Сафарян А. В. Понятие «стиль жизни» в социологии

УДК 316

Safarian A. V. The Concept “Life Style” in Sociology

Аннотация: В статье анализируются различные подходы в определении понятия «стиль жизни». Подчеркивается, что стиль жизни может быть рассмотрен как синоним свободного выбора индивидом своего повседневного поведения и непосредственно связан с самореализацией личности. Автор приходит к выводу, что применение тезаурусного подхода при изучении данной проблематики позволит более тщательно изучить феномен повседневности.

Ключевые слова: стиль жизни, повседневность, Э. Гидденс, П. Бурдье, тезаурусная концепция молодежи.

Внимание к тематике стиля жизни в мировой социологии в последние десятилетия стало устойчиво расти. В Германии, в частности, в 1990-е годы число публикаций по проблемам стиля жизни достигло 300 в год[1]. Это обстоятельство важно оценить не само по себе, а в контексте исследований социальной структуры. Стиль жизни, трактуемый как совокупность устойчиво воспроизводимых образцов поведения, стал своего рода лазейкой для многих исследователей в их стремлении преодолеть трудности социально-структурного анализа в условиях быстрых социальных перемен. Как показывает анализ многих работ, суть этой лазейки в том, что перевод исследования на микросоциологический уровень, позволяющий зафиксировать тесную связь социального неравенства и стиля жизни, позволяет «погасить классическую вертикальную парадигму»[2], т. е. уйти от социально-классового анализа действительности.

В более общей форме аспект стиля жизни становится важной частью теорий индивидуализированного общества, исходящих из утверждения, что в современных условиях развитых стран поведение людей в большей мере определяется их склонностями, а не фактором социального неравенства. Придается, в частности, значение влиянию на индивида его потребительских стандартов, отношения к религии, политике, здоровью, его ценностных ориентаций. Эти факторы, конечно, связаны с социально-классовым расслоением, но, во-первых, не непосредственно, во-вторых, лишь в конечном счете. В этой связи небезынтересно наблюдение П. ДиМаджио, что «макроструктурные измерения социальных классов выглядят как своеобразные ударные группы, брошенные в военные действия с непонятыми и необъясненными разногласиями»[3]. И именно концептуализация стилей жизни позволяет не ограничиваться макросоциальными факторами и более основательно связывать действия и мышление людей с многообразием факторов, характерных для индивидуализированного общества.

Такая трактовка стиля жизни достаточно распространена не только в эмпирических исследованиях, но и в собственно теоретических работах, включая и труды, получившие широкое признание в мировой социологии. В этом отношении заслуживает внимания по­зиция видного английского социолога Энтони Гидденса, авторитет которого в мировой социологии очевиден.

Трактовка стиля жизни в социологии Энтони Гидденса в работах 1990-х годов опирается на концепцию человека, противопоставленную постмодернистскому пониманию Я. Учитывая радикальные изменения в социальной среде, утверждение самореференции личности в ситуации неопределенности, распространение экспертного знания в сфере повседневности и ряд других факторов, Гидденс делает вывод о переходе от «политики эмансипации» к «жизненной политике», иначе говоря, от борьбы за воплощение в жизнь идеалов свободы, равенства, справедливости к выбору жизненного стиля на основе ответа на вопрос о том, как следует жить[4]. Этот выбор носит нравственный характер и в известной мере противостоит безнравственности институтов модерна. У Гидденса он соотносится преимущественно с проблемами биоэтики (допустимые границы технических нововведений и применения генной инженерии, право на жизнь человеческого эмбриона и др.), социальной справедливости (равенство полов и др.), охраны окружающей среды, но они могут трактоваться и в более широких социальных контекстах (например, в связи с воздействием на человека и общество фактора глобализации, что показал и сам Гидденс в последующих работах[5]). В целом важно, что «жизненная политика», по Гидденсу, выводит в центр проблематики жизненного стиля нравственную доминанту.

