Таким образом, в вопросе о «новой оппозиции» особенно заметно проявилась зависимость Коминтерна от внутрипартийных расчетов руководителей ВКП(б) и групповых интересов. По собственной инициативе ИККИ не мог выразить даже традиционной поддержки линии большинства. Сталин и его сторонники считали, что идейный разгром Зиновьева на международной арене, еще не подготовлен.

Участие Коминтерна в ликвидации объединенного

троцкистско-зиновьевского блока

В период столкновения большинства ВКП(б) с «новой оппозицией» Троцкий занимал нейтральную позицию. Его сближению с платформой Зиновьева и Каменева мешало чувство обиды, а также идейно-политические расхождения. Эволюция Зиновьева в сторону левизны открывала перспективы объединения сил оппозиции для борьбы против курса Сталина и его диктаторских устремлений. Но главным толчком к отказу Троцкого от политики невмешательства послужила новая разоблачительная кампания, начатая по указанию центра спустя полтора-два месяца после ХIV съезда ВКП(б).

Летом 1926 года произошло слияние «старой» и «новой» фракции. И здесь Троцкий много узнал о том, как тройка провоцировала борьбу против «троцкизма», получил от новых союзни­ков ряд поучительных предупреждений. Позднее он воспроизвел один такой разговор в книге, посвященной Сталину: «Вы думае­те, говорил Каменев, что Сталин размышляет сейчас над тем, как возразить вам по поводу вашей критики? Ошибаетесь. Он ду­мает о том, как вас уничтожить, сперва морально, а потом, если можно, и физически. Оклеветать, организовать провокацию, подкинуть военный заговор, подстроить террористический акт. Поверьте мне, это не гипотеза»[52].

В феврале 1926 года к общепартийной кампании по разоблачению «троцкизм» подключилась делегация ВКП(б) в ИККИ, фактически руководимая Сталиным, хотя номинально ее главой еще оставался Зиновьев. Мануильский в докладе на партконферен­ции Московского военного округа 15 февраля 1926 года подверг критике оценку Троцким роли Соединенных Штанов Америки в мировой политике. Докладчик считал, что Троцкий преувеличивает мощь США и преуменьшает способность Европы, особенно европейского пролетариата, противостоять влиянию из-за океана. Мануильский критиковал также тезис Троцкого о создании Соединенных Штатов Европы, которые возможны лишь в результате социалистических революций на европейском континенте. Следовательно, заключал Мануильский, Троцкий не верит в победу социализ­ма в СССР.

Вывод в общем-то правильный. Позднее Троцкий будет нас­тойчиво утверждать, что сталинская теория построения социализма в отдельно взятой стране есть ничто иное, как национально-патриотическое извращение ленинской теории мировой революции. Но в данном случае Троцкий прислал протест, в котором писал, что политика, которую отстаивает Мануильский, есть «политика пассивная, выжидательная, хвостистская, беспринципная, бес­характерная, безыдейная и безответственная»[53].

Одновременно против Мануильского выступил и Зиновьев, что говорит о координации совместных усилий. Он взял под защиту ультралевых в Германии, в частности Р.Фишер, Г. Урбанса, кото­рых критиковал Мануильский. Сталин решил заступиться за свое­го сторонника. 15 мая 1926 года он написал письмо в делегацию ВКП(б) в ИККИ, в котором сообщил, что обнаружил в заявлении Зиновьева восемь "сплетен". В грубой форме Сталин поучал Зи­новьева, уличал в покровительстве как ультралевым, так и пра­вым течениям. При этом он допускал такие нелестные эпитеты: «И откуда только берется у т. Зиновьева это, достойное захудалых дворян, самомнение»[54]. Это была уже не идейная борьба, а объявление войны, аргументы здесь не играли никакой роли. Зиновьев отказался вести дальнейшую полемику, а написал лишь короткую записку, адресованную членам делегации: Сталину, Бухарину, Пятницкому, Мануильскому, Лозовскому, Ломинадзе: «Все содержа­ние и весь тон письма тов. Сталина от 15.05. показывает: I) полную нищету аргументов; 2) непреклонное желание автора сделать совместную работу невозможной. Письмо говорит само за себя. Отвечать по существу на него не буду»[55]. В этот период Сталин уже детально продумал план нанесения решающего удара по Зиновьеву. 26 июня 1926 года он написал В. М. Молотову: «Группа Зиновьева стала вдохновителем всего раскольнического в оппозиционных течениях, фактическим лидером раскольнических течений в партии». Сталин предлагал убрать его из ИККИ, ликвидировать пост председателя Исполкома, создать систему политсекретариатов[56].

В такой обстановке мог быть использован любой повод для того, чтобы окончательно расправиться с Зиновьевым. Такой повод был немедленно найден. Дело в том, что оппозиция, не имея возможности открыто проводить свои собрания, устраивала частные конспиративные совещания. Так, работник ИККИ Г. Беленький организовал в Подмосковье нелегальное собрание, на котором с докладом выступил кандидат в члены ЦК ВКП(б) М. M. Лашевич. Июльский (1926 г.) пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) квалифицировал этот факт как небывалый в партийной жизни расколь­нический шаг, как неслыханное в истории партии тайное собрание коммунистов для борьбы с Центральным Комитетом[57]. Несмотря на то, что роль Зиновьева в организации этой сходки не была доказана, ответственность за фракционное выступление возложили на него. Припомнили и дело Гуральского – Вуйовича, хотя и в этом случае вина председателя ИККИ оставалась под вопросом. Достаточно было того, что он является идейным лиде­ром оппозиции, что его единомышленники принимают участие в фракционной деятельности, что они используют подчиненный Зиновьеву аппарат ИККИ. Косвенное доказательство вины Зиновьева усматривалось в том, что он открыто не осудил участников оппозиции и не отмежевался от них. Так "дело Лашевича" превратилось по существу в "дело Зиновьева".

Начало нового этапа дискуссии в ВКП(б) скрыть от зарубежных коммунистов не удалось. После июльского пленума ЦК зап­рет на внутрипартийную информацию был снят. Теперь для сталин­ского большинства было выгодно включить Коминтерн в разобла­чительную кампанию против Зиновьева. Отношение к оппозиционному блоку в секциях Коминтерна было неоднозначным. Большинство коммунистов капиталистических стран поддерживало борьбу ЦК ВКП(б) против оппозиции. Некоторые находили, что ее на­до значительно усилить. Так, Георгий Димитров 19 сентября 1926 года пи­сал Д. З. Мануильскому о том, что надо срочно мобилизовать все силы Коминтерна в защиту единства ВКП(б). По его мнению, боль­шинство ЦК чересчур оптимистично и склонно недооценивать су­ществующую опасность со стороны оппозиции. Он считал недостаточным средство психотерапии и предлагал метод «партийной хи­рургии» по отношению к «объективно контрреволюционной роли русской оппозиции»[58].

Однако были и другие оценки сложившейся в ВКП(б) ситуации. 14 октября 1926 года по поручению Политбюро ЦК Итальянской компартии Антонио Грамши направил письмо в ЦК ВКП(б), в котором выражалась под­держка линии большинства. Вместе с тем в нем была обеспокоенность в связи с тем, что фракционная борьба может отразиться на руководящей роли ВКП(б) в Коминтерне. Далее шли слова, которые могли поставить Грамши в стан противников Сталина: «Товарищи Зиновьев, Троцкий, Каменев внесли большой вклад в наше революционное воспитание, они не раз очень энергично и строго, поправляли нас, они при­надлежат к числу наших учителей». Тем не менее, автор письма считал, что именно они больше всех ответственны за создавшееся положение. Затем выражалась уверенность, что «большинство ЦК ВКП(б) не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер»[59].

Получив это письмо, представитель ИКП в Москве Пальмиро Тольятти отказался передать его адресату. Хорошо зная положение в ВКП(б), он решился на такой шаг, чтобы избежать неминуемых осложнений, а может быть и тяжелых последствий во взаимоотношениях двух партий, между Коминтерном в целом и ИКП. Этот факт красноречиво говорит о том, что для секций Коминтерна было недопустимо даже в малейшей степени усомниться в правильности действий руководящего ядра ЦК ВКП(б).

