Кулабухов В. С. Кастовость дворянства в системе пореформенной эволюции

УДК 94

Аннотация: Автор статьи изучает феномен кастовости дворянского сословия в пореформенные годы XIX столетия, выделяет его отличительные черты.

Ключевые слова: русское дворянство, кастовость, социальная психология.

Важными общественными условиями, влияющими на социально-психологические характеристики высшего сословия пореформенного времени, являлись источники рекрутирования и пополнения ее «кадрового» состава и сложившаяся система ее общего и профессионального образования.

Юридически лишь потомственное дворянство являлось той частью старого господствующего класса, на которую в полной мере распространялись привилегии, выделявшие дворянство в особое, сословие общества. И до и после падения крепостного права оно располагало целым рядом привилегий и льгот личного и корпоративного порядка, сохранивших за ними особое место и роль во многих важнейших областях жизни российского общества. Но и оно, согласно законодательству, не было единым. В свою очередь, в зависимости от способа приобретения «благородства» потомственное дворянство подразделялось на несколько разрядов: 1) дворянство жалованное или действительное, 2) дворянство военное, 3) дворянство, полученное путем выслуги определенного чина на гражданской службе или в результате награждения российским орденом, 4) иностранные дворянские роды, 5) титулованное дворянство, 6) древние благородные роды. Первые три разряда составляли дворянские фамилии, получившие права высшего сословия не по праву происхождения, а в результате каких-либо заслуг.

Возведение в дворянское достоинство всегда было прерогативой российских монархов, и первоначально это был едва ли не единственный путь пополнения сословия извне. Но со временем число таких случаев начинает неуклонно сокращаться и абсолютно, и относительно общей массы вновь приобретенных дворянское достоинство. Среднее и высшее офицерство и чиновничество с их многочисленными потомками составляли подавляющую часть дворянских фамилий, относящихся ко второму и третьему разрядам. Декабрьским указом 1856 г. был установлен порядок, который в основных чертах сохранился практически до 1917 г. Потомственное дворянство теперь давало на действительной военной службе чин полковника или капитана первого ранга (VI класс), на гражданской службе — чин действительного статского советника (IV класс). Кроме вышеназванных, это право получали кавалеры первых степеней всех российских орденов, за исключением Святого Георгия и Святого Владимира, все степени которых давали право на потомственное дворянство. С расширением и усложнением государственного аппарата число претендентов на дворянское достоинство стало неуклонно возрастать. С целью сдержать этот непрекращающийся поток желающих в 1887 г. правительственный указ устанавливает следующие критерии для этих лиц. Теперь для получения ордена Святого Владимира IV степени необходимо было прослужить в классных или офицерских чинах не менее 20 лет.

В работе А. П. Корелина, посвященной пореформенному дворянству, приводится градация класса-сословия, имеющего, согласно российскому законодательству, право пользования почетными титулами: «1) потомки древних русских и литовских князей, 2) происходящие от предков, возведенных с потомством в почетное дворянство российским императором, а также потомству некоторых из бывших владетельных родов на Кавказе, 3) особы, лично удостоенные титулом государем-императором, 4) те, кому высочайшей властью предоставлено право пользования почетным дворянством по пожалованию иностранным государством»[1].

Все титулы подразделялись по степеням на княжеские, графские, баронские. Княжеский титул обычно жаловался тем, кто уже имел графский. Сам по себе родовой титул не давал никаких преимуществ, однако это был признак блестящей карьеры. Родовой титул передавался по наследству всем прямым потомкам (дочери, выходя замуж, утрачивали титул отца, но приобретали титул мужа). В пореформенный период по-прежнему происходило награждение вышеупомянутыми титулами, но теперь лица, удостоенные этих титулов, в отличие от прежнего времени, практически не получали земельных пожалований, а к 80-м гг. ХIХ в. последние были полностью прекращены.

Таким образом, титулы в исследуемый период постепенно утрачивали свою первоначальную феодальную природу и начинали приобретать просто знаки почетного отличия.

Ценностные ориентиры в силу объективных условий, которые происходили в пореформенный период отечественной истории, не могли претерпеть соответствующих изменений — подтверждением этих изменений может служить работа А. А. Плансона «О Дворянстве в России: современное положение вопроса», в которой автор выражает серьезное беспокойство по поводу происходящего в рядах высшего сословия: «Гражданские чины и ордена дают право на возведение в дворянское достоинство, но гражданские чины и ордена потеряли у нас всякое значение, так что теперь все стыдятся носить ордена и подписываться чином, и пора возвратить им то значение, которое они имели прежде и имеют сейчас за границей. Разумеется, что ордена должны быть даваемы только за особые заслуги, а не по 12–15 орденов в губернии ежегодно, как практически делается сейчас, причем начальники отдельных частей становятся в тупик и не знают кому дать орден, никто ничем не отличился: за получаемое жалование и ожидаемую пенсию, все одинаково отсиживали определенные часы и подписывали все приготовленные канцелярию бумаги, но раз "ассигновано" 12–15 орденов, то хоть и чиновники и не будут их носить, однако же надо раздать»[2].

