УДК 82
(Московский педагогический государственный университет)
To the Question on the Bible Archetypes in Edward Bond’s Dramatic Art: the Basic Strategy of Development of Archetypical Job’s Image
S. G. Komarov
(Moscow Pedagogical State University)
Аннотация: Статья посвящена рассмотрению архетипического образа Иова в драматической притче Эдварда Бонда. Притчевая поэтика данного автора, в том числе и библейская архетипика его пьес, фактически, ещё не изучены. В предлагаемом исследовании освещаются разные стратегии развития архетипа Иова в драмах Бонда. Все такие стратегии могут быть сведены к двум основным группам: в первую группу входят такие, при которых герои возвращаются с «вершины перевёрнутой пирамиды», то есть возрождаются нравственно или хотя бы возвращаются к своему прежнему благочестивому нравственному облику («Женщина»); ко второй относятся те стратегии, при которых персонажи навсегда остаются на «вершине перевёрнутой пирамиды» («Лир», «Камень»). В статье проводится мысль о том, что Иов-ситуация — важный ключ к пониманию драматической притчи Э. Бонда в её полноте и всей глубине идейно-содержательного замысла.
Ключевые слова: архетип, архетипический образ, сюжетная схема, стратегия Иов-ситуации, инверсия, трансформация архетипа.
Abstract: The article deals with consideration of аrchetypical Job’s image in Edward Bond's drama-parable. Parable’s poetics of the given author including Bible аrchetypicy of his plays, actually, still are not studied. In the offered research different strategy of development of Job’s archetype in Bond’s dramas are covered. All such strategies can be combined in two basic groups: in the first group there are such strategies when characters come back from the «top of the turned pyramid», that is they revive morally or at least come back to the former pious moral make-up ("Woman"); those strategy when characters remain eternally at the «top of the turned pyramid» ("Lear", "Stone") refer to the second. It is stated that the Job-situation is an important key to understanding of Edward Bond's drama-parable in its completeness and the all depth of the ideologically-substantial plot.
Keywords: archetype, аrchetypical image, the subject scheme, strategy of the Job-situation, inversion, transformation of archetype.
Английский автор Эдвард Бонд по праву считается писателем, воплощающим в своём творчестве художественные принципы драматической притчи[1]. Неотъемлемой частью его притчевой поэтики являются библейские архетипические образы. Среди таковых существенную роль играют те, которые восходят к архетипу Иова или Иов-ситуации, как иначе его именуют в исследовательской литературе с философским уклоном[2]. Особенно отчётливо Иов-ситуация как архетип проявляется в пьесах Э. Бонда «Лир» (1971), «Женщина»(1978), и «Камень» (1976).
Данный архетип, как известно, представлен в «Книге Иова», входящей в состав Ветхого Завета. Библейская сюжетная схема, связанная с этим персонажем, включает в себя несколько мотивных аспектов, которые можно представить следующим образом. 1. Жизнь персонажа в счастье и довольстве. 2. Герой лишается в одночасье близких и всех жизненных благ. 3. Уход героя от людского общества в пустыню. 4. Бунт персонажа, вызванный непониманием своей жизненной ситуации. 5. Буря как атрибут таинственного для человека Богоявления. 6. Прозрение действующего лица, понимание им внутренних законов человеческой судьбы. 7. Смирение героя, его нежелание роптать на Бога. 8. Вознаграждение героя Богом за долготерпение, возвращение жизненных благ. 9. Прощение героем всех обидчиков.
Специфика стратегии библейской Иов-ситуации определяется тем, что исходная точка, на которой находится главный герой, и завершающая, финальная точка сюжета фактически тождественны друг другу. Действительно, на начальном этапе Иов представлен как праведник, человек, который по нашим, мирским представлениям, не заслуживает бед и страданий. Причём, этот праведник живёт в идеальных условиях — в счастье и богатстве. Заключительная точка классической Иов-ситуации полностью дублирует исходную позицию: Иов как был праведником, так праведником и остался, богатство вновь вернулось к нему, а вместе с тем и ощущение счастья и гармонии. При этом главным моментом, «нервом» рассматриваемой ситуации является потеря всех жизненных благ и поведение самого персонажа в этот период своего существования. Именно этот «нерв» и позволяет соотнести ту или иную авторскую схему с библейским архетипом.