Эта позиция вытекает из теории структурации Гидденса, согласно которой дифференциация в обществе строится на различии социальных практик, которые выступают единицей его анализа. Социальные практики образуют непрерывное воспроизводство социального действия, итогом чего становится производство структур, правил, ресурсов. Те, в свою очередь, порождают действия акторов[6]. Собственно, в этом случае речь идет о порождающих действия индивидов структурах не в обычном для социологии структурно-функционалистской направленности смысле, а об организованных социальных практиках[7]. Их в духе теории структурации можно рассматривать как стили жизни.

Несколько с иной стороны, но в том же направлении дает трактовку стилям жизни французский социолог Пьер Бурдье. Его исходные позиции связаны с представлением о классообразовании как процессе, происходящем вмногомерном пространстве социальных отношений. У Бурдье фундаментальное значение приобретает понятие социального пространства, а не социальной структуры, поскольку оно фиксирует реальность как устойчивых, так и случайных форм связей. Здесь имеют значение связи и реальные, и воображаемые, и постоянные, и нестабильные, и сосуществующие параллельно, и накладывающиеся одни на другие, и сходящиеся, и разбегающиеся[8]. В этом пространстве происходит распределение капиталов разного рода (по Бурдье, есть четыре основные формы «капитала» — экономический, культурный, социальный и символический), чем и предопределена близость/отдаленность того или иного агента с точки зрения значимых различений и соединение/расхождение агентов в борьбе за позиции внутри социального пространства. В итоге структура социального пространства подчиняется игре распределения «капитала» и «прибыли». Социальное пространство со спонтанно проявляющимися различиями функционирует символически как пространство жизненных стилей, или как ансамбль групп, характеризующихся различным стилем жизни[9].

В соответствии с этим измерение социальной стратификации, по Бурдье, должно вестись в двумерном режиме, с учетом того, что выбор жизненных стилей предопределен в одних случаях стремлением усилить социальную позицию путем демонстративного потребления в духе концепции Т. Веблена, в других — стремлением закрепись свой статус ориентацией на «высокую культуру». Следовательно, потребление и становится формой знакового различия социальных классов[10], а стилизация жизни усиливает эти различия и легитимизирует их. Это – и форма воздействия на группы с другими жизненными стилями, навязывания им своего видения человека и мира.

Идеи Бурдье получили широкое признание, и прежде всего в европейской социологии. Исследования «капиталов», пересекающихся полей социального пространства и соответствующих им жизненных стилей дало определенные результаты в изучении современного общества, особенно при установлении роли таких факторов выбора жизненных стилей, как культурный и материальный капитал родителей, образование, профессиональный статус, личный доход[11].

В американской социологии проблематика стилей жизни исследуется в несколько ином ключе. Заслуживает внимания то направление исследований, в которых различие в трактовке оснований для выделения стилей жизни проявило себя в практической деятельности по управлению развитием города. Это, в частности хорошо видно на материале урбанистской социологии США, где в ХХ веке не один раз менялась концепция управления городом. Следует подчеркнуть, что значительный прорыв, который осуществила в этом направлении Чикагская социологическая школа, повлекла за собой укоренение в США такого подхода к планированию городской политики, который опирался на определенную социологическую концепцию города. Даже когда в начале 1930-х годов позиции Чикагской школы были оттеснены на второй план и структурный функционализм стал приоритетной теоретико-методологической платформой в большинстве отраслей социологии (включая и социологию города), идея «чикагцев» об экологии города оставалась и остается сейчас стержнем принятия соответствующего курса в области городской политики.

Иное дело, само представление о том, что же создает город, его среду и что следует ставить на первое место при принятии городскими властями управленческих решений, претерпело значительную эволюцию. Как указывает З. Л. Миллер, обстоятельно исследовавший данный вопрос, эта эволюция имела своим основанием изменение взглядов на роль социальных групп в жизни города[12]. В межвоенный период (1920–1930-е годы) исходным для проектирования городов и для оценки эффективности городской политики был тезис, согласно которому социальные группы – основной регулятор образа и стилей жизни, индивид же лишь в той мере значим в общественной жизни города, насколько он идентифицирует себя с той или иной социальной (культурной, этнической, профессиональной и т. д.) группой. Соответственно этому и городская политика стремилась найти свое место в процессе выстраивания межгрупповых отношений путем воздействия на факторы и через факторы, которые дей­ствуют на группы, не будучи подконтрольными их членам (в частности, миграционный фактор, фактор экономических и технологических изменений и т. п.). В этом случае город выступает как территория, на которой поддерживается плюрализм не личностей, а групп и где в результате такой политики создаются наилучшие усло­вия как для реализации новых технологий и, соответственно, совершенствования управления, так и для повышая на этой основе качества жизни для всех групп. Такой подход может быть назван детерминистическим культурным плюрализмом[13]. Групповой интерес и компромисс групповых интересов составляли в этом варианте и концептуальную основу и основу технологии управления при определении городской политики.