Наряду с орденами, внешним признаком благородного происхождения являлись личные и родовые гербы. Они подчеркивали дворянский статус владельца и через подбор определенных символов и эмблем раскрывали заслуги и место рода в аристократической иерархии. С другой стороны, необходимо учитывать особое почитание мундира в Российской империи, если принять во внимание обязательное ношение форменной одежды, когда военные, служащие, учащиеся высших и средних учебных заведений, чиновничество всех 14-ти классов должны были носить в обязательном порядке установленную форму. Костюм до такой степени был присущ служилым элементам страны, что обычно только при поездке за границу чиновники надевали партикулярное (гражданское) платье.

Для дворянства Российской империи устанавливался общий вид: гражданский полукафтан темно-зеленого цвета с красными суконными воротниками и обшлагами с золотым шитьем по особому рисунку и желтыми пуговицами, с изображением герба каждой губернии под императорскою короною и надписью под ними названия губернии. Канцелярские служащие, не имевшие классов, служившие в местах по выборам от дворянства, если последние не по найму исполняли свои должностные обязанности, также носили форменную одежду. Не бывшие ни в какой должности и в службе дворяне носили полукафтан той губернии, в которой они были приписаны, но вовсе без шитья и с висячею шпагой без темляка. Те из дворян, кто был в должности по выборам от дворянства полный срок (трехлетие) сохраняли на всем протяжении тем должностям присвоенное шитье.

Дворянство через установленную форменную одежду дистанцировало себя от представителей других сословий, хотя необходимо отметить, что уже к концу ХIХ в. в среде чиновничества находился большой слой разночинцев.

Таким образом, форменный мундир высшего сословия являлся одним из внешних проявлений элементов социальной психологии. Костюм передавал множество оттенков, смыслов и указывал не только на социальное положение человека в обществе, но и на его психологический облик. Форма являлась своеобразной эмблемой эпохи. Как верно отметил Ю. М. Лотман, «вещи — это жесты, а жест — характер»[3].

Принадлежность к любому из вышеперечисленных разрядов в рассматриваемый период сама по себе не давала каких-либо особых привилегий. Но необходимо отметить, что военное дворянство имело определенное преимущество перед дворянами-чиновниками. Еще петровская «Табель о рангах» ставила военную службу в привилегированное положение. Это выражалось в том, что все 14 классов в воинской службе давали право наследственного дворянства, в статской же службе такое право давалось лишь начиная с VIII класса. Предпочтение, даваемое воинской службе, также отразилось в полном заглавии закона: «Табель о рангах всех чинов воинских, статских, и придворных...». Это преимущество выражалось и в том, что офицеры раньше (на 2-З ранга) получали право на дворянское достоинство, при переходе на гражданскую службу они имели право на получение более высоких чинов. Однако это обуславливалось не столько принадлежностью к разряду, сколько шедшим от феодальной эпохи традиционным предпочтением военной службы перед гражданской. Армия по-прежнему оставалась опорой и гордостью государства особенно после славной победы в Отечественной войне 1812 г., а военное поприще — основным и наиболее достойным занятием для дворянина. Военный элемент естественно входил в литературу, искусство, в сам быт страны. Правительственная склонность к военному элементу и как следствие этого военному управлению и та симпатия, которой пользовался мундир в обществе, проистекали из разных источников.

Первое было обусловлено общим характером власти. Русские императоры были военными и получали соответственное воспитание и образование. Они привыкали с самого раннего возраста смотреть на армию как на идеал организации государства, их эстетические представления складывались под влиянием различных парадов и военных смотров, они носили фраки только лишь во время путешествий за границей инкогнито. Второй момент скорее всего можно связать с тем, что не рассуждающий, исполнительный офицер представлялся власти наиболее надежной психологически понятой фигурой. Именно такие люди участвовали в перестройке государственного управления в дореформенный период, общей тенденцией которого, по мнению С. Мироненко, была военизация государственного аппарата. Исследователь отмечает: «Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования Николая I во главе 41 губернии из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли императора, с той же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия, которая представлялась ему идеальным образцом для устройства всего общества»[4].

Сложившаяся система элитарного общего и профессионального образования высшего сословия также накладывала определенный отпечаток на формирование мировоззрения высшего сословия. Это неоднократно подчеркивалось в официальной прессе пореформенного периода, например, в работе Б.Чичерина "Наше дворянство": "Дворянство преимущественно перед другими сословиями приняло европейское образование и вместе с тем усвоило себе новые нравы, обычаи, образ жизни, воззрения, интересы. Много ли существенного в этом образовании, — это другой вопрос. Но можно сказать, что Дворянство — единственное образованное сословие в Империи"[5].