Первый тип воплощения архетипа Иова проявляется в драме Э. Бонда «Лир». В зарубежном и отечественном литературоведении стало общим местом сопоставление этой пьесы с шекспировским «Королём Лиром»[3]. Сюжетная основа произведения Бонда во многом, по мысли авторов суждений на эту тему, созвучна шекспировской, а точнее — являет собой её трансформацию. Это, безусловно, так. Хотя и переоценивать подобное сходство, думается, не стоит. В то же время многие исследователи сопоставляют пьесу Шекспира и «Книгу Иова», ставя вопрос о влиянии библейского архетипа на главного героя «Короля Лира», а автор монографии «Шекспировские контексты» — А. Н. Горбунов — осуществил детальный сравнительный анализ знаменитой трагедии и библейского источника, показав, насколько глубока внутренняя связь первого с последним[4]. Можно заключить, что если в пьесе Бонда явственно обнаруживается шекспировская традиция, которая, в свою очередь, неразрывно связана с Ветхозаветным текстом, то в ней же прослеживается и связь главного героя с архетипом Иова.
Думается, что в бондовском тексте осуществляется инверсия архетипического значения библейского источника. Лир, в отличие от библейского героя, совсем не праведник. Более того, он человек, стоящий на пути к духовной смерти. То есть отправная точка, с которой начинается архетипический план эволюции героя, контрастна аналогичному этапу библейской Иов-ситуации. В первой сцене, открывающей произведение, нетрудно найти несколько подтверждений этой мысли.
Действие начинается около недостроенной стены, которая должна стать средством защищённости государства от врагов. Стену эту король начал строить ещё молодым, естественно, с благой целью. Сил и средств положено немало на возведение оборонительного сооружения, а конца стройке всё не видать. В первой сцене описывается, как разгневанный король появляется на «объекте» с тем, чтобы любым способом ускорить дело. Он ищет только повод, чтобы излить на «незадачливых» строителей свой гнев. И повод такой представляется моментально: несчастный случай. Один рабочий случайно уронил топор, да так уронил, что убил другого рабочего. Лир представляет всё происшедшее как саботаж, как сознательное убийство и сам наказывает виновного, застрелив его из пистолета. Лир совершает этот поступок уверенно, не раздумывая: очевидно, делать подобное ему доводится не впервой. Заповедь «не убий», таким образом, для него оказывается неактуальной.
Ещё одно важное обстоятельство, свидетельствующее о своеобразии исходного этапа бондовской Иов-ситуации, — это подчёркнутое чувство гордости главного героя, вызванное собственными достижениями. «…мой народ будет помнить имя моё, нет — он преклонится пред именем моим!..» (Бонд, 1998: 100), — уверенно произносит Лир, размышляя о значении своей стены для будущих поколений. Гордыня, которой подвержен бондовский король, — тоже показатель, отличающий его от праведного Иова.
В пятой сцене Лир уже лишён власти (его предали), нищ и оборван, не имеет ни верных сподвижников, ни крова, ни гроша за душой. Смиряется он хоть сколько-нибудь в новой жизненной ситуации? Увы, нет. Он готов мстить тому, кто его предал: «Дайте ему дурную лошадь, и пусть он себе сломает шею!»(Бонд, 1998: 107), — произносит в адрес бросившего его советника. Таким образом, первый этап скитаний Лира, связанный с домом сына могильщика и заканчивающийся арестом первого и убийством последнего, не приносит герою внутреннего преображения. Более того, напротив, изгнанный король спускается ещё на одну ступень, ведущую к духовно-нравственной бездне: если раньше он при всей своей тщеславности проявлял пусть «неправильную», но всё же заботу о людях, то теперь думает только о себе. Его эгоцентризм в новых жизненных условиях высвечивается ещё ярче, чем в те моменты, когда ему доводилось быть у власти.