После того как были проведены кадровые перестановки в ИККИ и завершена закулисная работа с предста­вителями компартий в Москве, убрать Зиновьева из Коминтерна было делом аппаратной техники. Чтобы предложение об этом было более убедительным, сочли нужным чтобы не Сталин, даже не русская делегация, а сам Исполком Коминтерна выступил иници­атором. 23 октября 1926 года делегация ИККИ на объединенном, пленуме Центрального комитета и Центральной контрольной комиссии ВКП(б) сделала заявление о недопустимости дальнейшего пребывания Зиновьева во главе Коминтерна. Аналогичное заяв­ление подписали находящиеся в Москве представители ряда компартий[60]. Объединенный пленум ЦК и ЦКК одобрил эту «инициативу». Президиум ИККИ внес вопрос о Зиновьеве на VII расширенный пленум Исполкома[61].

Объединенный пленум ЦК и ЦКК сделал предупреждение членам Центрального комитета Л. Д. Троцкому, Г. Е. Зиновьеву, Л. Б. Каменеву, Г. Л. Пятакову, Г. Е. Евдокимову, Г. Я. Сокольникову, И. Т. Смилге и кандидату в члены ЦК К. И. Николаевой за участие во фракционной работе. За организаторскую деятельность во фракции Троцкий был выведен из состава Политбюро, а Каменев освобожден от обязанностей кандидата в члены Политбюро[62]. Следовательно, главные соперники Сталина теперь не могли составить ему никакой конкуренции в высшем руководящем органе партии.

В порядке подготовки к расширенному пленуму ИККИ 18 ноября 1926 года Политбюро ЦК пополнило состав русской делегации в Исполкоме Коминтерна десятью новыми членами, а Зиновьева вывело из состава делегации. Ему уже подыскали новую должность, не связанную с партийной работой[63]. Эти организационные меры были предприняты на случай, если оппозиция попытается развязать дискуссию на пленуме ИККИ. Чтобы этого не случилось, Политбюро не рекомендовало ни Троцкому, ни Зиновьеву брать слово для выступления.

На VII пленуме ИККИ (ноябрь–декабрь 1926 г.) русский вопрос уже не замалчивался, а наоборот, стал центральным пунктом повестки дня. Еще накануне открытия пленума, 21 ноября 1926 года, Зиновьев подал заявление с просьбой освободить его от должности председателя ИККИ и от работы в Коминтерне. Делегаты проголосовали за удовлетворение этой просьбы. Пленум принял решение упразднить пост председателя ИККИ. За этим актом стояло отнюдь не стремление усилить коллективность руководства Коминтерна за счет введения института политтического секретариата. Он являл собой начало курса на авторитарное руководство международным коммунистическим движением лидером большевистской партии. Сталин не мог допустить, чтобы в недрах Коминтерна появился новый лидер, который мог бы составить ему конкуренцию. То, что случилось с Зиновьевым, больше не должно повториться. По словам ветерана Итальянской компартии Джузеппе Берти, Сталин понимал, что нельзя разбить Троцкого в СССР, не сокрушив так­же его международной авторитет. Чтобы стать наследником Лени­на, недостаточно быть общепризнанным руководителем ВКП(б) и Советского государства, нужен был высокий международный престиж. Когда партия избрала путь построения социализма в одной стране, проблемы Коминтерна стали производными от главного внутреннего фактора. Однако, пишет далее Берти, Сталин отдавал себе отчет в том, что «единоличное лидерство в своей стране возможно при условии, если он станет признанным вождем мирово­го коммунистического движения»[64].

На VII пленуме ИККИ впервые в истории Коминтерна Сталин выступил с основным докладом. Он был посвящен положению в ВКП(б) и назывался «Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии». Ссылаясь на ленинскую работу «О кооперации», в которой говорилось, что в СССР имеется все необходимое для построения полного социалистического общества, докладчик обосновал теорию построения социализма в отдельно взятой стране. Правда, здесь он внес уточнение: победа социализма не будет полной и окончательной, поскольку нет гарантии от империалистической агрессии. Следовательно, лишь революция в нескольких странах сделает победу социализма окончательной[65]. Основное содержание доклада Сталина сводилось к разоблачению идейных позиций и фракционных действий оппозиции и обоснованию решительной борьбы против всяких попыток нарушить идейное и организационное единство ВКП(б) и Коминтерна. Докладчик пришел к выводу, что фронт оппозиции слился на деле с фронтом противников и врагов диктатуры пролетариата[66].

Впервые на форумах Коминтерна представители объединенного блока выступили с программными речами в защиту своих взглядов. На этот раз Зиновьев и Троцкий пренебрегли внутрипартийной дисциплиной и воспользовались своим правом делегата.

В выступлении Зиновьева была по существу представлена альтернативная концепция развития социализма с упором на левосектантскую ориентацию: усиление борьбы против кулака, ограничение роста капиталистических элементов в городе, убыстрение темпов индустриализации, повышение жизненного уровня рабочих, под­держка ультралевых, борьба против правых оппортунистов в Коминтерне. Лейтмотивом его речи была идея, что построить социализм в отдельно взятой стране невозможно, что партия, как орудие построения социализма перерождается, что внутрипартийный режим не соответствует ленинским принципам демократического централизма. Зиновьев отклонил все обвинения против себя и своих сторонников и, уходя из ИККИ, провозгласил: «Да здравствует Коминтерн! Да здравствует единство Коммунистического Интернационала и коммунистических партий!»[67].

В своем выступлении Троцкий отверг предъявляемое ему обвинение в создании собственной доктрины и доказывал, что после Октябрьской революции он всегда стоял и стоит на платформе большевизма, разделял и разделяет учение Ленина. «Теория троцкизма искусственно фабрикуется, – сказал он, – против моих намерений, моих убеждений и моих действительных взглядов»[68]. Здесь, конечно, он лукавил. Троцкий всегда хотел выделиться и на все имел свой подход. Он опроверг «биографический метод» идейной борьбы, то есть попытку связать с текущей политикой ошибки прошлого и исполь­зовать их с целью дискредитации политического оппонента. Правда, он тут же мастерски использовал этот метод против Д. З. Мануильского, Д. Пеппера, И. В. Сталина. Однако, отмечал Троцкий, главная ошибка Сталина не в прошлом, а в настоящем: в разгар идейной борьбы Сталин выдвинул несостоятельную и противоречащую марксизму-ленинизму теорию построения социализма в отдельно взятой стране[69].

В защиту оппозиции выступили В. Вуйович (КИМ) и пред­ставитель веддингской организации КПГ Ризе. Все остальные ораторы (34 человека) осудили платформу оппозиционного блока; из них 15 – по списку, заготовленному в делегации ВКП(б) в ИККИ на слу­чай, если оппозиционеры возьмут слово для выступления.

VII пленум ИККИ полностью присоединился к выводам и оценкам доклада Сталина. Он охарактеризовал троцкистско-зиновьевскую оппозицию как блок раскольников, скатившихся на меньшевистские позиции. Пленум обязал секции Коминтерна вес­ти решительную борьбу против всяких попыток оппозиционеров нарушить идейное организационное единство партии[70].

Осуждение русской оппозиции абсолютным большинством пред­ставителей компартий объяснялось тем, что вынесенный на обсуж­дение VП пленума ИККИ вопрос был уже решен ВКП(б). Согласно постановлению пленума к резолюции «По русскому вопросу» была приложена резолюция ХV Всесоюзной партийной конференции «Об оппозиционном блоке в ВКП(б)». Участники пленума знали, что оппозиция представляет собой меньшинство, за которым стоит незначительная часть партии. Оппозиционеры были виноваты уже тем, что посмели защищать свои взгляды, тем самым они поставили под удар монолитность рядов коммунистического движения. «Та мотивировка, которой оппозиционные товарищи пытаются прикрыть свое дружное выступление, – сказал представитель компартии Австрии Фиала, – не играет роли»[71]. Но и аргументация, приведенная Зиновьевым, Каме­невым, Троцким, была не убедительной. Она носила академический характер, которая многими характеризовалась как голая схоластика. «Бездонный мешок цитат» из произведений Маркса, Энгельса, Ленина, высыпанный Зиновьевым, не убедил его оппонентов, которые стояли на том, что построить социализм в одной стране можно и необходимо. Сторонников Троцкого обвиняли в том, что они отнимают веру рабочих СССР и всего мира в успех строительства социализма. Большинство делегатов не поверило Зиновьеву, который прежде учил коммунистов быть беспощадными по отношению к «троцкизму». Не только учил, но и показывал пример непримиримой борьбы против Троцкого. Бывший председатель ИККИ обвинялся в измене делу Коминтерна.