В основном дети потомственных дворян могли получить общее и профессиональное образование во многих специальных учебных заведениях, существовавших как в России, так и за рубежом. Большую возможность получить элитарное образование в основном имели дети столичных дворян. Образование же в большей степени для провинциального дворянства происходило дома, получая при этом традиционное для сословия воспитание и образование. В рамках исследуемого региона пореформенного времени существовали мужские и женские гимназии. Курская мужская гимназия была открыта в 1808 г., Белгородская мужская гимназия в 1874 г., Курская женская гимназия — в 1870 г., Курская вторая женская гимназия О. Н. Красовской — 1894 г., Курская Мариинская женская гимназия — в 1898 г. По уставу 1864 г. в России возникли прогимназии, которые представляли собой первые четыре класса гимназии, подразделялись эти учебные заведения на классические и полуклассические. Окончившие прогимназии могли без испытаний поступить в пятый класс гимназии.

Большинство дворянских учебных заведений существовало на средства дворянских корпораций, городского самоуправления и частных лиц. Воронежский Михайловский кадетский корпус был открыт благодаря благотворительности дворянина Воронежской губернии генерал-майора Н. Д. Черткова, который вместе с дворянством названной губернии пожертвовал значительную денежную сумму для строительства и открытия этого учебного заведения. В Курской губернии был открыт особый дворянский приют для воспитанников из бедных дворян губернии. Дворянство исследуемых губерний было обязано ежегодно отпускать на содержание этого заведения денежную сумму в размере 12 тыс. рублей. А братья Петр и Николай Коробковы выразили желание пожертвовать для приюта принадлежащий им трехэтажный дом в г. Курске, стоимостью около 20 тыс. рублей[6].

Это в свою очередь показывает стремление корпоративного выражения дворянством своего взгляда не только на образование молодого поколения своего сословия, но и на свое будущее. Правительство в свою очередь уже не берет на себя всех расходов, связанных с воспитанием и образованием дворянской молодежи, оно стремится переложить часть этих расходов на само высшее сословие, а это уже государственный, но никак не сословный подход самодержавия к решению вышеуказанной проблемы.

Дворянин Н. П. Семенов в работе «Наше Дворянство», выражая интересы своего сословия, высказывает правительству пожелания, направленные на упрочение своего сословия, которое, по его мнению, находится в очень сложном и противоречивом положении: «Обстановка сельской жизни, которая сделала бы пребывание дворян в своих поместьях не только доступным, но и удобным для удовлетворения умственных потребностей образованного и воспитанного человека, для чего необходимо следующее: доставление дворянам возможности обучать и воспитывать своих детей не только в столицах, но и в ближайших к ним поместьях городских центров, учреждением при учебных заведениях исключительно дворянских общежитий, дворянских пансионов или интернатов, приноровленных к духу дворянской традиции, с целью облегчить доступ дворян к образованию»[7]. А. М. Паршин, отстаивая интересы своего сословия, прямо указывает на ошибки правительства в проведении реформ: «Первый и общий недочет реформ Александра II заключается в том, что они во многих своих частях были значительно выше среднего умственного и нравственного уровня развития населения. Они требовали народной грамотности: к ним же Европейские народы подходили с приготовительного класса, мы же, безграмотны, должны были воспринимать их прямо со старшего класса. Серьезная ошибка в реформах была допущена по отношению школьного дела вообще и средней и высшей школы в частности. Дворянин, просидевший 15 лет на школьной скамье, является на свою землю с университетским дипломом полнейшим дураком. В большинстве случаев дворяне вели обыкновенные дела также неумело с экономической стороны, как и свои хозяйства. Дело в том, что у дворян помимо крестьянского надела оставалось много свободной земли, которую они могли эксплуатировать и этой эксплуатацией заменять даровой труд крепостных. Россия должна была покрыться образцово устроенными имениями, которые сыграли бы для крестьян роль наглядных сельскохозяйственных школ без государственных затрат. В достижении указанных результатов нужно было широкой волной развивать в стране изучение естественных наук вообще и земледелия в частности и готовить новое поколение для России»[8].

Таким образом, авторы явно указывают на неразрешенность правительством одного из важнейших вопросов, следствием чего явилось расстройство и обнищание большей части поместных владений. К дворянству пореформенного времени приходит уже сознание, что новая система хозяйствования потребует специальные профессиональные знания, которые помогут высшему сословию страны перейти к новым экономическим условиям ведения своих хозяйств. Дворянство исследуемого региона, как и всего государства в целом, не только видело свой экономический подъем благодаря профессиональной подготовке ведения своих поместий, его также интересовали вопросы, которые всегда считались главнейшими для изучаемого сословия, а именно вопросы государственной службы. Ряд дворянских авторов затрагивает и эти вопросы. А. А. Плансон считает: «Необходимо, чтобы дети поместных дворян имели возможность получать среднее и высшее образование как у себя в своих губерниях, так и во всех учебных заведениях без конкурсных экзаменов: чтобы получали образование состоятельные за свой счет, а кто по удостоверению уездного предводителя дворянства, не может сам содержаться в учебном заведении, то на счет дворянской казны, земств и на счет всяких стипендий, находящихся в распоряжении учебного заведения. Поместный дворянин, председательствующий во всех уездных учреждениях, поместные дворяне главные деятели в земстве, они же земские начальники, а для службы у них нет другой подготовки кроме развития ума посредством серьезного образования. Притом, образованный помещик есть культурная сила деревни, живой центр просвещения и знаний и опытности в земледельческой среде. Но как организовано дворянское собрание? Депутат может быть и не подготовлен прежнею государственною службою или образованием к кропотливому разбору юридических вопросов, иногда крайне сложных в этом деле»[9].