Второй акт представляет следующий этап духовно-нравственного падения главного героя. Хотя происходит прозрение Лира — он начинает понимать законы, по которым развиваются события в окружающем мире, законы, которым подчинялся и сам, будучи у власти. Но само прозрение не есть покаяние, смирение: оно лишь только возможная предпосылка для духовного роста человека.
Третье действие изображает заключительный этап эволюции Лира, который завершается и духовной, и физической гибелью главного героя. О духовной гибели свергнутого короля можно судить уже по его реплике: «Если бы я увидел Иисуса на кресте, я бы на него плюнул» (Бонд, 1998: 142). Кто мог плюнуть на Христа? Только его враги, только богоборцы. Именно богоборческим духом пронизано всё сознание героя, раскрывающееся перед нами в заключительном акте произведения.
Помимо этого, свидетельством его духовного краха является новый образ жизни, описываемый именно в третьем акте. Бонд показывает эпизод, в котором слепой Лир выступает перед собравшимися, рассказывая им притчу о человеке и птице, укравшей у того голос. Становится известным, что подобного рода эпизоды стали привычными в новой жизни бывшего короля. К нему стали приходить толпами люди, чтобы послушать его проповеди. Что это за проповеди? Это речи, изобличающие новое правительство со всеми вытекающими последствиями. Что это за новая роль, которую взял на себя герой? Внешне это роль пророка, изрекающего толпе вечные истины, а по сути — лжепророка, ибо чему может научить окружающих человек, противопоставляющий себя Божественному провидению, человек, являющий собой жалкую пародию на святого мученика. У него отнимается всё, что он имел в жизни, но не для испытания и не для духовно-нравственного спасения, а для свершения погибели. Писателю довелось передать в тексте те этапы, которые проходит душа человеческая, прежде чем низвергнуть себя в глубины адской бездны.
В финальном эпизоде, завершающем жизнь Лира, герой пытается разрушать стену, строительству которой он посвятил всю свою жизнь в качестве царствующего правителя. Его как смутьяна и саботажника застреливают — как он сам застрелил здесь же человека. Исходный эпизод и заключительный в драматической линии Лира смыкаются. Зло, посеянное здесь когда-то им самим, вернулось к нему сторицей: испытав бездну страданий, он умирает так, как умер убитый им рабочий.
Если представить классическую схему Иов-ситуации в виде перевёрнутой пирамиды, то на её вершине, опущенной вниз, окажется мотив прозрения героя. Именно с этого сюжетного элемента начинается движение персонажа вверх, где он оказывается фактически там, откуда и начинал свой путь. Хотя герой становится иным. Он теперь не просто праведник. Он праведник, опыт Богопознания которого увеличился в разы. Трансформация в пьесе Бонда «Лир» классической Иов-ситуации заключается в том, что герой достигает перевёрнутой вершины «пирамиды», то есть достигает прозрения, и остаётся на этом этапе до конца дней своей жизни. «Вверх» бондовский Лир никуда не поднимается, скорее опускается ещё ниже, ибо кощунство в отношении лика Христа есть одна из последних ступеней нравственной бездны.
