Луков Вал. А., Луков Вл. А. Зигмунд Фрейд: идеи для тезаурусного подхода

УДК 37

Аннотация ♦ Авторы статьи рассматривают возможные границы применения идей выдающегося австрийского ученого З. Фрейда в тезаурусном подходе, активно применяющегося во многих областях гуманитарного знания.

Ключевые слова: фрейдизм, бессознательное, цензура, комплекс, тезаурусный анализ.

«Не слишком высокий, и не слишком низкий рост, не слишком плотное, но и не слабое сложение. Годами отчаиваются карикатуристы по поводу его лица, ибо в этом безукоризненно-правильном овале не найти никакого указания для игры художественного преувеличения. Тщетно стали бы мы рассматривать, один за другим, его портреты поры молодости, чтобы подглядеть какую-нибудь преобладающую линию, что-либо по существу характеризующее. Черты лица тридцатилетнего, сорока и пятидесятилетнего Фрейда говорит только одно: красивый мужчина, мужественный человек с правильными, пожалуй, чересчур уж правильными чертами лица... Лишь старость, обычно смывающая у большинства людей основные черты индивидуальности и размельчающая их в тусклую глину, лишь патриархальный возраст приступают к Фрейду с резцом художника... Впервые чувствуешь в этом лице упорство и строгость фрейдовской натуры; чувствуешь: нет, это не славный седой ста­ричок, ставший к старости кротким и обходительным, но твердый, неумолимый исследователь, который не дается в обман и никогда не согласен обманываться»[1]. Таким предстает австрийский врач-психиатр и ученый-психолог, культуролог и философ Зигмунд Фрейд в описании Стефана Цвейга. В социокультурном отношении немаловажна и сама личность Зигмунда Фрейда, оказавшегося связанным с демократической на­учной и художественной интеллигенцией своего времени. Стефан Цвейг, Томас Манн, Ромен Роллан, Рабиндранат Тагор встречались с ним, вели переписку, обменивались мнениями и идеями по важ­нейшим вопросам современной жизни. С Альбертом Эйнштейном Фрейд выступил против приближавшейся военной опасности, и это выступление было замечено в мире. Не претендуя на роль проро­ка, философа, моралиста, Фрейд тем не менее оказался харизматической фигурой и для огромного числа своих учеников и после­дователей во многих странах мира, и для интеллектуальной элиты в целом. Жизнь австрийского ученого поучительна как пример це­леустремленности и колоссальной работоспособности — несмотря ни на какие, самые трагические для судеб человека и народов обстоятельства. В своем жизненном пути З. Фрейд соответствует им же выведенному закону: «Люди сильны до тех пор, пока они отстаивают сильную идею»[2].

К. Г. Юнг писал о Фрейде в некрологе: «На протяжении свя­зывавшей нас годами личной дружбы мне посчастливилось глубоко заглянуть в душу этого своеобразного человека: он был “захва­чен” идеей, т. е. это был человек, на которого произвела нео­быкновенное впечатление открытая им истина, и он двинулся навстречу ей, чтобы навсегда остаться покоренным своей идеей»[3]. Такая жизнь сама по себе становится частью современного символического пространства, приобретает черты образца. Но это особый образец: его ценностное содержание в чем-то близко к таким жизням-образцам, какие прожили Жан-Жак Руссо, Лев Толс­той, Махатма Ганди, — сложным, основанным на самоопределении и самоопровержении.

Начинать анализ научной теории с характеристики личности ее творца — то принципиально новое, что внес Фрейд в науковедение новейшего времени. Собственно, это лишь прием, лишь частный случай, отражающий нечто значительно более масштабное — вторжение в науку субъективного фактора, перенесение центра тяжести с анализа объекта исследования на характеристику того, кто именно провел этот анализ и кто и как его осмыслил и использовал. Знание уступает место пониманию и технологии.

Фрейд создал теорию, заметно продвинувшую человечество в понимании человека; вне этой теории (хотя бы и в форме ее критики) современное научное знание было бы значительно беднее. Как в начале ХХ века, так и в начале XXI века интерес к фрейдизму в самых широких кругах гуманитарно образованных людей необы­чайно высок. Отчасти это объясняется тематикой психоаналитических исследований, ее неразрывностью с вопросами пола, с возникающим у изучающего труды психоаналитиков чувственным фо­ном, дававшим основание некогда обвинять круг Фрейда в извра­щениях и порнографии. Нельзя не видеть, что в чтении неспециа­листами Фрейда работает механизм, аналогичный пушкинскому: «Читал охотно Апулея, а Цицерона не читал».