В ходе реализации реформы отмены крепостного права дворянство, лишившись бесплатных рабочих рук, встретило проблему выбора сферы приложения капиталов или рода занятий. Но осознание своей сословной исключительности ставило перед ними ряд проблем, которые уже отразили авторы вышеупомянутых работ.

Важную роль в системе идеологического воздействия на социальную психологию высшего сословия играла религия и церковь. Религия составляла основу для мировидения всех докапиталистических обществ. В средневековом обществе церковь выступала в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкцией существующего строя. Сознание дворянства рассматриваемого периода характеризуется ориентацией на сакральное, божественное мировосприятие происходившего, обратной стороной которого было известное пренебрежение к земному, практическому, ко всем сферам экономической жизни. Важность хозяйственной деятельности осознавалась представителями высшего сословия, но в системе жизненных ориентиров и ценностей она не занимала главенствующего положения.

Труд в их понимании ассоциировался как необходимость, определенная богом. Поскольку творцом мира и всего земного являлся все тот же бог, то и все мысли о мире так или иначе замыкались на сакральном и носили моральную окраску. Для сознания господствующего класса также характерна сакрализация царской власти и личности царя. Божественное происхождение этой власти не только характерно для феодального периода, но оно в идеологических формах укрепляло авторитет власти самодержца, одновременно выступавшего гарантом этой власти. Необходимо также отметить, что средневековый тип личности — это соборная личность. Человек сознавал себя только в определенной группе, его жизненный путь был как бы запрограммирован принадлежностью к тому или иному сословию. Внешность человека воспринималась как определенный символический знак его сущности, а обычаи, традиции, обряды — как священные и непоколебимые устои общественного порядка.

Изменить внешность, поведение, устои, значило изменить свой социальный статус, либо выступить против законов общества, а стало быть, и против царя и Бога. Авторитет личности определялся не столько ее заслугами, сколько ее полномочиями, полученными свыше, — от царя или Бога. В начале 60-х гг. ХIХ в., как отмечает В. Н. Фурсов, на территории Воронежской губернии «имелось 480 каменных и 313 деревянных церквей и соборов, 9 монастырей и 8 деревянных часовен. Общее число духовенства составляло 19 328 человек»[10]. Но уже в 1871 г. в вышеназванной губернии имелось 10 монастырей и 902 церкви[11].

Религиозные и царистские взгляды масс являлись двумя вариантами одной и той же, причем единственной, формы политического сознания, двумя разновидностями одного и того же принципа Формирования государственной идеологии пореформенного периода. Следовательно, царистские взгляды составляли ядро общественно-политических представлений, подчиняли своему влиянию все другие, в том числе и церковно-религиозные. Религия выступала соединительным звеном различных социальных образований, она примиряла с собой и давала надежду нуждающемуся в ней индивиду и в целом всему обществу. Как это тонко заметил В. Платов: «Согласно мировоззрению русского народа: все мы — подданные Белого царя — принадлежим ему лично. Личность всюду и всегда превалировала над имуществом, последнее в сфере человеческих интересов являлось только второстепенным обстоятельством и не шло в уровень с другими людскими благами, с жизнью например. Поэтому, если сама личность наша, согласно национальному мировоззрению, есть Государева собственность, то царь русский волен установить, когда ему угодно, что лучше и когда, и для своего такого распоряжения в посторонних не нуждается»[12].

Как уже отмечалось ранее, важнейшая сфера жизнедеятельности высшего сословия империи пореформенного периода, как и в более раннее время, определявшая его основные требования, интересы, ценностные ориентации, замыкалась на службе монарху. Всепоглощающая идея верноподданнической обязанности во многом затмевала собой собственно сословные цели и интересы, препятствовала формированию политической культуры дворянства. Корпоративная гордость благородного сословия состояла в приобщении к верховной власти и близости к трону. Неограниченная власть императора и беспрекословное послушание подданных придавали сословию почетное право занимать высшие посты в бюрократическом аппарате и в армии. Отсутствие реальной политической силы, способной оспорить монополию дворянства на привилегированное положение в обществе, исключало не только необходимость защиты своих сословных интересов, но даже ясное их понимание.

Таким образом, самодовлеющая ценность верноподданнической службы чиновного дворянства и осознание каждым ее представителем личной зависимости от монарха являлись препятствием развитию сословно-корпоративного единства.