Второй тип стратегии Иов-ситуации открывается в драме Э. Бонда «Женщина». В этой пьесе к архетипу «Иова» восходит главная героиня произведения — Гекуба. В полном соответствии с библейским архетипом, у царицы Трои были все мыслимые человеческие блага — семья, много детей, роскошь и изобилие во всём. Но занавес поднимается, и в самом начале действия мы узнаём о том, что умер муж Гекубы — троянский царь Приам: началась у главной героини жестокая череда потерь. Об этих потерях рассказывается на протяжении всего первого акта, посвящённого изображению гибели Трои, легендарного города-государства. Автор не воспроизводит ни предысторию этого события, ни достоверное соответствие персонажей древнегреческим мифологическим источникам, он освещает конкретные факты — враг в лице греков под предводительством Героса осаждает в течение пяти лет город, а город обороняется, и в последний момент у его руля становится женщина, то есть Гекуба. Примечательно то, что с архетипом «Иова» сближается и другой центральный персонаж — жена греческого правителя и полководца Героса Исмена. На определённом жизненном этапе обе героини — Гекуба и Исмена — необычным образом оказываются «по одну сторону баррикад». Происходит это следующим образом. После военного совета в греческом лагере, состоявшемся сразу после известия о смерти Приама, Исмену вместе с Терситом, одним из видных военачальников, отправляют к троянцам в качестве послов с тем, чтоб предложить противнику компромиссное решение. Суть этого решения такова: Троя должна отдать грекам статую богини удачи, незаконно захваченную несколько лет назад Приамом, а греки, в свою очередь, обязуются сразу же снять осаду и покинуть на кораблях пределы атакуемого ими города. Послы излагают троянской царице суть своего предложения, но Гекуба не верит в то, что греки сдержат своё слово после того, как получат статую богини. Исмена, проникнутая сочувствием к жителям осаждённого города, идёт на жертвенный подвиг — она добровольно принимает на себя роль заложницы, чтобы дать определённую гарантию того, что Герос сдержит своё слово. Так она оказывается в троянской тюрьме.
Этим действия Исмены, которые выражают её стремление прекратить войну, не заканчиваются: она также выступает со стен Трои перед греческими солдатами, призывая их прекратить осаду города и вернуться на родину, к мирной жизни. Но её призыв воспринимают как сумасшествие, как элементарную измену своей стране. Внезапно греки прорываются в ослабевший от эпидемии чумы город и довершают его разгром — убивают всех троянских детей и стариков, а трудоспособное население берут в плен, чтобы использовать людей на тяжёлых физических работах. Исмену как изменницу, по законам греческого общества, приговаривают к замуровыванию в каменную стену.
Так к концу первого акта Исмена, подобно многострадальному Иову, теряет все жизненные блага и оказывается на грани смерти. И Гекуба, потерявшая всё, что составляло смысл её жизни, ослепляет себя и тоже оказывается перед лицом смерти. Две разных героини разными путями оказываются на крестном пути библейского Иова. Обеим женщинам удаётся остаться в живых.
Второе действие продолжает освещать жизненный путь двух героинь, чудом спасшихся во время страшного шторма на некоем затерянном в морских просторах острове. Автор показывает, что происходит с Гекубой и Исменой через двенадцать лет. Их судьбы словно сливаются воедино — образы двух героинь, генетически восходящие к классической «Иов-ситуации», строятся по принципу сопоставления, взаимного дополнения. На острове у Гекубы и Исмены наступает этап духовного прозрения, смирения. Их пристанищем становится скромный домик на берегу моря. Их пищей — простая деревенская трапеза, которую доставляют местные жители, занимающиеся рыбной ловлей. Гекуба, защищённая от зрительных образов внешнего мира завесой собственной слепоты, находит утешение в тишине и покое, царящих на острове. Исмена, сошедшая с ума, также довольствуется простой физической работой, о которой даже не имела понятия в прошлой жизни. Такое существование и становится своего рода вознаграждением за терпение и смирение, которые проявляют обе героини. Каждая по-своему прощает, как и ветхозаветный Иов, своих обидчиков. Но завершается сюжетная версия судьбы двух героинь по-разному.