После VП пленума ИККИ решающую роль в Коминтерне стали играть члены и кандидаты в члены Политсекретариата Исполкома: И. В. Сталин, Н. И. Бухарин, Д.З. Мануильский, И. А. Пятницкий, В. М. Молотов, А. Лозовский. К работе делегации ВКП(б), кроме названных лиц, стали привлекаться В. Ломинадзе и Л. Шацкин. Руководящее положение в Комин­терне занял Бухарин. Однако самостоятельную политику Бухарин проводить не мог. Все наиболее принципиальные вопросы решались в делегации ВКП(б), фактически руководимой Сталиным. Бухарин нужен был Сталину как союзник для окончательного искорене­ния троцкизма в Коммунистическом Интернационале.

Оставаясь кандидатом в члены ИККИ, Троцкий мало участво­вал в текущей работе Коминтерна. Как и раньше, его тактикой борьбы было написание записок, писем, составление деклараций и заявлений по крупным проблемам международной политики. Лишенный трибуны Зиновьев также атаковал ЦК ВКП(б) и ИККИ записками и статьями, которые, как правило, в печать не попадали. Пред­метом споров в этот период стали тактические вопросы, связан­ные с деятельностью Англо-русского комитета и отношением китайской компартии к партии Гоминьдан.

Как и раньше одним из центральных вопросов разногласий между большинством и меньшинством в ВКП(б) был вопрос о внутрипартийной демократии в Коминтерне и его секциях. Троцкий, хоро­шо зная всю механику принятия решений в ИККИ, констатировал, что со времени V конгресса Коминтерна его Исполком лишь номинально был руководящим органом. Фактически все вопросы решались Политбюро ЦК ВКП(б), а точнее Секретариатом ЦК, стоящим над партией. Дело не в идейном влиянии, указывал Троцкий, а в чисто закулис­ном аппаратном могуществе Секретариата, который перекраивал состав руководящего органа Коминтерна, хотя это является преро­гативой конгресса. «При условиях диктатуры партии, – писал Троцкий, – в руках партийного руководства сосредоточивается та­кая гигантская власть, какой не знала ни одна политическая организация в человеческой истории»[72].

Зиновьев был более сдержан в оценке бюрократизма в партии и Коминтерне, поскольку он вмес­те со Сталиным был причастен к деформации принципов внутрипартийной жизни. Тем не менее в «Заявлении 83-х» подписанном и Зиновьевым, признается, что вся тактика подготовки ХV съезда ВКП(б) (декабрь 1927 г.) находится в полном противоречии с ленинскими нормами партийной жизни[73].

Оппозиция отрицала длительный характер стабилизации капи­тализма, называя ее временной, частичной, шаткой, гнилой. Исхо­дя из этого, она извращенно трактовала тактику единого фронта, которую рассматривала как орудие разрушения реформизма и разоблачения социал-демократических вождей. Троцкий, Зиновьев и другие оппозиционеры требовали разрыва с Генеральным советом британских тред-юнионов и ликвидации Англо-русского комитета единства (АРК), созданного в 1925 году.

В оценке китайской революции оппозиция полностью расхо­дилась с платформой Сталина-Бухарина, нашедшей свое отражение в резолюции VП пленума ИККИ. Троцкий стоял за немедленное перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, выступал за немедленное свержение правительства левого Гоминьдана. После контрреволюционного переворота Чан Кайши в апреле 1927 года Троцкий возложил вину за поражение революции на Исполком Коминтерна. Зиновьев характеризовал взгляды Сталина на национально-освободительное движение как разрыв со взглядами классиков марксизма-ленинизма. Неудача с АРК, поражение китайской революции, казалось бы, говорили в пользу оппозиции. Но ее левосектантские установки также не могли привести к успеху.

На VIII пленуме ИККИ (18–30 мая 1927 г.) Троцкий перешел в решительное наступление на политику сталинского большинства по вопросам международной политики. Он уже не критиковал, а разоблачал «позорную политику» Коминтерна по китайскому вопросу, потребовал роспуска Англо-русского комитета единства, взял под защиту исключенные из Коминтерна ультралевые группы, расценил внутрипартийный режим как наибольшую опасность для Коминтерна. С выступлением Троцкого солидаризировался В. Вуйович, освобожденный в сентябре 1926 году от должности секретаря Исполкома КИМа за фракционную деятельность. VIII пленум ИККИ осудил взгляды и поведение Троцкого и Вуйовича как вылазки «политических дезертиров» и дал полномочия Исполкому и Интернациональной контрольной комиссии исключить их из состава ИККИ, если они будут продолжать фракционную борьбу[74].

С лета 1927 года Троцкий усиливает идейную борьбу против ЦК ВКП(б) и ИККИ, обвиняя их в сползании на центристские, да­же правооппортунистические позиции, в перерождении руководства партии. Сталин посчитал, что настало время для окончательного отлучения Троцкого от Коминтерна. 27 сентября 1927 года на засе­дании Президиума ИККИ и ИКК Троцкому и Вуйовичу было предъявлено обвинение в продолжении фракционной борьбы. Основания для принятия решительных мер не хватало. Поэтому в ход была пуще­на версия о подготовке троцкистами военного переворота. Вещественным доказательством обвинения был шапирограф для размножении нелегальных изданий оппозиции. Для провокационных целей в оппозиционную группу был внедрен агент НКВД[75].

С докладом на заседании Президиума ИККИ выступил О. Куусинен, его поддержали М. Торез, Н. И. Бухарин, К. Крейбих, Д. Пеппер, Р. Шюллер, З. Ангаретис. С большой обвинительной речью против оппозиционного блока выступил Сталин, который до­казывал, что партийный режим, который ныне существует, сложил­ся еще при Ленине, что рассадником перерожденчества является оппозиция, что именно ее представители рвутся в Бонапарты. «Основное несчастье оппозиции, – сказал Сталин, – состоит в том, что она не понимает тех вещей, о которых она здесь болтает»[76].

Зная, что это заседание является прощанием с Коминтер­ном, Троцкий с предельной откровенностью высказался о порядках в Интернационале, системе его ценностей, роли Сталина в нем. Он считал, что вся политика Коминтерна, начиная с V конгресса, это нагромождение ошибок, а чем ошибочнее линия, тем больше требуется репрессий для поддержания формальной дисциплины. Поэтому сложилась практика: «кто борется против сталинского кур­са внутри европейских компартий, тот исключается»[77]. Вся политика Сталина, указывал Троцкий, направлена на раскол, вернее, на ряд последовательных отколов. Он убеждал делегатов, что новое исключение, которое им подсказывает Сталин, ничего не изменит, так как основные вопросы все равно решаются вне Коминтерна[78]. Вуйович, вторя Троцкому, сказал, что сегодняшнее исключение является сигналом к массовой чистке. Обращаясь к членам ИККИ, он сказал: «Сталин хочет умыть руки и спрятаться за вас»[79]. Президиум ИККИ единогласно исключил Троцкого из кандидатов, а его сподвижника Вуйовича из членов Исполкома. Резолюция была отредактирована Сталиным.

Таким образом, на пути к единоличной власти Сталин поднял­ся еще на одну ступеньку. Наиболее опасные соперники были дискредитированы и исключены из руководящих органов партии и Коминтерна. Поддерживая курс большинства ЦК ВКП(б), зарубежные коммунисты объективно укрепляли авторитарные стремления Сталина, выступая на стороне тех, кто сегодня сильнее. Воспоминания И. Силоне (С. Транквилли) дают убедительный ответ на вопрос о том, как это происходило. При обсуждении меморандума Троцкого о китайской революции на заседании Президиума ИККИ И. Силоне и П. Тольятти выразили желание ознакомиться с самим документом, прежде чем утвердить его. Тогда вмешался Сталин и заявил: раз итальянские товарищи с заявлением Троцкого не ознакомлены, надо отложить обсуждение вопроса и проинформировать Силоне и Тольятти о положении дел. Роль «информатора» была поручена В. Коларову, который в непринужденной обстановке, за чашкой чая в номере гостиницы «Люкс» сказал Силоне и Тольятти примерно следующее: во-первых, я тоже не читал меморандума Троцкого; во-вторых, если бы даже Троцкий прислал мне секретно этот документ, то я отказался бы его читать, ибо он, откровенно говоря, не представляет для меня интереса; в-третьих, мы не ищем исторической правды, а констати­руем факт борьбы в Политбюро. В этой борьбе сила, то есть боль­шинство, на стороне Сталина, поэтому мы поддерживаем Сталина, а не Троцкого[80].