Ю. Лотман подчеркивает, что «табель о рангах создавала военно-бюрократическую машину государственного управления. Власть государства покоилась на двух фигурах: офицере и чиновнике, однако социокультурный облик этих двух координат был различным. Чиновник-человек, само название которого производится от слова «чин». «Чин» в древнерусском языке означает «порядок» ...Чиновник-человек жалованья, его благосостояние находится в прямой зависимости от государства. Этот человек крепко привязан к административной машине и не может без нее существовать. Эта связь напоминает о себе первого числа каждого месяца, когда по всей территории Российской империи чиновникам должны были выплачивать жалованье. Таким образом, чиновник, находящийся в прямой зависимости от жалованья и чина, оказался в России наиболее надежным слугой государственной машины»[13].

Чин для служилого человека был символом принадлежности к правящему классу, своеобразной мерой сосредоточенности в его руках власти, реальным подтверждением превосходства над теми, кто родился служить, а не господствовать. Авторитет чина подавлял в сознании представителей бюрократической системы даже высокое звание российского дворянина. Власть чина над умами представителей высшего сословия не только устанавливала критерий оценки всех проявлений гражданской службы, но и всей жизни дворянина, не только подчиняла бюрократическим ценностям сословное самосознание, но и определяла ведущий ориентир отношения к человеческой личности в светской среде.

Чин выступал как важнейшая сословная ценность, санкционированная верховной властью, был не только определенной визитной карточкой служащего дворянина, показателем социальной состоятельности, но и определенной гарантией общечеловеческих добродетелей его обладателя. Место дворянина в системе правительственных чинов становилась универсальной, исчерпывающей характеристикой его личности. Основная жизненная ориентация на карьеру направляла и контролировала поведение личности. Чин и должность несли на себе печать пореформенной действительности и олицетворяли собой те процессы, которые происходили в обществе.

В. М. Гессен в своей работе «Вопросы местного управления» дает определенную характеристику выполнения должностными лицами своих непосредственных обязанностей: «Исторические пороки нашей бюрократии — неуважение к человеческой личности, взяточничество, грубость и насильственность административных приемов — возникли на почве неуважения к закону. Олигархичность бюрократии выражена у нас в России еще больше и резче, чем на Западе. В других странах талант и знания могут проложить себе дорогу через университет, литературные и научные труды, печать, адвокатуру, парламентскую деятельность. У нас и кафедра, и литература, и наука, и печать, и даже бедная наша земская и городская служба отданы в кабалу администрации, которая им враждебна по принципу, держит их в черном теле для страха, чтобы она не обратилась в враждебную ей силу. Западная бюрократия — является профессиональным классом чиновников, у нас слабое профессиональное и общее образование»[14].

Диктат социального статуса во многом обусловил черты отношения дворянства к материальным ценностям. Психология поместного дворянства, в отличие от служилого, была опосредована уровнем состояния, главным образом количеством земли. Значимость собственного "Я" определялась количеством десятин земли, в отличие от дореформенного времени, когда в основе этого "Я" лежало количество ревизских душ.

Богатство не всегда являлось главным критерием, определяющим положение личности в системе дворянской иерархии. Для представителей высшего сословия существовали свои сословные ценности, иногда стоявшие выше, чем материальный достаток. Расположение светской среды обеспечивали прежде всего знатность происхождения, дружественные и родственные связи. Об этом красноречиво свидетельствует такой, например, факт: мелкопоместный новооскольский помещик Курской губернии И. С. Острожский-Лохвицкий постоянно возвращался к вопросу о своем происхождении, этим самым, надеясь, что сведения о его богатой родословной будут служить защите его чести, укреплению пошатнувшегося положения в обществе и улаживании служебных неурядиц[15].

Необходимо учитывать, что большое значение в условиях социально-психологического разлада, вызванного подготовкой реформ, острого дефицита сколько-нибудь ясных представлений о ближайшем будущем своего сословия имело место сохранение незыблемости института верховной власти. Общественный «спрос» на царское внимание к заботам подданных был так велик, что император Александр II, приступая к реальной подготовке огромного преобразования, сам нуждался в идеальной санкции, в оправдании столь ответственного шага. Сам факт открытия в 1858 г. по царскому повелению дворянских губернских комитетов с немалыми законодательными полномочиями служил как бы подтверждением исключительного доверия императора к дворянству.

Однако конкретные правительственные указания по главным вопросам предстоящей реформы вызвали в разных слоях дворянства неприятие, прежде всего из-за сугубой неясности, но самое главное, что значительно сильно волновало определенную часть представителей благородного сословия страны, — это вопрос: готово ли правительство стать гарантом задуманной реформы. Выход из этого затяжного, тягостного противоречия монархическое сознание отыскивало в традиционном стереотипе поведения дворянства, а именно, добрые намерения императора в очередной раз искажены враждебными ему и государству советниками. По логике настойчиво вторгавшихся в политическую практику традиционных представлений о «добром царе», добивающемся прямого и непосредственного общения с подданными вопреки сопротивлению корыстных советников, любой причастный к проведению реформы видный бюрократ очень легко мог быть отнесен в лагерь противников преобразований и отождествлен с мимическим злоумышленным исказителем царской воли.