В мирную жизнь острова вмешиваются «назойливые» греки, которые заняты поиском легендарной статуи, потерянной ими во время морской бури. Появляется Герос, предлагающий Гекубе «райские кущи», если она укажет, где находится статуя богини удачи. Гекуба вынуждена признаться, что статую сбросили с судна в надежде спастись во время шторма. Герос начинает «прочёсывать» с местными жителями все близлежащие морские глубины, надеясь найти заветную реликвию, но эти действия не имеют успеха. Тогда греческий правитель вознамеривается уничтожить жителей острова, чтобы оправдаться в глазах афинян, которые ждут от него решительных действий.
Гекуба оказывается перед выбором — стать безучастной свидетельницей гибели ни в чём не повинных людей или попытаться спасти их любой ценой. Она выбирает путь активного действия. Но что может старая слепая женщина? Она подговаривает беглого человека, бывшего добытчика руды, убить Героса. Она устраивает состязания — бег вокруг острова, в котором участвуют двое: сам Герос и несчастный человек, сбежавший с рудников. Проигравшего должны убить. Бывшая троянская царица устраивает спектакль, в котором греческий правитель объявляется проигравшим. Беглый человек закалывает Героса. Жители острова спасены. На следующее утро заканчивается её земной путь — Гекубу, мирно отдыхавшую во время небольшого шторма у скалы, смывает волной и относит на поле, где её тело застревает в ограде. У Исмены жизнь возрождается — она должна соединить свою судьбу с человеком, бежавшим из рудников, и обрести простое человеческое счастье.
Так Э. Бонд воспроизводит в драме основные элементы библейской «Иов-ситуации». Детальное сопоставление с классической ветхозаветной схемой образов английского автора, восходящих к архетипу Иова, позволяет при этом увидеть значительные отличия в логике развития двух героинь и их архетипического предшественника.
Прежде всего различаются исходные сюжетные ситуации бондовских персонажей и библейского первообраза. Кто такой Иов? Он не просто человек, живущий в довольстве и достатке, он в первую очередь праведник. Праведность — та черта, которая характеризует сущностную природу ветхозаветного персонажа. В то же время и Гекуба, и Исмена, обладающие рядом положительных человеческих качеств, никак не могут быть причислены к людям, ведущим праведный образ жизни.
Во-первых, праведность, по библейским нормам, не может быть ни в коей мере сопоставимой с языческим мировосприятием, при котором человек полагает, что его жизнь зависит от множества мелких божков, воплощённых в каменных истуканах. Именно такое мироощущение свойственно обеим героиням в самом начале драматического действия. По ходу дела становится известно, что Гекуба однажды подучила своего мужа Приама выкрасть статую богини удачи у греков в надежде, что она принесёт Трое счастливое разрешение всех жизненных проблем. Исмена также существовала в той среде, которая немыслима без языческой культуры — ведь её муж Герос, как и все греки, придавал колоссальное значение возвращению каменного символа в лоно родного афинского храма.
Во-вторых, праведность ассоциируется с нравственной чистотой, при которой заповедь «не обмани» имеет существенное значение. Приходилось ли Гекубе и Исмене жить не по заповеди, запрещающей обман окружающих? Безусловно, да. Вероятно, жёны правителей и не могли жить иначе: они находились рядом с теми, кто управляет государством, а управление такого рода не предполагало праведных поступков от правителей.
Тем не менее, была у героинь та нравственная доминанта, которая позволяет их и на изначальном этапе всё же сопоставлять с Иовом. Однако на этом самом этапе намечена у персонажей Э.Бонда иная, отличная от библейской, стратегия развития «Иов-ситуации». Если в ветхозаветном варианте вся сюжетная линия развёртывается с целью испытания героя и приобретения новых свидетельств его праведности, то в бондовской драматической структуре «Иов-ситуация» приобретает христианский подтекст: не испытание праведности персонажей, а духовное их спасение — вот что становится главным.
Именно ради нравственного спасения героинь у них отнимается всё — положение в обществе, роскошь, семейное счастье и прочее.