Борьба против "правых" и примиренцев в Коминтерне

Заключительный этап утверждения в партии авторитарного режима связан с устранением Сталиным так называемой правой группировки во главе с Н.И. Бухариным, А. И. Рыковым и М. П. Томским. Указанные лица, помогая Сталину расправляться с левой оппозицией, очевидно, полагали, что тем самым они способствуют установлению в партии мира и прочного единства. Лучше всех технологию власти и коварные замыслы Сталина понимал Троцкий, который еще в сентябре 1926 года точно предсказал, как пройдет «борьба за единство» партии после того, как генсек уберет с политической арены своих соперников из левой оппозиции. «Единоличие и управление партией, – писал он, – которое Сталин и его более узкая группа называют «единством партии», требует не только разгрома, устранения и отсечения нынешней объединенной оппозиции, но и постепенного отстранения от руководства более авторитетных и влиятельных представителей ныне правящей фракции. Совершенно ясно, что ни Томский, ни Рыков, ни Бухарин – по своему прошло­му, по авторитету своему и пр. – не могут и не способны играть при Сталине ту роль, какую :играют при нем Угланов, Каганович, Петровский и пр. Отсечение нынешней оппозиции означало бы неизбежное фактическое превращение в оппозицию остатков старой группы в ЦК»[81].

Пророчество Троцкого оказалось зловещим. К реализации своего тайного замысла Сталин приступил очень скоро после окон­чательного разгрома троцкистов и зиновьевцев. Урок борьбы с Зиновьевым учил его, что нельзя давать Бухарину возможности укрепить свой международный авторитет как теоретика коммунизма. Тем более, что, став лидером Коминтерна, Бухарин активно искал ответы на вопросы, поставленные новой ситуацией в мире, пыта­ясь выйти за рамки прежних догматических схем. Однако поиски эти были ограничены жестко очерченным кругом дозволенного, за чем пристально следил Сталин.

Рационализм, неторопливая осмысленность, трезвый расчет и практицизм всегда третировались в Коминтерне как признак правого уклона. На использовании этого стойкого предрассудка решил сыграть Сталин в борьбе против Бухарина и его сторонников. Здесь особенно ярко проявилось его комбинаторское искусство. Стремясь показать себя сторонником средней линии, он начал подготовку наступления на правый фланг коммунизма, кото­рый приобрел определенный политический авторитет в борьбе против левой оппозиции. Разбив левый уклон, развернув шумную кам­панию против «троцкизма», Сталин начал исподволь готовить поворот в сторону только что отвергнутого курса.

Кампания против Бухарина началась на ХV съезде ВКП(б), состоявшемся в декабре 1927 года. Впервые делегаты, близко связанные со Сталиным, открыто, хотя и осторожно критиковали бухаринский доклад о деятельности Коминтерна. Работники КИМа Л. Шацкин и В. Ломинадзе, а также генеральный секретарь Исполнительного бюро Профинтерна С. А. Лозовский не согласились с определением западного капитализма как государственного и обвинили докладчика в игнорировании зарождавшейся «правой опасности в Коминтерне»[82]. По сути дела, они критиковали не бухаринское руководство Коминтерна, а самого Бухарина как партийного теоретика. Теория государственного капитализма была серьезным компроме­тирующим материалом для репутации Бухарина, которого называли любимцем партии. Сталин отмежевался от этих критических выступлений: надо было создать впечатление, что он лоялен и терпим к докладчику. «Вылазка этих второстепенных подставных лиц, – пишет американский историк С. Коэн, – явилась началом кампании Сталина, в которой он искусно использовал Профинтерн и комсомол для подрыва авторитета правого крыла Политбюро»[83].

Подготовка и проведение VI конгресса Коминтерна дали возможность Сталину расширить плацдарм борьбы против правых. В апреле 1928 года по поручению Политбюро Бухарин закончил работу над проектом программы Коммунистического Интернационала. После обсуждения его в Политбюро и последующей доработки проект был внесен в ИККИ и 25 мая опубликован для обсуждения.

В этом документе Бухарин творчески осмысливал проблемы, связанные со стабилизацией капитализма, научно-технической реорганизацией капиталистического хозяйства, что делало его не только способным к стабилизации, но в некоторых случаях и к росту производительных сил. Такой взгляд на буржуазное общество в отличие от концепции Зиновьева и Троцкого, выступивших в 1926 года с заявлением, что стабилизация завершилась, был реалистичным, основанным на конкретном анализе действительности. Он был не­приемлем для догматического мышления Сталина, который внес в проект программы Коминтерна поправки в традиционном духе не­прочности капиталистической стабилизации, дальнейшего развития противоречий, ведущих к резкому обострению общего кризиса капитализма[84].

14 июля 1928 года Бухарин послал в делегацию ВКП(б) в ИККИ проект тезисов о международном положении и задачах Коммунисти­ческого Интернационала. 16 июля делегация в составе Сталина, Бухарина, Рыкова, Молотова, Лозовского, Мануильского и Пятницкого рассмотрела и одобрила проект, внеся в него поправки. Позднее, в апреле 1929 года в речи на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин обвинил Бухарина в том, что он разослал не одобренные русской делегацией тезисы представителям зарубежных компартий[85].

Уже во время VI конгресса делегация ВКП(б) еще раз обсуждала бухаринский проект и существенно расставила акценты в сторону левизны. Западный исследователь А. Авторханов в книге «Тех­нология власти» указывает, что именно Сталин без ведома Бухарина и без санкции Политбюро разослал свои поправки зарубежным делегациям. В чем состоял смысл такой акции? Обескураженные делегаты должны были сделать для себя сенсационное открытие: оказывается не Бухарин, а Сталин является выдающимся теоретиком большевизма[86]. Дезавуирование тезисов Бухарина породило у иностранных коммунистов подозрение о наличии разногласий в руководстве ВКП(б). В связи с этим Бухарин обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с просьбой развеять эти подозрения. 30 июля 1928 года было сделано заявление в сеньорен-конвент конгресса, в котором был выражен протест против распространения вредных слухов о наличии разногласий в Политбюро ЦК. Заявление подписали И. В. Сталин, Н. И. Бухарин, К. Е. Ворошилов, Я. Э. Рудзутак, В. М. Молотов, А. И. Рыков, М. П. Томский, М. И. Калинин, В. В. Куйбышев[87].

Это было неправдой. Война против Бухарин была уже начата, но ей пока не придавали публичного характера. Примерно за два месяца до этого заявления Бухарин писал Сталину, что он не при­нимает брошенного вызова, но просит об одном: «Дай возможность спокойно провести конгресс; не делай лишних трещин здесь; не создавай атмосферы шушуканий... Кончим конгресс... и я буду готов уйти куда угодно, без всяких драк, без всякого шума и без всякой борьбы»[88]. Корректировка тезисов в сторону заострения курса против социал-демократии вообще и левой в особенности, против «пра­вых» и «примиренцев» в компартиях служила идеологическим оправданием похода тех сил, которые не соглашались с «левым поворотом» Коминтерна. А упоминание о железной дисциплине должно было напомнить «правым», что Коминтерн, как и ранее в борьбе с левыми, не потерпит образования никаких фракционных группи­ровок со стороны «правых» уклонистов.

Именно тогда, когда Сталин призвал к соблюдению дисциплины в компартиях, Бухарин решился отстаивать внутрипар­тийную демократию, необходимость критики и самокритики, коллек­тивности руководства. В докладе на VI конгрессе Коминтерна он говорил о симптомах усиления бюрократизма в ВКП(б) и других партиях. Они проявлялись в сверхцентрализме и полном отсутствии какой-либо инициативы у местных организаций. Теперь го­ворить об этом было поздно. Слишком много сил было потрачено Бухариным в период его борьбы против троцкистов и зиновьевцев для доказательства несостоятельности и демагогичности подобных суждений.

В утвержденных VI конгрессом тезисах «Международное положение и задачи Коммунистического Интернационала» все сталинские формулировки вошли в окончательный текст. Опираясь на благословение Коминтерна, Сталин перешел в наступление против «правых» и «примиренцев», покровителем которых назывался Бухарин. Поводом для наступления стал германский вопрос, который после VI конгресса неожиданно стал своего рода предвестником крупных событий в Коминтерне. Дело в том, что секретарь гамбургской организации КПГ близкий друг Эрнста Тельмана И. Витторф присвоил 1850 марок из партий­ной кассы и был разоблачен как похититель. 26 сентября 1928 года ЦК КПГ исключил Витторфа из партии и отстранил Тельмана от ру­ководства КПГ до окончательного выяснения обстоятельств дела. Эта акция прошла под руководством Эверта и Герхардта, которых поддержало большинство членов Центрального комитета. Не согласованное с Москвой решение в отношении руководителя компартии Германии глубоко возмутило Сталина. 1 октября 1928 года он писал Молотову: «Этот акт продиктован крайней степенью фракционности Эверта и Герхардта, поставивших интересы своей фракции выше интересов партии и КИ. Никаких смягчающих вину обстоятельств я здесь не вижу. Эверта и Герхарда надо исключить из ЦК и отозвать из Германии»[89].