В 1859 г. работа над законопроектом реформы сосредотачивается в Редакционных комиссиях, где ведущие позиции занимали так называемые «либеральные бюрократы» во главе с Н. А. Милютиным. Последние являлись авторами широкой концепции аграрного переустройства, но едва ли не самым мощным стимулом их реформаторского активизма было развитое корпоративное самосознание. Реформаторам удалось обратить в свою пользу выражавшиеся дворянством опасения за независимость императорского волеизъявления — уже на готовой почве они подготавливали в сознании самодержца фантом дворянской «олигархии», жаждущей власти. Наивный монархизм был наиболее удобной формой идеологии в рамках нового типа политического сознания. Вероятно, что в контексте замысла творцов реформа могла быть понята как уникальный феномен внутренней политики самодержавия, как заметил Б. Г. Литвак, «это была решительная заявка бюрократии на самостоятельное место в системе ценностных стереотипов политического мышления и культуры российской монархии. В своем конфликте с поместным дворянством, бюрократы-реформаторы видели себя противниками носителей и проводников "устаревших" иррациональных установок патриархального монархического сознания. Депутаты не хотели, чтобы бюрократы решали за них. Бюрократы полагали, что они решат все лучше, так как действуют в интересах государства, а не эгоистических интересах помещиков»[16].

Отстранение высшего сословия империи от активного участия в подготовке реформ обычно рассматривается как позитивный фактор, позволивший бюрократии быстро провести компромиссные законодательные решения наиболее острых социально-экономических проблем. Однако в своем стремлении заложить в действующее законодательство рациональную модель функционирования верховной власти, основанную на принципе бюрократического посредничества, реформаторы не были заинтересованы в реализации этих возможностей поддержки правительственного курса, которые крылись в приверженности высшего сословия традиционному мифу «доброго царя».

Разрушая оригинальную логику этого ментального образа, уже в начале 1861 г. реформаторы спровоцировали серьезную напряженность в отношениях дворянства и верховной властью, в результате чего последняя уже не могла найти твердой социальной почвы, крайне необходимой в столь критический период коренного реформирования империи. Здесь важно учитывать, что сами реформаторы являлись представителями привилегированного, благородного сословия. Их профессионально-корпоративные интересы оказываются выше сословных.

Сословно-статусные самоидентификации, даже при поверхностном обзоре событий, дают богатый и интересный материал об уровне сплоченности дворянства. Они показывают, с одной стороны, слабость социально-психологических механизмов внутриклассовой сплоченности российского дворянства в период разложения феодально-крепостнических отношений, с другой стороны, высокую степень доверия высшего сословия самодержавию, обеспечивающему классу — сословия надежный уровень «вертикальной» сплоченности.

Внутрисословная психологическая градация была обусловлена различным социально-экономическим статусом отдельных групп дворянства. Если учитывать, что еще по данным 8-й ревизии 1834 г. менее 20 душ имели 45,9% дворян — помещиков, 14% вообще были беспоместными. К началу 60-х годов из 253 068 потомственных дворян 148 685 не имели крепостных, 23 984 имели менее 10 душ, при этом 109 444 человека лично сами занимались хлебопашеством, то становится очевидным разница их мировоззренческих аспектов с менталитетом крупнейших латифундистов[17]. Степень выраженности рыночных черт в менталитете русского дворянства решающим образом зависела и от региональных условий его жизнедеятельности в целом.

Аграрный менталитет привилегированного сословия, берущий свое начало еще в XVIII в., претерпевал существенные изменения на протяжении всего XIX в. Поначалу большинство помещиков придерживалось старой, традиционной идеи «хорошего управляющего». Так, Курский помещик Х. А. Ауэрбах по этому вопросу высказывал следующее: «После преобразований, проведенных в России Петром Великим, русские дворяне, вступившие в новые отношения ко двору и остальной Европе, вскоре начали чувствовать недостаток денежных средств для нового образа жизни, прежними доходами со своих поместий, достаточными для их предков, они уже не могли довольствоваться и были вынуждены изыскивать средства к увеличению их. Учащенные сношения с Западом и сравнение нашего сельского хозяйства с тамошними побуждали многих помещиков наших приняться за преобразования своих вотчинных хозяйств, за введение улучшенных способов земледелия и строгого порядка в управлении. Вследствие этого, управление их имениями посредством старост и дворецких сделалось недостаточным и начали появляться управляющие. Их число в ХIХ в. быстро росло, но вскоре мнения помещиков на эту проблему стали круто меняться. Об управляющих заговорили как о весьма пестрой толпе людей всех возможных сословий и степени образованности, большинство которых не заслужили ни уважения, ни значения и дали немало примеров невежества и безнравственности»[18].

Пореформенная действительность коренным образом изменила взгляды помещиков-землевладельцев не только на проблему организации своих имений, но и на вопрос их управления. Новая эпоха объективно заставила многих представителей этого сословия взглянуть на свое имение уже глазами рационального хозяина.