Однако такой подход на практике породил немало противоречий, в итоге чего после 1950-х годов получила распространение концепция «смерти города» как системы, встраивающей в себя индивида, и городская политика стала опираться на принцип культурного индивидуализма. В частности, это было результатом разочарования в принципах культурной инжене­рии, применение которых в 1920–1930-е годы не дали заметных результатов в установлении атмосферы терпимости между этническими группами и всеобщей социальной гармонии.

Существенным с точки зрения нашего исследования обстоятельством следует считать то, что бунт против детерминизма, как пишет об этом З. Л. Миллер, исходил из осознания необходи­мой вовлеченности людей в выбор их собственных стилей жизни и куль­туры как выражения автономного, свободного, индивидуализи­рованного существования. Ключевыми словами новой эпохи куль­турного индивидуализма стали разнообразие и выбор, саморазвитие скорее как психологическое, чем как политическое благо. Право на самореализацию рассматривалось как часть гражданских прав[14]. Нельзя не учитывать, что и сегодня трактовка человеческого Я в США (как, впрочем, и в Европе) сохраняет характеристики крайнего индивидуализма. Из исследований в этой области вытекает, что акцент на самодостаточности автономного индивида, которому вменяется в обязанность непрерывная самоактуализация и опора на самого себя, остается наиболее типичным в теории[15], что не может не отражаться и на трактовках стиля жизни.

Позже идея культурного индивидуализма была подвергнута критике, а частью и обструкции, что и следовало бы ожидать, но наша задача сейчас не углубляться в особенности американского муниципальной политики, а в установлении того содержания, которое придавалось в осмыслении преходящих событий в жизни американских городов стилям жизни.

Из анализа литературы становится ясным, что стиль жизни может рассматриваться как синоним свободного выбора индивидом своего повседневного поведения и что со стилем жизни определенные теоретики связывают самореализацию личности. Это дает повод посмотреть на проблематику стиля жизни сквозь призму тезаурусного подхода.

Тезаурусные конструкции формируются в рамках социальных и культурных практик, что составляет важный аспект социализации индивида, особенно в возрасте юности, когда тезаурусы еще не устоялись, но уже в меньшей степени зависят от воспитательного воздействия значимых других, т. е. когда уже есть возможность говорить о свободном выборе линии поведения.

Вал. А. Луков, формулируя тезаурусную концепцию молодежи, подчеркивает, что «тезаурус как упорядоченное знание, достаточное индивиду (группе) для ориентации в обществе, обладает своеобразным свойством структуры информации: ее иерархия строится не от общего к частному, а от «своего» к «чужому». Тезаурусы схватывают мозаику рассеянных событий как целое. Этим открываются широкие возможности для анализа феноменов молодежных сообществ»[16]. Действительно, выбор линии поведения в значительной своей части есть выбор стиля жизни, который и выступает в повседневности как совокупность устойчиво воспроизводимых образцов поведения. Но одновременно это и характеристика других компонентов повседневной жизни, которые нередко не учитываются в исследовании молодежи, сосредоточенных на фиксации поведенческих реакций или культурных ориентаций. В этом отношении эвристична трактовка молодежи Вал. А. Луковым как «социальной группы, которую составляют (1) люди, осваивающие и присваивающие социальную субъектность, имеющие социальный статус молодых и являющиеся по самоидентификации молодыми, а также (2) распространенные в этой социальной группе тезаурусы и (3) выражающий и отражающий их символический и предметный мир»[17]. То, что в поле зрения исследователя не как частность, а как составная часть понимания молодежи включены символический и предметный мир молодежи, особенно сближает тезаурусную концепцию молодежи с проблематикой стиля жизни.