Можно сопоставить и следующий момент развития Иов-ситуации в драме «Женщина» с библейской структурой. Это бунт персонажа. Ветхозаветный Иов в недоумении вопрошает, за что же ему выпали столь тяжкие страдания. Мотив бунта, присущий библейскому герою, представлен у Бонда в редуцированном виде. Гекуба ослепляет себя в знак протеста против гибели близких и остальных жителей Трои. Это тоже своего рода бунт. Она не взывает к Богу, потому что Его не знает, но она вступает в схватку с судьбой, которая не щадит её. Исмена не смиряется с реальной возможностью погибнуть в каменном «мешке», будучи замурованной в пещеру. Таким образом, бунт у героинь Бонда преобразовывается в конкретные физические действия, которые являют собой протест против фактической Иов-ситуации, возникшей как неизбежный этап на их жизненном пути.
Во втором действии, в соответствии с логикой развития библейского Иова, происходит внутреннее преображение Гекубы и Исмены. Троянская царица обретает духовную гармонию и готовность отдать свою жизнь ради блага ближнего — она помогает Исмене и простым жителям острова, спасая их от фактической гибели. Не в меньшей степени изменяется и Исмена, встав на путь существования простой женщины, на котором приведены в полное соответствие её высокие нравственные принципы и реальный бытовой план, при котором эти принципы могут воплощаться в действительность, а не быть эфемерной мечтой лишённой свободного выбора афинской царицы.
Таким образом, второй тип стратегии библейской Иов-ситуации предполагает полное следование классической схеме с уточнением целевой установки — духовно-нравственное спасение личности.
Архетип Иова воплощается в драматических притчах Бонда не только на уровне центральных персонажей: в Иов-ситуацию оказываются вовлечёнными и второстепенные герои. При этом, как правило, актуализированным оказывается один аспект рассматриваемой схемы, остальные же представлены редуцированно. Именно такого плана архетипический образ дан в в одноактной драматической притче «Камень», содержащей третью стратегию развития рассматриваемого архетипа.
Вторая сцена этого произведения начинается со слов Ирландского Бродяги, которые представляют собой явную реминисценцию Книги Иова. «Собственно библейской реминисценцией может быть не только цитата, то есть дословная выдержка из Библии, — справедливо отмечает С.Л. Андреева, — но и любое слово или комплекс слов, непосредственно вызывающие ассоциации с библейским текстом»(Андреева, 1998: 71). Такой комплекс слов нетрудно обнаружить в тексте «Камня».
Вот как выглядит реплика Бродяги. «Будь проклята и разрушена эта земля... все существа на ней... и небо, которое её покрывает…Проклинаю день, когда он создал её. (Садится на землю и тихо плачет.)»[*] (Bond, 1981: 92). А вот фрагмент библейского текста: «После того открыл Иов уста свои и проклял день свой. И начал Иов и сказал: погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!» (Иов. 3: 1–4).
И чуть дальше идёт скрытая реминисценция «Отбрасывают нас в темноту, и с тех пор мы вынуждены мучиться на краю свалки» (Bond, 1981: 92). Аналогия этой фразы в Библии выглядит так: «На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком? (Иов. 3: 23).
Ситуация бондовского Бродяги близка «предлагаемым обстоятельствам» ветхозаветного Иова: и тот, и другой лишились всех житейских благ, и, не выдержав морально тяжести свалившихся на их головы несчастий, впали в бунт против Творца. И в том, и в другом случае звучит «проклятие», ниспосланное конкретным реалиям Божественного замысла. Помимо этого, в обоих случаях проклинается «день», автором которого является Бог. Наконец, оба отрывка содержат и образ «мрака», «темноты» (‘‘the dark’’ у Бонда). Однако на этом сходство двух фрагментов заканчивается. Главное отличие слов Бродяги от библейского текста состоит в том, что у Бонда герой проклинает ни тот день, в который он появился на свет, а день сотворения Земли — если Иов протестует против частности всей схемы Божественного замысла (всего один день, все-то остальные дни остаются вне поля его зрения), то Бродяга отвергает весь земной миропорядок Творца от самого его истока. По существу, мотив бунта Иова здесь инверсируется, гиперболически доводится до фантастических размеров — герой отказывается не от своего дня появления на свет, он бросает вызов всему Божественному мироустройству. С другой стороны, имплицитно такая трактовка архетипа содержится и в библейском тексте, ибо отказ от собственной судьбы есть и отказ от всего мира, поскольку об этом самом мире человек может судить только на основании своей жизни, являющейся частью общего Замысла.