В марте 1861 г. на страницах прессы появляется довольно интересная статья Н. Мельгунова «О нравственных последствиях крепостного права», в которой автор поднимает вопрос о роли управляющих в имениях помещиков: «Кому не случалось встречать между нашими крестьянами примеры уважения и даже любви к управляющим лицам немцам, если эти управляющие люди честные и справедливые, и, напротив, неприязнь, даже ненависть к старостам из собственного селения... У нас до сих пор еще в захолустьях слышатся иногда дикие мнения, будто "мужик" создан из иной кости, чем "благородный"; будто с ним нельзя обращаться как с другими людьми: будто его понимает только палка, да разве еще водка, две одушевительницы, без которых он словно скот упрямый и бессмысленный. Дворянству следует подать пример благородно отказаться от всякой придирчивости и несправедливости»[19].

Таким образом, в среде высшего сословия делается своеобразная переоценка отношений с другими категориями лиц, причастных к дворянским хозяйствам. Управляющие имениями должны занять определенное место в этих отношениях, но все же главная задача дворянства состоит в том, что теперь сословие должно непосредственно заниматься своим хозяйством, так как происходившие перемены втягивали их в круг понятий новой капиталистической эпохи. Происходит переосмысление старой системы и методов хозяйствования, которые приводили значительную часть их владельцев к упадку. Теперь же дворянству было необходимо перестраиваться на буржуазные пути развития.

Однако пореформенная реальность убеждает в том, что поколение поместных дворян, вкусившее крепостнической отравы, так и не смогло в большинстве случаев отказаться от привычных стереотипов мышления и поведения. Работы исследователей показывают нам, что помещики по-прежнему стремились основывать благосостояние своих имений не на новых экономических механизмах, а на своем сословно-привилегированном положении[20].

Состояние российского дворянства переходного периода отличалось крайней внутренней напряженностью, встречными деструктивными процессами, взаимоотрицающими тенденциями.

Социально-психологическая неоднородность сознания личности дворянина ставит ряд проблем, связанных с вычленением традиционно-одиозных, господствующих и альтернативных ориентаций. Причем, если старые фоновые системы ценностей достигли критического уровня развития и даже в отдельных случаях проявились в гипертрофированных формах, то новые социально-психологические процессы находились еще в стадии зарождения, часто возникающие спонтанно, в ограниченном и незаконченном виде. Оппозиционные настроения часто были ограничены лишь словесными заявлениями и, как следствие этого, не реализовывались в продуманных действиях и имели неадекватную рационализацию.

Начальный этап процесса формирования нового типа личности российского дворянина отразился в незначительных косвенных заявлениях, едва заметных нарушениях устоявшегося традиционного этикета поведения, нестандартном восприятии стереотипных ситуаций.

Трансформировалось в сознании представителей высшего сословия империи и понимание ревностной, преданной и безупречной службы «преданностью всем заветам нашей истории», которая неизбежно должна была быть оценена венценосной особой по пословице: «За Богом молитва, за Государем служба не пропадет». В реальности же, искренняя забота о государственных началах встречала всяческие преграды со стороны различных соперников и конкурирующих партий в чиновничье-бюрократической среде. Горькое чувство гасилось противопоставлениям сугубо индивидуального, личностного, внутреннего критерия оценки результатов своей гражданской деятельности. Утрачивалась полная гармония и тождество взглядов на преданную и ревностную службу. Уважение мастерства, дела, опыта постепенно начинает терять прежнюю зависимость от посторонних мнений и суждений и начинает приобретать абстрактную ценность.

Эволюция сознания российского привилегированного класса шла как по линии саморазрушения бюрократического патриотизма и престижа успешной служебной карьеры, так и в плане возникновения альтернативных им ориентаций в сознании интеллектуально-аристократических кругов правящего класса-сословия.

Процесс внутренней переориентации дворянина драматизировался социально-психологическими особенностями восприятия образа монарха. Политический инфантилизм, низкий уровень самосознания господствующего класса усиливался отсутствием реальных политических конкурентов дворянской монополии на власть.

Внутренняя конфликтность взглядов проявилась в таких процессах, как отрицание традиционных путей и средств в продвижении по иерархической лестнице, обесценивание статусных привилегий, усложнение представлений о смысле императорской службы, фронда высшей чиновной аристократии, в стремлении оградиться от довлеющего влияния мощной российской государственности. С другой стороны, эволюция сознания благородного сословия страны шла по линии понимания неотвратимости буржуазных начал в своей хозяйственно-экономической деятельности.

Первоосновой всех этих ментальных явлений было развитие, углубление, усложнение личности дворянина и всего дворянского сословия пореформенной России. Социально-психологический смысл нарастающей оппозиционности заключался в самоопределении индивидуальности от государственно-бюрократического аппарата.