Замечательные работы трудившихся одновременно с Фрейдом на ниве психологических исследований К. Левина, П. Жане, В. Штерна, А. Бине или Э. Кречмера остаются предметом чтения и изучения узких профессиональных групп. Фрейд терминологически тоже неп­рост, но его направленность в сферы, жизненно важные для каж­дого человека, открытое исследование табуированных в «прилич­ном обществе» тем, неожиданность и эвристичность толкований — все это в сочетании с выдающимися литературными достоинствами текстов Фрейда создает условия для понимания и принятия его стороны, какие бы доводы ни приводила профессиональная крити­ка. Серьезные и обоснованные возражения высказывались по пово­ду постановки Фрейдом эмпирических процедур, способа ведения записей наблюдений, обеспечения надежности в фиксации бесед (так, крайне спорен принцип, установленный Фрейдом: записывать беседы не во время, а после сеанса, поскольку в этом случае, с его точки зрения, не­важное забудется, а главное сохранится в памяти исследователя). Эмпирические материалы у Фрейда не представлены систематически, его опыты невозможно повторить, представить статистически. Измерительные процедуры, по сути, отсутствуют. Во многих случаях (например, при анализе случая «маленького Ганса») трудно установить, не является ли вывод исследователя сделан­ным заранее, до изучения материала и не влияет ли он на чисто­ту опыта своими теоретическими установками. В другой области науки все это вело бы к полной дискредитации полученных данных и выводов. Здесь этого не произошло. Почему?

Прежде всего, из-за сложности психологических феноменов и невозможности однозначно установить критерии научности в этой сфере. Опытная часть исследований Фрейда вызывает сомнения, но претензии по валидности, надежности, полноте эмпирических дан­ных могут быть предъявлены практически любому психологу, при­чем часть таких претензий будет носить неизбежную печать приверженности к тем или иным научным школам и стратегиям исследования.

Но все же для признания за фрейдизмом его научной и куль­турной ценности основную роль сыграло иное обстоятельство. Главная притягательная сила Фрейда — в его концептуальности, в широте и смелости обобщений, направляющих читателя, слушате­ля на новое, нередко неожиданное «открытия себя». Этот эффект закрепился в культурных парадигмах XX века. Стефан Цвейг в очерке, посвященном Фрейду, отмечал: «В наши дни фрейдовские мысли... свободно обращаются в крови эпохи и языка; отчеканен­ные им формулы кажутся сами собой понятными; требуется, собственно говоря, большое напряжение для того, чтобы мыслить вне их, чем для того, чтобы мыслить ими»[4].

Это обстоятельство совершенно сродни распространению со­циокультурных импульсов эпохи. Вообще невозможно переоценить значение в психоанализе компонента искусства. Известная доля эстетизма характеризует действия психоаналитика, ведущего па­циента в его глубоко спрятанные внутренние сферы, кроме того, само бытование психоанализа в социальной среде предполагает ориентированность на искусство — на его знаки и образы, на аналогии с шедеврами мировой художественной культуры. Если в ряде случаев почти стирается грань между психоаналитическим и искусствоведческим анализом (например, при рассмотрении Фрей­дом статуи Моисея работы Микеланджело), то это — лишь поверхностный слой связи фрейдовского метода с областью искусства. При углублении в метод обнаруживается подобие креативных механиз­мов создания произведения искусства и прорисовки психоаналитического портрета пациента.

Подобие это интуитивно ощущал и сам Фрейд. В одном из пи­сем Пфистеру он замечает: «Сдержанность... несовместима с пси­хоанализом. Аналитику приходится становиться безнравственным, переступать пределы правил, жертвовать собой, предавать и вес­ти себя подобно художнику, который покупает краски на деньги, оставленные его женой на ведение домашнего хозяйства, или ко­торый сжигает свою мебель, чтобы согреть комнату для своей мо­дели. Без некоторой такой криминальности не бывает какого-либо реального достижения»[5]. Эта характеристика приоткрывает завесу над популярностью фрейдизма в непрофессиональной аудитории: там научное исследование приобретает черты произведения искусства и воздействует на душевные движения эстетически.