Возникает вопрос: как быть с остальными элементами библейской схемы, помимо собственно бунта героя, который воплощён в тексте в открытой форме? Ответ обнаруживается в обращении к ретроспективному плану, раскрывающему в сжатой форме «роман жизни» Бродяги. Выясняется, что когда-то герой имел определённый достаток, светлую голову и добрые порывы. Вот только облик его даже отдалённо вряд ли можно назвать тяготеющим к праведности — нравственная беспомощность, мелочность привели к тому, что он попросту спился. Бродяга лишается всего и оказывается в состоянии бунта против Творца. Проблема теодицеи Бондом здесь снимается с рассмотрения: герой сам виноват в том, что с ним произошло, он сам сделал свой выбор, отказавшись от пути нравственного самосовершенствования. Вся классическая Иов-ситуация в лице Бродяги трансформируется так, что выполняются в определённой мере все её элементы вплоть до бунта героя, но до прозрения дело не доходит. Так на бунте персонажа развитие архетипа заканчивается, что ещё явственнее свидетельствует о его духовно-нравственной гибели.
Напрашивается следующий вопрос: какова функция архетипического образа Бродяги в контексте всей притчи Бонда? В пьесе рассказывается о Человеке, который отправился в путь из отчего дома с семью золотыми монетами, повстречал на своём пути некоего Масона и принял его предложение выполнить работу — доставить камень в дом самого Масона, а потом получить за выполненное задание денежное вознаграждение (зарплату). Лёгкость предложенной работы оказалась тщетной: камень герою пришлось нести долгие годы до самой старости, при этом с каждым днём размеры странной ноши становились всё внушительнее, заставляя Человека всё ниже пригибаться к земле. Когда же наконец герою довелось добраться в дом Хозяина, он задал последнему вопрос, почему камень увеличивался и ему пришлось потратить всю свою жизнь на то, чтобы его принести. Не получив вразумительного ответа на свой вопрос, Человек убивает Масона с помощью того же камня. Бродяга же фигурирует в числе тех, кто встретился на его трудном пути.
На первый взгляд, драматическая линия Человека никоим образом с архетипической Иов-ситуацией не связана. Однако внутренне структура этой линии тоже сближается с рассматриваемой библейской схемой. Наталкивает на эту мысль фрагмент из последней, седьмой сцены, явственно высвечивающей мотив утраты главного героя. «Почему я тратил свою жизнь впустую на то, чтобы нести ваш груз?» (Bond, 1981:114) — спрашивает Человек Масона и не получает ответа на свой вопрос.