На заседании Исполкома Коминтерна б октября 1928 года по предложению Сталина Тельман был восстановлен на посту председателя КПГ, а действия Эверта и Герхарта квалифицировались как борьба с революционным руковод­ством, имеющая цель прикрыть правый уклон в германской компар­тии. Сталин обвинил Бухарина, предлагавшего санкционировать октябрьское решение ЦК КПГ, в отступлении от директив VI конгресса Коминтерна[90].

Чувствуя поддержку мощного покровителя, Тельман открыто выступил с критикой доклада Бухарина на VI конгрессе Коминтерна, в то время как в ВКП(б) еще не была начата кампания разоблачения «правых» ошибок Бухарина, Рыкова, Томского. То, что Сталин не торопился делать по линии своей партии, Тельман спешил осуществить по линии Коминтерна. Потом к разоблачительной кам­пании присоединился руководитель КИМа Р. Хитаров. Ясно, что за его спиной стояла делегация ЦК ВКП(б) в ИККИ. Попытки Бухари­на призвать критиков к ответу не получили поддержку у Сталина.

19 декабря 1928 года на заседании Президиума ИККИ Сталин сделал большой доклад с критикой позиции секретаря ИККИ Ж. Эмбер-Дро и представителя Итальянской компартии в ИККИ Серра (А. Таска), которые обвинялись в том, что они «попали в болото оппортунизма». Он призывал к беспощадной борьбе против правых и примиренцев, отравляющих атмосферу «социал-демократическим идейным хламом»[91]. Фамилия Бухарина не упоминалась. «Естественно, – отмечал Эмбер-Дро, – обвинение было нацелено также против Бухарина»[92].

На Апрельском (1929 г.) пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) Сталин уже открыто обвинил Бухарина в том, что он всячески уклонялся от принятия решения ИККИ об исключении из КПГ Г. Брандлера и А. Тальгеймера за принадлежность к «правому» уклону. Ему вменялась также вина в поддержке позиции Эмбера-Дро и Серра. По докладу Сталина пленум осудил взгляды Бухарина, Рыкова и Томского как несовместимые с генеральной линией партии и совпадающие с позицией правого уклона. Бухарин был освобожден от работы в редакции «Правды» и в Коминтерне. Президиум ИККИ в соответ­ствии с этим постановлением 25 июня 1929 года вывел Бухарина из руководящих органов Исполкома Коминтерна.

Таким образом, в течение шести лет, умело комбинируя, ма­неврируя, стравливая своих потенциальных соперников в борьбе за пост руководителя партии и государства, опираясь на развет­вленный аппарат административно-командной системы и преданные ему партийные кадры, пугая партию опасностью ее раскола, Сталин медленно, но уверенно шел к намеченной цели. Убрав с политической арены крупнейших деятелей Октября, ближайших сподвижников Ленина, он стал единоличным лидером партии и Коминтер­на. Это стало предпосылкой создания легенды о гениальном тео­ретике марксизма, великом вожде трудящихся всех стран.

На вопрос, как большинство ЦК партии одержало победу над оппозиционерами, Сталин ответил: «Известно, что Троцкий после Ленина был самым популярным в нашей стране. Популярны были Бухарин, Зиновьев, Рыков, Томский. Нас мало знали. Меня, Молотова, Ворошилова, Калинина... Мы были практики во время Ленина, его сотрудники. Но нас поддерживали средние кадры, разъясняли наши позиции массам. А. Троцкий не обращал на эти кадры никакого внимания»[93].

Троцкий же объяснял свое поражение тем, что тактика ле­вой оппозиции была основана на прямой апелляции к массам. При­зыв к наступлению, когда не было революционного подъема в мире, не находил отклика в массах. Следовательно, заключал он, в этих условиях мы не могли рассчитывать на победу[94].

Коминтерн, будучи вовлеченным сталинским большинством ЦК ВКП(б) во внутрипартийную борьбу, сначала всецело поддержал умеренное крыло в борьбе против «троцкизма», а затем центристское большинство в борьбе против «правых». Солидаризировавшись со сталинской линией, Коминтерн повторил эти маневры в компартиях капиталистических стран. Главным критерием определения фракционности в секциях Коминтерна было отношение к «уклонам» в ВКП(б). Итогом участия компартий в кампании по разоблачению троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев стали укрепление командных методов руководства, запрет на самостоятельность принятия решений, нетерпимость к любым формам инакомыслия, рост догматизма, начетничества и сектантства. Все это вызывало серьезные политические кризисы в международном коммунистическом движении.

Новый курс Коминтерна и сталинские репрессии 30-х годов

После распада СССР и краха социалистической системы тема истории Коммунистического Интернационала потеряла свою политическую актуальность. Однако осталась научная проблема, состоящая в том, чтобы дать всестороннюю и объективную оценку деятельности этой международной революционной организации, оказывавшей значительное влияние на международную обстановку в течение почти четверти века (1919-1943 гг.). В последние годы историография и источниковая база истории Коминтерна пополнилась новыми интересными работами и сборниками документов, которые ранее были недоступны для историков. Тем не менее, еще многие страницы истории Коминтерна в полной мере не раскрыты. Среди них вопрос о влиянии внутренних трагических событий 30-х годов в Советском Союзе на проведении нового политического курса Коминтерна, направленного на создание единого рабочего и широкого народного фронта против фашизма и угрозы новой мировой войны.

Поворот в политике Коминтерна был осуществлен на VII конгрессе (июль – август 1935 г.). Выработка нового стратегического и тактического курса готовился долго, так как потребовал пересмотра многих стереотипов, укоренившихся в международном коммунистическом движении и его руководстве – Исполкоме Коминтерна (ИККИ). Смыл решений конгресса состоял в том, чтобы преодолеть раскол в международном рабочем движении, принципиально изменить свое отношение к социалистическим и социал-демократическим партиям, к профсоюзным, молодежным и другим организациям, находившимися под влиянием Социалистического Рабочего Интернационала и Международного объединения профсоюзов (Амстердамского Интернационала профсоюзов). До сих пор, в соответствии с указаниями Сталина, Коминтерн считал социал-демократию своим главным противником в борьбе за мировую революцию. Вопрос о мировой революции временно снимался с повестки дня.

Осуществление нового курса Коминтерна проходило крайне напряженно вследствие того, что груз прежнего сектантства давил на образ мышления и психологию лидеров и активистов компартий капиталистических стран. Социал-демократы также трудно шли на сближение с коммунистами, так как они помнили, что в прежние годы Коминтерн использовал тактику единого рабочего фронта для разоблачения «предательства» партнеров. Взаимные обиды преодолевались с трудом. Тем не менее, тактика консолидации антифашистских и антивоенных сил себя оправдывала. Созывались международные конгрессы в защиту мира, в ряде стран были созданы общие антифашистские и антивоенные комитеты, проводились совместные акции. Активно включились в борьбу против фашизма профсоюзные, женские, молодежные, спортивные, пацифистские и иные организации разной политической направленности. И все же возможности политики единого народного фронта не были полностью исчерпаны.

Среди факторов, существенно тормозивших движение за единый фронт была внутренняя политика советского государства. Дело в том, что выработка и осуществление новой политической линии Коминтерна проходили в тот момент, когда в Советском Союзе начались массовые репрессий против видных государственных и партийных деятелей СССР, работников Коминтерна, руководителей зарубежных коммунистических партий, иностранных граждан. Истребление Сталиным людей, с именами которых ассоциировалась русская революция и строительство социализма, вызвало даже у друзей СССР за рубежом растерянность, непонимание и недоверие к политике Москвы. Сталинский государственный террор стал предметом антисоветской и антикоминтерновской пропаганды фашистской, буржуазной и социал-демократической печати. Умело использовали этот факт и троцкисты.