Эстетизм, художественная образность, как представляется, в данном случае не являются лишь особенностями авторской стилистики. Они становятся непременными чертами самого исследовательского метода погружения в тайники человеческой психики и во многом предопределяют значимость открытий Фрейда.

Надо отметить, что научный подход в XIX веке, в эпоху торжества позитивизма, исключал субъективный фактор из сферы собственно научного знания. В этом смысле Фрейд, воспитанный на позитивизме, мог найти опору, пожалуй, только в искусстве, которому субъективный фактор был чужд лишь в периоды уподобления искусства науке. Искусство в этом отношении намного опередило науку XIX века, здесь о правах субъекта было заявлено еще на рубеже XVIII–XIX веков. Если классицисты основывались на объективности универсальных, вечных законов искусства, то предромантики, а затем романтики совершенно иначе стали трактовать эти законы, эстетический идеал. Отсюда формирование концепции гения как человека, подобно Богу, творящего собственные законы, собственный мир. Отсюда создание поэтов-мифов, среди которых величайший — Оссиан, рожденный фантазией Д. Макферсона. Отсюда культ Шекспира, понятого предромантиками и романтиками как высшее воплощение произвола гения по отношению к любым правилам искусства. Любопытно, что вторую часть задачи — введение в рассмотрение не только автора как субъекта, но и читателя (зрителя) как субъекта — осуществили представители «низового» искусства, авторы мелодрам, «бульварных» романов и т. д. Человек предстал не только в образах героев произведений искусства, но и в возможностях авторов и в потребностях реципиентов искусства, среди которых оказались как «высокие», так и вполне земные, нередко даже низменные. Более того, за «высокими» потребностями были обнаружены нередко скрываемые и при этом более глубокие, более значимые «низкие» потребности. Так что развитие искусства в XVIII–XIX веках естественно вело к концепции Фрейда.

В одном из писем к Л. Бинсвангеру Зигмунд Фрейд замечал: «Я оста­новился лишь на первом этаже и подвале всего здания»[6].

Этим зданием (или, как он пишет в том же письме, «моим маленьким домиком») был Человек. Нижний этаж — Психология. Светильник в руках идущего по подвалу исследователя — Психоанализ. Эта не­завершенность строения — при столь капитальном фундаменте — и дает сегодняшнему исследователю богатую пищу для раздумий, а сами фрейдовские идеи становятся магнитом: они способны притя­нуть, но и содержат основание для отталкиваний, как это и было с большинством его талантливых учеников. Можно сказать, что влияние К. Г. Юнга, например, и некоторых других учеников и сподвижников Фрейда на развитие человековедения и более того — на весь строй европейски ориентированной общественной мысли сопоставимо с влиянием их учителя, а в отдельных областях зна­чительно большее, чем имеет на своем счету ортодоксальный фрейдизм. Все же авторитет первооткрывателя остается за Фрей­дом. Эрих Фромм довольно точно выразил это, сравнив роль Фрейда в психологии с ролью Лютера в религии и подытожив: «Фрейд является как бы протестантским психологом»[7].

С самого начала фрейдизм развивался не только как спе­циальное теоретическое знание, но и как культурное явление. Культурологический контекст есть контекст тезаурусный, иначе говоря — структурированный по ценностному основанию «свое — чужое». Область «своего» для фрейдизма оказывается чрезвычайно широкой, иногда совершенно покидающей врачебные кабинеты и переходящей в массовое сознание определенной части общества. Надо сказать, что фрейдизм ворвался в европейское общественное сознание на фоне предчувствия крупных социальных катастроф. Катастрофа культуры (европейской культуры, понимае­мой в образованных кругах европейских стран как всемирной культуры) ожидалась с отчаянием или смирением, с верой в новый мир и новую гармонию. Выдающийся русский философ А. Ф. Лосев вспоминал, как, будучи студентом, «погруженным по уши в фило­софию и классическую филологию», первую философскую школу про­шел в Большом театре, где в 1913 г. впервые была полностью поставлена грандиозная тетралогия Рихарда Вагнера «Кольцо Ни­белунгов»: «Ведь в самом деле: в университете было все так крепко и пристойно, все так спокойно и на первый взгляд все так благополучно; а в Большом театре Вагнер вещал о гибели всего мира и мировом пожаре, о гибели богов и героев, о тщете и обреченности всякого индивидуализма, основанного на неимо­верном превознесении изолированных личностей, и об единствен­ном выходе из этого мирового тупика — об отказе от всякого изолированного существования и об отречении от всех индивиду­альных восторгов»[8].