Фактически судьба главного героя, описанная в «Камне», построена по той же схеме трансформированной Иов-ситуации, что и судьба Бродяги. В самом деле, Человек, как и Бродяга, имел когда-то определённое благополучие, находясь в родительском доме. Потом он, как и Бродяга, вынужден был дом родной оставить, чтобы найти свой жизненный путь, лишился всего (молодости, здоровья, жизненных устремлений, веры в справедливость, правда семь золотых монет оказались при нём) и впал в бунт, по сравнению с Бродягой в ещё более страшный, ибо совершил убийство собственного работодателя. По сути, драматическая линия Человека до этапа его бунта намного ближе к библейской Иов-ситуации. На исходном этапе главный герой обладает целым рядом добродетелей, чем больше приближен к библейскому архетипу, нежели Бродяга. Действительно, он отличается добротой, стремлением помогать окружающим, силой воли, готовностью трудиться. Однако, несмотря на такие отличительные особенности личности, финал драматической линии героя, по существу, совпадает с жизненным финалом Бродяги — крах всех человеческих надежд и следующий за этим крахом бунт. Из состояния бунта ни тот, ни другой так и не выходят, и никакого прозрения при этом тоже не наступает. Линии двух героев, трансформирующие архетипическую Иов-ситуацию, таким образом, выстроены по принципу сопоставления, благодаря которому напрашивается страшный вывод: можно быть сильной личностью и достаточно добродетельным (Человек), а можно являть собой довольно слабое и ограниченное существо (Бродяга), результат жизненных усилий при этом будет один — крах всех благих надежд и полная внутренняя опустошённость. Но главное скрыто в более глубоком подтексте: беда Человека в том, что он вверил свою судьбу Масону (а по сути, Сатане), а не Богу, которого не знал, поэтому-то и жизнь вся его пошла наперекосяк. Когда вверяешь свою жизнь не тому, кому нужно, тогда и имеешь столь плачевный результат.
Таким образом, в драматических притчах Э. Бонда можно обнаружить разные стратегии развития классической Иов-ситуации, которые могут быть сведены к двум основным группам: в первую группу входят такие, при которых герои возвращаются с «вершины перевёрнутой пирамиды», то есть возрождаются нравственно или хотя бы возвращаются к своему прежнему благочестивому нравственному облику («Женщина»); ко второй относятся те стратегии, при которых персонажи навсегда остаются на «вершине перевёрнутой пирамиды» («Лир», «Камень»). И в том, и в другом случае библейская Иов-ситуация — важный ключ к пониманию драматической притчи Э. Бонда в её полноте и всей глубине идейно-содержательного замысла.
Список литературы
Андреева, С. Л. (1998) Библейские реминисценции как фактор текстообразования (на материале произведений И. А. Бунина «Тень птицы», «Окаянные дни», «Миссия русской эмиграции»). Дисс. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. М.: МПГУ.
Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета.
Бонд, Э. (1995) Женщина / Пер. с англ. Ю. Фридштейна // Суфлёр. № 1. С. 66-126.
Бонд, Э. (1998) Лир / Пер. с англ. В. Михайлина // Волга. № 1. С. 95-150.
Горбунов, А. Н. (2006) Шекспировские контексты. М.: МедиаМир.
Bond, E. (1981) A-A-America! and Stone. London: Methuen.
Scharine, R. (1976) The Plays of Edward Bond. L.: Associated University Presses.
Комаров Станислав Геннадьевич — докторант кафедры всемирной литературы Московского педагогического государственного университета. Эл. адрес: slav-theatre.ru(at)mail.ru
[*] Здесь и далее перевод наш.
[1] На притчевую природу пьес Э. Бонда указывают, к примеру: Бабенко, В. Г. (1981) Драматургия Англии: О жанровой системе современной английской драматургии; Драматургия Эдварда Бонда // Современная драматургия Англии и США. Свердловск: Издательство Уральского гос. университета. С. 3–38; Жегин, Н. (1977) В зеркале традиций // Театр. № 5. С. 133–139; Ряполова, В. А. (1978) Английская драма перед новыми задачами // Искусство и общество: тенденции политизации в современном западном искусстве. М.: Наука. С. 183–198.
[2] См., к примеру: Мусхелишвили, Н. Л., Шрейдер, Ю. А. (1993) Иов-ситуация Иозефа К. // Вопросы философии. № 7. С. 172-176.
[3] Такой подход можно обнаружить, например, в следующих работах: Scharine, R. (1976) The Plays of Edward Bond. London: Associated University Presses; Соловьёва, Н. А. (1982) Английская драма за четверть века (1950–1975). Выпуск II (семидесятые годы): Учебно-методическое пособие. М.: Изд-во Моск. ун-та.
[4] Горбунов, А. Н. (2006) Шекспировские контексты. М.: МедиаМир.