 У зарубежных сторонников СССР острую реакцию всегда вызывала проблема социалистической демократии и нарушение прав человека. Советское руководство в ответственный момент, требующей консолидации демократических сил всех стран, дало сильный аргумент в руки противников единства. Часть западного общества, в их числе и сторонники Советского Союза отшатнулась от мероприятий, проводимых Коминтерном и его национальными секциями. То, что Коминтерн проводил политику, диктуемую Кремлем, ни для кого не являлось секретом. Об этом неустанно твердила буржуазная и социал-демократическая печать западных стран. Волна арестов, прокатившаяся в аппарате Исполкоме Коминтерна, укрепило это убеждение.

В обстановке массового террора в СССР Коминтерн не занял, а реально и не мог занять самостоятельной позиции. Более того, он выступил в роли убежденного сторонни­ка репрессий, раздувая сталинский тезис о том, что страна покрыта густой сетью шпионских центров, контрреволюционных и диверсионных организаций. «Враги народа» и «шпионы» были выявлены среди руководящих работников Коминтерна. По неполным данным репрессиям подверглись не менее 100 человек[95]. Встать на защиту обвиняемых означало поддержку их «преступных» действий. Это было опасно для жизни.

Дело здесь не только в страхе. Руководство Коминтерна было убеждено, что очищение рядов партии от «изменников», «ренегатов», «двурушников» и иных «антисоветских элементов» законно, как необходимая защита социалистического строя в СССР. В духе полного доверия к органам НКВД и политике Сталина ИККИ вел идеологическую работу, давал указания по развертыванию кампании осуждения «контрреволюционной деятельности» троцкистов в СССР и в других странах.

Однако важно подчеркнуть и другое. Отдельные руководящие ра­ботники ИККИ, в том числе Генеральный секретарь Г. Димитров, видя абсурдность обвинений коммунистов, которых они хорошо знали, обращались в органы НКВД и прокуратуры с выражением сомнения в обоснованности арестов. Но дело зависело не от следствия, а от воли Сталина. Понимая это, 28 марта 1938 года деятель Коминтерна, директор Института мирового хозяйства и мировой политики Е.С.Варга написал письмо Сталину о кадрах нелегальных коммунистических партий и массовых арестах в СССР. Обращение к «вождю народов» было вызвано тревогой истощения и деморализации кадрового состава компартий фашистских стран. Этот процесс происходил на следующим линиям: 1). Часть кадров гибла в составе интернациональных бригад в Испании; 2). Еще большая часть бывших активистов была арестована в Советском Союзе. Находившиеся еще на свободе иностранные коммунисты были деморализованы и обескуражены, так как иностранцы в СССР без разбора рассматриваются как шпионы. «Многие вследствие постоянной боязни полусумасшедшие, неспособны к работе»[96]. 3). Кадры подпольных партийных организаций в фашистских странах деморализованы вследствие того, что они узнают о массовых репрессиях в Советском Союзе из буржуазных газет и через троцкистов.

Это письмо могло привести к аресту его автора, как защитника арестованных вредителей и шпионов. Поэтому Варга в начале своего письма заявил: «Чтобы предупредить всякое недоразумение, я хотел бы подчеркнуть, что при нынешних условиях, считаю совершенно правильным скорее арестовать двух невинных, чем не поймать одного шпиона!»[97]. Судьба была благосклонна к автору дерзкого письма, но ситуация ничуть не изменилась.

Исполком Коминтерна начал кампанию разоблачения «контрреволюционного троцкизма в начале 1935 года. Он без колебаний принял официальную версию, выдвинутую органами прокуратуры СССР. Глав­ный удар наносился по Г. Е. Зиновьеву, бывшему руководителю Коминтерна, и Л. Б. Каменеву, возглавлявшему вместе с Зиновьевым «новую оппозицию». Цель кампании – морально и политически дискредитировать, и по сути дела до решения суда подталкивать общественное мнение к требованию самой суровой расправы. В передовой статье «От фракционной борьбы против партии к замаскированной белогвардейской организации» журнал «Коммунистический Интернационал» давал в адрес Зиновьева и Каме­нева такие унизительные характеристики, после которых смертный приговор воспринимался как единственный исход процесса. Статья изобиловала следующими определениями: «гнусная зиновьевская группа честолюбивых и грязных политиканов», «обиженных вельмож», «презрен­ных трусов и изменников», «фашистско-белогвардейская сволочь», «подонки» и «выродки» и т. д. и т. п.[98]

В идеологической подготовке масс к необходимости репрессий против бывших оппози­ционеров ИККИ использовал публикации Троцкого, который был объявлен главным организаторш и вдохновителем террора против Сталина и других руководителей страны. Так, например, в статье «Две перспективы Советского Союза», опубликованной в 19ЗЗ году, Троцкий писал; "Заставить бюрократию передать власть в руки пролетарского авангарда можно только силой. Лакеи тотчас же хором запоют: «троцкисты» проповедуют также, как и Каутский, вооруженное восстание против диктатуры пролетариата... Во всяком случае речь будет идти не о восстании против диктатуры пролетариата, а об удалении злокачественного нарыва»[99]. Такие высказывания Троцкого рассматривались как прямая улика против бывших фракционеров, которых обвиняли в попытках реализации этой угрозы.

После суда и вынесения смертного приговора Зиновьеву, Каменеву и еще 14 членам так называемого объединенного троцкистско-зиновьевского центра в сентябре 1936 года состоялось заседание Президиума ИККИ, посвященное урокам этого процесса. Президиум целиком и полностью поддержал этот приговор, а процесс над участниками «троцкистско-зиновьевского центра» оценил как защиту демократии, мира и социализма, удар по фашизму. Президиум указал, что вопрос о троцкизме нужно поставить по-новому, а именно, в духе высказывания Сталина в 1931 году о том, что троцкизм есть передовой отряд контрреволю­ционной буржуазии, более того, по выражению докладчика Эрколи (П. Тольятти), как авангард фашизма[100]. Таким образом, коммунизм, отличавшийся от сталинской трактовки, приравнивался к фашизму. Следовательно, борьба за единый фронт против фашизма и войны означал и борьбу против леворадикального течения в коммунистическом движении. Учитывая личную крайнюю ненависть Сталина к Троцкому, борьба против его взглядов была более важной задачей, нежели с теми, кто принципиально выступал против политики единого фронта.

Исполком Коминтерна с доверием принял официальную версию о том, что группа К. Б. Радека, Г. Л. Пятакова, Г. Я. Сокольникова, Л. П. Серебрякова и др. была в сговоре с германским фашизмом и японской военщиной и что она готовила убийство И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, К. Е. Ворошилова, Н. И. Ежова, Л. П. Берии. После процесса так называемого антисоветского троцкистского центра Президиум ИККИ подготовил проект постановления. 5 февраля 1937 года Г. Димитров направил Сталину этот документ вместе с сопроводительным письмом. Сталин остался недовольным проектом постановления, заявив Димитрову: «Постановление чепуховое. Вы все там в Коминтерне работаете на руку противника»[101]. Он отметил, что среди европейских рабочих существует неправильное представление о сути разногласий в партии. Они думают, «что все произошло из-за драки между мною и Троцким, из-за характера Сталина. Надо указать, что эти люди боролись против Ленина, против партии при жизни Ленина... Выставить их политику и работу на подготовку поражения Советского Союза»[102].

Указания Сталина были учтены. Изложив содержание обвинения, центральный орган ИККИ в статье «Процесс антисоветского троцкистского центра» пришел к выводу, что разоблачение и ликвидация троцкизма – одна из важнейших задач не только международного коммунистического движения, но и рабочего движения в целом и антифашистов всех стран[103]. Таким образом, Коминтерн утвердил позицию, что борьба против троцкизма это всеобщая задача демократических сил, выступающих против фашизма и угрозы войны.

От одного судебного процесса к последующему расширялся масштаб борьбы со «злейшими врагами коммунизма». Борьба переносилась на международную арену, охватывала сферы антивоенного и антифашистского движения. Исполком Коминтерна в своих обращениях к коммунистическим пар­тиям призывал в максимальной степени повысить политическую бди­тельность и объявить беспощадную войну настроениям самоуспокоен­ности и беспечности в связи с тем, что троцкисты, зиновьевцы и бухаринцы якобы примкнули к «международному заговору» фашизма против пролетариата и сторонников мира. Борьбу против троцкизма, указывал ИККИ, нужно вести не только в рядах партии, но и в организациях молодежи, женском движении, среди друзей СССР, борцов за мир и демократию, левонастроенной интеллигенции и т. п.