Описание молодежных субкультур в литературе[18] подтверждает значимость символического применения тех или иных вещей (одежды, украшений, обустройства жилища, предметов почитания и т. п.) не только для маркировки своей принадлежности к той или иной группе, но и как фильтр информации, воспринимаемой из внешних источников, ее структурирования и иерархизации в рамках тезауруса и использования для переконструирования образа человека и мира. Но следует учитывать, что субкультурные формы молодежной активности — лишь наиболее заметные для внешнего наблюдения феномены, характеризующие специфику молодежи на этапе активной социализации. Аналогичные процессы происходят в жизни любого молодого человека, вещный и символический мир которого не имеет демонстративных отличий от принятых в окружающей его социальной и культурной среде социальных и культурных норм.

Поскольку в молодости тезаурусы подвержены динамичным изменениям, динамично могут меняться и стили жизни, сохраняя на новых этапах социализационной траектории[19] некоторые следы освоенного социального и культурного опыта. Это одновременно означает и специфическое в молодом возрасте изменение социальной и культурной идентичности, а также активное применение молодежью социального конструирования реальности.

Если иметь в виду, что самореализация молодого человека составляет основную цель государственной молодежной политики в современной России, то для российских условий немаловажно понять, не может ли быть в таком случае задача поддержки самореализации личности сведена к поддержке многообразия стилей жизни. По крайней мере, это соответствовало бы распространенному представлению о «человеке постмодерна» — толерантному, открытому «множеству голосов» и далекому от намерения «объявлять войну неверным, отстаивая свой собственный стиль жизни»[20].

Итак, проблематика стиля жизни, получившая распространение в современной социологии главным образом как альтернатива структурированию общества по социально-классовому признаку, имеет более широкое поле для применения, когда изучаются социальные и культурные феномены, связанные с молодежью. Если в трактовке социальной структуры обращение к понятию «стиль жизни» во многом носит компенсаторный характер и направлен на лучшее описание и объяснение процессов, возникших в конце XX — начале XXI века, то в сфере молодежных исследований стиль жизни характеризует устойчивость некоторых жизненных форм в условиях общей неустойчивости самой системы, каковую составляет молодежь и каждый отдельный молодой человек. При использовании тезаурусного подхода стиль жизни позволяет более основательно классифицировать структурные основы организации повседневности применительно к молодому человеку и молодежным сообществам.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Hermann D. Bilanz der empirischen Lebensstilforschung // Kölner Ztschr. für Soziologie und Sozialpsychologie. Köln, 2004. Jg. 56. H. I. S. 153.

[2] Ibid.

[3] DiMaggio P. Social Stratification, Life-Style, and Social Cognition // Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by D. Grusky. Boulder: Westview Press, 1994. P. 458.

[4] См.: Giddens A. Modernity and self-identity: self and society in the late modern age. Stanford (Ca), 1991.

[5] Напр. в кн.: Giddens A. Runaway World: How Globalisation Is Reshaping Our Lives. London: Profile Books, 1999.

[6] См.: Giddens A. The Constitution of Society: Outline of the Theory of Structuration. Cambridge: Polity Press, 1984. P. 354.

[7] Ibid. P. 25–31.

[8] См.: Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993. С. 55–58.

[9] См.: там же. С. 60–71.

[10] Там же. С. 69.

[11] См.: Ganzeboom H. B., Kraaykamp G. Life-Style Differentiation in Five Countries // Social Correlates and Social Consequence of Social Stratification. Prague, 1989.

[12] См.: Miller Z. L. The death of the city // The social sciences go to Wash­ington: The politics of knowledge in the postmodern age / Ed. by H. Cra­vens. New Brunswick (L.), 2004. P. 181–213.

[13] См.: Ibid.

[14] См.: Ibid.

[15] См., например: Smith M. B. Selfhood at risk: Postmodern perils and the perils of postmodernism // Amer. psychologist. Wash., 1994. Vol. 49, No. 5. P. 405–411.