Совершенно в этом же духе в вводной лекции по психоанали­зу, которые Зигмунд Фрейд прочитал в 1915/16 и 1916/17 учебных годах «врачам и неспециалистам обоего пола», он обозначает разрыв полученного людьми из зала образования и новых данных, от приобретения которых он предусмотрительно советует сразу отказаться: «Я покажу вам, как вся направленность вашего пре­дыдущего образования и все привычное ваше мышление будут неиз­бежно делать вас противниками психоанализа и сколько нужно бу­дет вам преодолеть, чтобы совладать с этим инстинктивным соп­ротивлением»[9]. Здесь-то и захлопывалась ловушка, поставлен­ная самими слушателями из образованных кругов европейского об­щества: болезненность восприятия мира, ставшая всеобщей для интеллигенции перелома веков, оказалась удивительно созвучной мирам, приоткрытым в исследованиях Фрейда.

Фрейдизм решительно изменил некоторые аспекты повседнев­ности европейского образованного общества. Известный психолог и социолог Эрик Эриксон замечает: «Со времен раннего Фрейда образованные люди под влиянием его теорий изменились: они громко произносят названия своих неврозов — и не желают расс­таваться с ними»[10].

Время от времени фрейдизм становится интеллектуальной мо­дой, в эти периоды не столь важно для носителей этой моды, критикуется ли профессиональная сторона фрейдизма или нет: учение живет в контексте нравственных и религиозных исканий, культурных предпочтений, оно составляет как бы элемент светс­кого быта. Собственно, без фрейдизма не может быть ни описана, ни понята духовная атмосфера конца XIX и всего XX века. В зна­чительной мере это связано с характером этой теории. К. Г. Юнг справедливо отмечал: «Учение Фрейда, для понимания основных черт которого сегодня не требуется специального образования, является довольно компактным, не включает в себя чужеродных элементов, уходящих своими корнями в другие отрасли знания, и, наконец, покоится на нескольких самобытных и поддающихся наб­людению принципах, подчиняющих себе и пронизывающих все раз­мышления Фрейда»[11].

Вопрос в том, насколько жизненна фрейдовская идея — или идеи. Думается, обоснование этой жизненности через характеристику все расширяющейся практики психоанализа по фрейдовской модели было бы недостаточно. Более того, в отношении к идеям Фрейда как к целостной системе можно найти как раз самое уязвимое звено в доказательстве обратного. Адлер и Юнг, Ференци и Райх, Кляйн и Фромм, Лакан и Бёрн, практически каждый крупный последователь Фрейда оспорил какую-нибудь или даже несколько идей Фрейда или предложил свои, и система фактически пришла к распаду изнутри. Поэтому основной способ подтвердить жизненность фрейдовских идей — это выявить их применимость за пределами фрейдизма в широком смысле этого слова.

Попробуем осуществить эту процедуру применительно к недавно оформившему, но активно развивающемуся общегуманитарному тезаурусному подходу, применяемому в настоящее время в культурологии, социологии, филологии и ряде других областей гуманитарного знания[12].

Центральное понятие этого подхода — тезаурус. В извест­ном смысле, тезаурус можно было бы определить как «сознание» или, например, «память», если бы за этими словами не стояло бы столько философских смыслов и если бы совпадение действи­тельно было бы полным. Здесь мы приводим эти неполные ана­логи с целью подчеркнуть, что это не фрейдовская и почти антифрейдовская проблематика: Фрейд как раз тем и прославился, что перенес акцент с «сознания» на «бессознательное». В про­блематике памяти его интересовали прежде всего закономерно­сти забывания, блестяще интерпретированные в «Психопатоло­гии обыденной жизни» (разделы «Забывание собственных имен», «Забывание иностранных слов», «Забывание имен и словосоче­таний», «Забывание впечатлений и намерений»)[13].