Этапным политическим событием, давшим сильный толчок даль­нейшему развитию массовых репрессий в СССР стал февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б) 1937 года, на котором выступил Сталин с докладом «О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников». Он отметил, что за последние 7–6 лет троцкизм и троцкисты претерпели серьезную эволюцию, в корне изменившую лицо троцкизма. По его убеждению, «троцкизм превратился в оголтелую и беспринципную банду вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, действующих по заданиям разведывательных органов иностранных государств»[104]. Вследствие этого, методы борьбы с троцкизмом должны быть изменены в корне.

Если до сих пор троцкизм рассматривался в основном как внутреннее явление, то теперь Сталин перевел разговор на международный уровень. Он считал, что вредители, шпионы, диверсанта и убийцы имеют свои резервы не только внутри страны, но и за границей в лице различного рода ренегатов коммунистических партий. Среди них 1V Интернационал, состоящий, по мнению Сталина, на две третьих из шпионов и диверсантов, группа О. Шефло в Норвегии, Б. Суварин во Франции, немцы Р. Фишер, А. Маслов, Г. Урбане, американец М. Истмен.

Этот сталинский тезис был высоко оценен Коминтерном. В статье под названием «О некоторых резервах троцкистских провокаторов и бандитов в капиталистических странах» журнал «Коммунистический Интернационал» дал обоснование необходимости борьбы против «ренегатов коммунизма» и добавил к сталинскому списку следующих лиц: Цилига (Югославия), Флиг (Швеция), Кнудсен (Норвегия), Росмер и Монатт (Франция) и др.[105]

Секретарь ИККИ Д. З. Мануильский в специальной брошюре, посвященной троцкистским резервам в капиталистических странах, утверждал, что существует блок между троцкизмом, с одной стороны, германским фашизмом и японской военщиной,– с другой. Поскольку, указывал он, Троцкий и его сторонники не могли рассчитывать на поддержку внутри СССР, они делали ставку на иностранную агрессию. Следовательно, троцкисты – это открытые поджигатели войны, поэтому борьба против троцкизма приравнивается к борьбе против фашизма и наиболее агрессивных капиталистических государств. Мануильский сделал два вывода, имеющих непосредственное отношение к политике Коминтерна: первый – опасность троцкизма для рабочих организаций в странах капитализма большая, нежели в СССР; второй – борьба с троцкизмом в странах Запада требует еще большей бдительности, чем в Советском Союзе[106]. Таким образом, для компартий капиталистических стран разоблачение и ликвидация «контрреволюционного бандитизма» еще более актуальная задача, чем для ВКП(б).

Президиум Исполкома Коминтерна, обсудив вопрос об итогах февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б), отметил» что в капиталисти­ческих странах троцкисты раскалывают рабочее движение, препятствуют созданию единого антифашистского фронта. В соответствии с духом сталинского недоверия Президиум заявил, что всякого рода оговорки в отношении тактики надо рассматривать как попытку скрыть свое несогласие с политикой Коминтерна[107].

Таким образом, борьба против «троцкистских агентов» была приз­нана главной задачей текущего момента, что противоречило политике, выработанной VII конгрессом Коминтерна. Такого рода указания создавали дополнительные трудности в проведении курса на создание единого рабочего и широкого демократического фронта.

Верно, что троцкисты и другие левацкие элементы, ставя под сомнение тактику Коминтерна, нередко мешали достижению единства. Однако их влияние было незначительным. Численно они представляли собой весьма малочисленные сектантские группы. Сторонники дальнейшего развития революции, какими себя представляли троцкисты, не смогли бы противостоять образованию единого рабочего и антифашистского фронта, если бы движение за единство приняло мощный размах. Главное препятствие развитию единого фронта чинили не троцкисты, а социал-демократы. Развернувшаяся широкая кампания борьбы против троцкизма, как пособников фашизма, дала в их руки дополнительный аргумент. Социал-демократы и ранее обвиняли Коминтерн, что он, выступая за единый фронт, преследует отнюдь не интересы международного рабочего класса, а проводит политику Кремля. Теперь в связи с массовыми репрессиями советских и зарубежных коммунистов, а также беспартийных граждан они получили наглядное доказательство. В капиталистических странах отношение к судебным процессам над троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами было неоднозначным. В коммунистическом движении вынесенные смертные приговоры в целом были одобрены в значительной мере благодаря директивам Исполкома Коминтерна. Возра­жавшие и сомневающиеся члены компартий объявлялись сторонниками троцкизма, по отношению к которым принимались организационные меры.

Для Коминтерна особенно важно было добиться поддержки осуждения бывших фракционеров со стороны социал-демократических партий, поскольку речь шла о создании климата взаимного доверия как необходимого условия создания единого рабочего и антифашистского фронта, Но реакция социал-демократических партий и находившихся под их руководством профсоюзов в основном была отрицательная. Поэтому ИККИ и национальные секции Коминтерна прилагали большие усилия для того, чтобы представить троцкистов как пособников фашизма, агентов гестапо, поджигателей войны, врагов единого фронта. Отчасти это удавалось. И здесь большое значение имело признание своей вины со стороны обвиняемых, публикация материалов некоторых процессов в печати. Однако значительная часть рабочих, членов социал-демократических партий и профсоюзов, разделяла оценки своих руководителей, которые скептически относились к версии, что бывшие вожди партии и Советского государства являются шпионами иностранных разведок, диверсантами и убийцами.

Уже в начале 1935 года после ареста Зиновьева и Каменева на Западе поднялась волна протеста, в которой смешались голоса социал-демократов, буржуазных либералов, даже фашистов. Кто-то использо­вал начало репрессий в СССР как повод для антисоветских нападок, кто-то искренне хотел справедливого суда с участием независимых адвокатов, кто-то призывал к милосердию. Коминтерн оценивал все эти выступления как антисоветские, более того, как политическое и моральное пособничество фашизму. Особенно резкая отповедь давалась руководителям социал-демократии: «Социал-демократические лидеры – защитники белогвардейского терроризма, пособники фашистских убийц поднимают свой голос, «протестуя» якобы во имя цивилизации, справедливости, гуманности и т. д. и т. п.»[108].

 В дискуссии с оппонентами из-за рубежа журнал «Коммунистический Интернационал» привел эпизод, когда Каменев возражал против расстрела 20 «светлейших» в ответ на убийство Войкова в Польше. При этом он говорил, что расстрелы в СССР оттолкнут от нашей страны некоторые слои буржуазных пацифистов на Западе. Этот эпизод нужен был автору, чтобы привести ответ Сталина: «Пусть лучше убираются ко всем чертям все эти либерально-пацифистские философы с их «сочувствием» к СССР. Было бы у нас сочувствие миллионных масс трудящихся – остальное приложится»[109]. Анализируя отклики на события в СССР в начале 1935 года, Коминтерн был вынужден признать, что на Западе развернута «антисо­ветская вакханалия», в которой участвуют лидеры Рабочего Социалистического Интернационала, а также его секции в Англии, Голландии, Швеции, Дании, Чехословакии, Польше, Венгрии, Румынии, США. Отто Бауэр писал в теоретическом органе «Кампф»: «Тому, для кого социализм является осуществлением высших ценностей человечества и гуманности, такого рода правительственный террор делает попросту невозможным идейное присоединение к большевизму, если даже он весьма оценивает заслуги русского большевизма в построении социалистического хозяйства и значение этих заедут для освободительной борьбы мирового пролетариата»[110].

Нет уверенности в том, что не будь репрессий в 1935 году О.Бауэр агитировал бы за присоединение к большевизму но он прав, что террор со стороны правительства не является агитацией в поль­зу социализма. Болезненная реакция ИККИ и озлобление по поводу «грязной травли» СССР со стороны лидеров Социнтерна говорят о том, что антисоветская кампания, вызванная арестами и казнями в Советском Союзе, заметно осложнила взаимоотношение между коммунистами и социал-демократами в период, когда готовился VII конгресс Коминтерна.

Каждый последующий судебный процесс в Москве поднимал новую волну протеста со стороны социал-демократии. Во время суда по делу Зиновьева и Каменева из Парижа пришла следующая телеграмма; «Председателю Совнаркома. Несмотря на то, что обвиняемые – Зиновьев и его товарищи всегда были злейшими врагами Социалистического Интернационала и Международной федерации профсоюзов, мы не можем не воздержаться от просьбы, чтобы им были обеспечены все судебные гарантии, чтобы им было разрешено иметь защитников, совершенно независимых от правительства, чтобы им не бил вынесен смертный приговор и чтобы, во всяком случае, не применялась какая-либо процедура, исключающая возможность апелляции. Председатель Социн­терна Де Брукер, Председатель Международной Федерации профсоюзов Ситрин»[111].