[16] Луков Вал. А. Тезаурусная концепция молодежи // Тезисы докладов и выступлений на II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы». Москва, 30 сент. — 2 окт. 2003 г. М.: Альфа-М, 2003. Т. 3. С. 71–72.

[17] Там же. С. 71.

[18] См.: Левикова С. И. Молодежная субкультура. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2004; Омельченко Е. Молодежь: открытый вопрос. Ульяновск: Симбирск. кн., 2004; Нормальная молодежь: Пиво, тусовка, наркотики; Ч. 2: Посторонним вход не воспрещен: Нарративы, дневники, артефакты… аутентичные свидетельства за и против «нормализации» / Под ред. Е. Омельченко. Ульяновск: Изд-во Ульяновск. гос. ун-та, 2005; Гуманитарное знание: перспективы развития в XXI веке: В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского /Под общ. ред. Вал. А. Лукова. М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2006. С. 478–506.

[19] См.: Ковалева А. И. Социализационные траектории современной российской молодежи // Молодежь и общество на рубеже веков: Междунар. науч.-практич. конференция, 20–21 октября 1998 г.: Секция «Будущее России и молодежь: к новой концепции молодежной политики». Ч. 1. М., 1998. С. 33–34.

[20] Smith M. B. Op. cit. P. 408.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993.

Гуманитарное знание: перспективы развития в XXI веке: В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского / Под общ. ред. Вал. А. Лукова. М.: Изд-во Нац. ин-та бизнеса, 2006.

Ковалева А. И. Социализационные траектории современной российской молодежи // Молодежь и общество на рубеже веков : Междунар. науч.-практич. конференция, 20–21 октября 1998 г.: Секция «Будущее России и молодежь: к новой концепции молодежной политики». Ч. 1. М., 1998.

Левикова С. И. Молодежная субкультура. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2004.

Луков Вал. А. Тезаурусная концепция молодежи // Тезисы докладов и выступлений на II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы». Москва, 30 сент. — 2 окт. 2003 г. М.: Альфа-М., 2003. Т. 3. С. 71–72.

Нормальная молодежь: Пиво, тусовка, наркотики. Ч. 2: Посторонним вход не воспрещен: Нарративы, дневники, артефакты… аутентичные свидетельства за и против «нормализации» / Под ред. Е. Омельченко. Ульяновск : Изд-во Ульяновск. гос. ун-та, 2005.

Омельченко Е. Молодежь: открытый вопрос. Ульяновск: Симбирск. кн., 2004.

DiMaggio P. Social Stratification, Life-Style, and Social Cognition // Social Stratification: Class, Race, and Gender in Sociological Perspective / Ed. by D. Grusky. Boulder: Westview Press, 1994.

Ganzeboom H. B., Kraaykamp G. Life-Style Differentiation in Five Countries // Social Correlates and Social Consequence of Social Stratification. Prague, 1989.

Giddens A. Modernity and Self-identity: Self and Society in the Late Modern Age. Stanford (Ca), 1991.

Giddens A. Runaway World: How Globalisation Is Reshaping Our Lives. London: Profile Books, 1999.

Giddens A. The Constitution of Society: Outline of the Theory of Structuration. Cambridge: Polity Press, 1984.

Hermann D. Bilanz der empirischen Lebensstilforschung // Kölner Ztschr. für Soziologie und Sozialpsychologie. Köln, 2004. Jg. 56. H. I.

Miller Z. L. The Death of the City // The Social Sciences Go to Washington: The Politics of Knowledge in the Postmodern Age / Ed. by H. Cravens. New Brunswick (L.), 2004. P. 181–213.

Smith M. B. Selfhood at Risk: Postmodern Perils and the Perils of Postmodernism // American Psychologist. 1994. Vol. 49. No. 5. P. 405–411.

Сафарян Арег Вартанович — аспирант кафедры социологии Московского гуманитарного университета.

Библиограф. описание: Сафарян, А. В. Понятие «стиль жизни» в социологии [Электронный ресурс] // Электронный журнал «Знание. Понимание. Умение». 2008. № 3 — Социология. URL: http://zpu-journal.ru/e-zpu/2008/3/Safarian/ (дата обращения: дд.мм.гггг).