Таким образом, возникал своеобразный зазор между провозглашенными ранее ценностями и их забвениями в повседневной жизненной практике, между идеологическим и психологическим уровнями сознания дворянства, между идеальной социальной ролью и реальной значимостью социального статуса. Несоответствие социальной роли и статуса свидетельствовало о переломном, кризисном моменте в развитии сознания представителей дворянского сословия. Стабильному и относительно гармоничному состоянию психологии общности свойственна адекватность статуса и роли, которая рассматривается как динамичный аспект. Однако для чиновного дворянства ролевое поведение сводилось лишь к словесному заявлению своей приверженности догмам официальной концепции. Ритуальная функция, естественно, составляла малую, незначительную часть жизненной практики, которая была подчинена борьбе за статус, успех, престиж карьеры, заключавшейся не в служении высокой, благородной миссии правящего класса, а в реализации преимуществ и различных привилегий его господствующего положения.

По своему устройству, по принципу действия аппарат самодержавия был мало приспособлен для быстрого и оперативного решения проблем, связанных с дворянским сословием страны. Во всем сказывался мелкочиновничий подход, повсюду давали себя знать гипертрофированный бюрократизм, в сущности обращенный только в себя. Русская бюрократия, являлась важным фактором государственной жизни, почти не оставила следа в духовной жизни страны: она не создала ни своей культуры, ни своей этики, ни своей идеологии. Несмотря на значительность своего вклада в национальную культуру, высшее сословие империи так и не смогло приспособиться к пореформенному существованию, в результате чего в культурной жизни образовался своеобразный разрыв.

Географическое положение, особенности исторического развития страны обусловили то, что наряду с фактором традиционности, влиявшим на все важнейшие сферы жизни, в том числе и на экономику, социальную структуру: постоянно взаимодействовали и достижения общемирового прогресса, которые в исследуемый период получили наиболее полное и законченное воплощение в индустриально развитых странах Западной Европы и Северной Америки. Это обстоятельство оказывало сложное, неоднозначное воздействие на весь строй жизни пореформенного общества в том числе и на взаимоотношения различных социальных групп и слоев.

Надежда на возврат к старому становилась тем менее реальной, в силу того, что дворянство после реформы 1861 г. перестало представлять собой однородную массу. В нем существовало как бы два противоположных течения: одно — обращенное назад, постоянно ожидавшее от верховной власти поддержки и помощи, другое — смотрящее вперед, реально оценивающее действительность, старающееся само найти соответствующие, необходимые силы и средства для обновления. Эволюция понимания благородного сословия шла по линии неотвратимости буржуазных начал буквально во всех без исключения областях жизни, и в первую очередь в хозяйственной сфере.

Более кратко эту мысль можно выразить словами великого Гейне: «Новому времени новый костюм нужен для нового дела».

Подводя итог, необходимо отметить, что конкретное преломление социальной психологии российского дворянства во многом было опосредовано региональными особенностями социально-экономической жизни. Выявлению общего и особенного в эволюции пореформенного менталитета дворянства посвящено настоящее исследование.

[1] Корелин П. А. Дворянство в пореформенной России 1861–1904 гг. М., 1979. С. 31.

[2] Плансон А. О дворянстве в России: современное положение вопроса. СПб., 1893. С. 21.

[3] Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб., 1994. С. 12.

[4] Мироненко С. Бессилие власти // Родина. 1993. № 1. С. 159.

[5] Чичерин Б. Н. Русское дворянство // Наше время. 1862. № 4. С .3.

[6] Об основании дворянского приюта // Правительственный вестник. 1875. №41. С. 32.

[7] Семенов Н. П. Наше дворянство. СПб., 1898. С. 85.

[8] Паршин А. М. Настоящее России (наши государственные ошибки). М., 1908. С. 9.

[9] Плансон А. Сословия в древней и современной России, их положение и современные нужды. СПб., 1899. С. 67.

[10] Фурсов В. Н. Крестьянское движение в Воронежской губернии в 60-70-е гг.XIX в. (социально-психологические аспекты). Воронеж, 1984. С. 62.

[11] Там же. С .71.

[12] Платов В.Взгляд и нечто. О дворянстве. М., 1904. С. 115.

[13] Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII-начало XIX вв.). СПб., 1994. С. 26.

[14] Гессен В. М.Вопросы местного управления. СПб., 1904. С. 20-22.

[15] Минц С. С. К вопросу об уровне классовой сплоченности российского дворянства в конце XVIII – начале XIX вв. // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985. С. 137.

[16] Литвак Б. Г. Переворот 1861 г. в России: почему не реализовалась реформаторская альтернатива. М., 1991. С. 117–119.

[17] Миронов Г. Е. История государства Российского. Историко-библиографические очерки XIX в. М., 1995. С. 125.

[18] Савельев П. И. Аграрный менталитет русского дворянства в ХIХ в. //Общественно-политическое движение в России XVIII–XX вв. Самара, 1993. С. 26.

[19] Мельгунов Н. О нравственных последствиях отмены крепостного права // Наше время. 1861. № 11. С. 11.

[20] Фурсов В. Н. Классовая борьба в деревне центрально-черноземных губерний пореформенной России. Воронеж, 1991; Он же. Крестьянское движение в Белгородской дореволюционной деревне: Хроника. Белгород, 1991.

Кулабухов В. С. – кандидат исторических наук, г. Белгород.