Эту телеграмму Исполком Коминтерна охарактеризовал как попыт­ку реакционных вождей социал-демократии оказать помощь «троцкистско-зиновьевским бандитам»[112]. После этого процесса заметно ослабло движение к сближению между компартиями и социал-демократическими организациями. Например, социал-демократы Чехословакии усилили свою атаку на тактику единого фронта, а Швейцарская социал-демок­ратическая партия на своем собрании в Цюрихе приняла резолюцию о том, что после московского процесса она не считает возможным сохранять единство с компартией Швейцарии.

Об отношении мировой общественности к событиям в СССР Исполком Коминтерна узнавал не только не материалов мировой печати. Выезжавшие за рубеж члены ИККИ, представители советской обществен­ности были свидетелями крупной антисоветской кампании в связи с процессами в СССР. Безусловно, наиболее злобно против страны социализма выступали фашисты. Иначе и быть не могло: классовый противник не мог упустить такого случая для подрыва авторитета противоборствующей стороны. Наибольшую тревогу вызывало то обстоятельство, что в антисоветский хор активно включились социалисты и социал-демократы. Исполком Коминтерна объяснял это извечной враждой социал-демократии к стране Советов. Выступая с отчетом об итогах Международного конгресса за мир в Брюсселе на заседании Президиума ИККИ 17 сентября 1935 года, руководитель советских профсоюзов H. М. Шверник говорил: «Печать неистовствует против Советского Союза, особенно это связано с приговором над контрреволюционными троцки­стами... Как это ни странно, в этих газетах большая роль принад­лежит социалистам, которые все время стараются на почве этого приговора поднять кампанию против Советского Союза и тем сами облегчить фашиствующим элементам свою работу... Я должен сказать, как свежий человек, что если бы я приехал не из Советского Союза, то можно прямо сказать: черт знает, есть ли Советский Союз, не провалился бы этот Советский Союз, до чего воздействует печать»[113].

В начале 1937 года в Москве гостил известный немецкий писатель-антифашист Лион Фейхтвангер, который присутствовал на втором процессе по делу так называемого параллельного антисоветского центра. Его впечатления для нас ценны тем, что он выражал точку зрения западных друзей СССР, у которых возникли недоуменные вопросы и сомнения в связи с вынесением смертного приговора бывшим лидерам партии и государства. В книге о поездке в Москву, изданной в Амстердаме в 1937 году, он писал: «Некоторые из моих друзей, люди вообще довольно разумные, называют эти процессы от начала до конца трагикомичными, варварскими, не заслуживающими доверия, чудовищными как по содержанию, так и по форме. Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих, видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик; им казалось, что пули, поразившие Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир»[114].

Л. Фейхтвангер встречался с руководством Коминтерна и высказал тревогу по поводу падения престижа СССР на Западе. Во время беседы со Сталиным он говорил об опасении, что процесс над Радеком, Пятаковым, Сокольниковым также может нанести вред Советскому Союзу в мировом общественном мнении. «Сталин немного посмеялся над теми, – писал Фейхтвангер, – кто прежде чем согласиться поверить в заговор, требует предъявления большего количества письменных документов; опытные заговорщики, заметил он, редко имеют привычку держать свои документы в открытом месте. Потом он заговорил о Радеке – писателе, наиболее популярной личности среди участников второго троцкистского процесса... Он рассказал о длинном письме, которое написал ему Радек и в котором тот заверял в своей невиновности, приводя множе­ство лживых доводов; однако на другой день, под давлением свидетельских показаний и улик, Радек сознался»[115]. Л.Фейхтвангер пытается уверить западного читателя в том, что сговор Троцкого и его сторонников с фашистами вполне возможен, что недостаток доказательств с лихвой компенсируется собственными признаниями обвиняемых, что исключается всякое предположение о пытках и насилии со стороны следствия, что обвиняемые на процессе не защищают себя потому, что это не имеет смысла в результате полного их изобличения. Словом, получилась апологетика сталинизма, моральное и политическое оправдание сталинских репрессий. Тем не менее главные мотивы поведения обвиняемых на процессе для автора остались загадкой, о чем он признался своему читателю.

В связи с вынесением смертного приговора Радеку, Пятакову и др. Коминтерн вынужден был признать, что в капиталистических странах вновь поднялась «антисоветская свистопляска», опять подняли свой голос социал-демократы. Отношение к ним стало более резким. Вместе с тем обнаруживалась и такая особенность: по мере нарастания волны массовых репрессий в СССР печать Коминтерна все реже реагирует на поток зарубежной информации об этих процессах.

Крайне осложнил проведение политики единого фронта роспуск Коммунистической партии Польши постановлением Президиума ИККИ от 16 августа 1937 года. Ее руководящие деятели были арестованы и расстреляны. В качестве причины роспуска КПП выдвигалась якобы ее засоренность агентами польского фашизма. Руководство партии особенно обвинялось в том, что оно своими провокационными действиями стремилось помешать сближению народов Польши с народами советской страны и тем самым сорвать в интересах польской военщины дело мира. Честным коммунистам Польши рекомендовалось самостоятельно вести работу за установление единства рабочего класса и создание антифашистского народного фронта в своей стране.

Постановление было послано Сталину. На сопроводительном письме Димитрова Сталин написал: «С роспуском опоздали года на два. Распустить нужно, но публиковать в печати, по моему, не следует»[116]. Роспуск КПП и расстрел ее руководителей существенно снизил возможности единых антифашистских действий как в Польше, так и других странах.

Руководители Коминтерна объясняли симпатии социал-демократи­ческих рабочих к приговоренным к смертной казни партийным и совет­ским работникам, во-первых, тем, что они всегда поддерживали меньшевиков против большевиков, а осужденные, дескать, никогда не были большевиками, а по духу были ближе к меньшевизму; во-вторых, тем, что массы на Западе никогда не знали подлинной роли Зиновьева, Каменева, Радека, Сокольникова, Пятакова, Бухарина, Рыкова и других руководящих работников партии и государства. Поэтому нужна была единая официальная трактовка истории ВКП(б), отвечающая задачам идеологической борьбы партии. В 1938 г. в Советском Союзе вышел в свет отредактированная Сталиным «История ВКП(б). Краткий очерк» в качестве официального и единственного пособия. Одна из целей книги состояла в том, чтобы исторически обосновать, что троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы всегда были заклятыми врагами большевизма и поэтому их физическое устранение является торжеством единства партии. «Без таких разъяснений, – указывал Сталин, – борьба фракций и течений в истории ВКП(б) будет выглядеть как непонятная склока, а большевики – как неисправимые и неугомонные склочники и драчуны»[117].

Исполнительный Комитет Коминтерна начал широкую идеологическую и пропагандистскую работу в связи с выходом в свет «Краткого курса», выделив в качестве важнейшего момента историю предательства Троцкого и его сторонников и превращение их в "шпионов", "диверсантов", "убийц". В этом духе была перестроена система политического просвещения в партийных и комсомольских организациях в СССР и в компартиях зарубежных стран.

С заключением советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 года и началом Второй мировой войны политика Коминтерна абсолютно слилась с внешнеполитическими установками советского правительства. 7 сентября 1939 года в беседе с Димитровым Сталин заявил, что «до войны противопоставление фашизму демократического режима было совершенно правильно. Во время войны между империалистическими державами это уже неправильно. Деление капиталистических государств на фашистские и демократические потеряло прежний смысл. Война вызвала коренной перелом... Стоять сегодня на позиции вчерашнего дня (единый народный фронт, единство нации) – значит скатываться на позиции буржуазии. Этот лозунг снимается»[118].

Таким образом, проведенный анализ дает основание говорить, что поддержка Исполкомом Коммунистического Интернационала сталинской расправы с видными деятелями партии и советского государства, массовых реп­рессий невинных советских людей и зарубежных граждан в 30-е годы ограничила возможности осуществления намеченной линии на создание единого рабочего и широкого антифашистского народного фронта. Социал-демократические партии и находившиеся под их влиянием профсоюзы, демократическая общественность капиталистических стран осудили государственный террор в СССР. Принципиально противоположный подход к вопросу о свободе лич­ности и правах человека в Советском Союзе и демократических странах серьезно мешал возникновению атмосферы доверия между коммунистами и демократами, что являлось важнейшим условием образования единого фронта.

Этот вывод не исчерпывает причин и условий, не позволивших антифашистским силам и движению за мир предотвратить Вторую мировую войну, но вносит определенную ясность в понимание сложности и противоречивости международного положения в предвоенные годы.