Тезаурусный подход, в противоположность концепции З. Фрейда, строится на признании того, что в человеческом об­ществе власть культуры не менее значима, чем власть натуры (природы). Однако фрейдовская модель психического аппарата позволяет по аналогии наметить модель тезауруса. В нем фунда­ментом оказывается Неосознанное — как аналог Бессознатель­ного. Цензура, или «инстанция», которая, по Фрейду, не позво­ляет содержанию Бессознательного попасть в систему Предсознание-Сознание (по «первой топике», сформулирован­ной Фрейдом в его ранних работах) почти прозрачна, поэтому нет трудностей при переводе Неосознанного в форму Осознан­ного. Неосознанное при этом выступает и как когда-то осозна­вавшееся, но не представленное в актуальном поле Сознания, и как прежде не осознававшееся.

Аналогом влечений, играющих такую важную роль у Фрейда для раскрытия «динамики» и «экономики» психических процессов, в тезаурусе оказываются предпочтения и ожидания (все новое проходит через эту призму). Предпочтения предпола­гают выбор из нескольких вариантов (пространственная характе­ристика), ожидания связаны с прошлым опытом (временнáя ха­рактеристика). Очевидно, при прохождении новой информации сквозь «призму» предпочтений и ожиданий действуют законы аналогии (сближения по сходству) и ассоциации (сближения по смежности). Если обратиться к художественной литературе, то окажется, что в ней зафиксированы эти тезаурусные структуры пространства и времени: метафора (соответствует аналогии) и метонимия (соответствует ассоциации).

Учение Фрейда дает еще одну подсказку: тезаурус должен иметь «топику», то есть структуру различных зон. Может быть выстроена семиступенчатая «пирамида тезауруса», где с каждой ступенью, начиная снизу и двигаясь вверх, связывается опреде­ленный круг наиболее фундаментальных проблем, которые ре­шает человек в течение жизни от проблем выживания на первой ступени до проблем веры, интуиции, идеала, сверхсознания на седьмой ступени. Первые 3 ступени ассоциируются с «низом», 4 ступени над ними — с «верхом». Высшие ступени редко осозна­ются. Это объясняет, почему, например, в художественной лите­ратуре, представляющей собой результат вполне осознанной дея­тельности и воплощающей в слове предпочтения и ожидания все более расширяющейся читательской массы, такое огромное ме­сто занимают проблемы выживания, жизни и смерти, самоубий­ства, насилия, войны, жестокости (что нашло отражение в жанре трагедии, популярнейшем у древних греков, в жанрах детектива, хоррора — литературы ужасов, триллера, популярнейших в мас­совой культуре ХХ века, и т. д.). Чуть менее популярны про­блемы второй ступени. Литература, отражающая проблематику высших ступеней «пирамиды тезауруса», неизбежно ориентиро­вана на «посвященных», на духовную элиту общества, но именно эта литература, обладающая мощным воспитывающим воздейст­вием, развивающая духовные устремления человека, прежде всего становится классикой — и тем самым основным предметом изучения истории литературы как научной дисциплины. Но при этом классика почти всегда обращается и к материалу нижних ступеней «пирамиды тезауруса» (как в «Эдипе-царе» Софокла, «Гамлете» Шекспира, «В поисках утраченного времени» Пру­ста), иначе духовно ориентированной литературе грозит участь остаться литературой тайных учений, эзотерической (для узкого круга посвященных).

Очевидно, тезаурус работает не только через концепты (эмоционально окрашенные понятия) и константы (наиболее ус­тойчивые концепты), но и через целые комплексы, некие сгустки (например, мифы и мифологемы), нередко не поддающиеся ха­рактеристике через категории сознания. И здесь Фрейд может дать путеводную нить, если внимательно изучить его учение об Эдиповом комплексе.

Эдипов комплекс — одно из центральных понятий в психо­анализе, указывающее на сексуальное влечение к родителю сво­его пола и ненависть (ревность) к родителю противоположного пола (позитивная форма) или на влечение к родителю своего пола и ревнивую ненависть к родителю противоположного пола (негативная форма) как универсальное свойство человека, стержневое содержание его бессознательного (БС). Термин (Ödipuskomplex) обоснован З. Фрейдом в 1910 г. в статье «Об од­ном особом типе выбора объекта мужчиной»[14], но открыт им на­много раньше, в ходе самоанализа в 1897 г., и в письме к В. Флиссу от 15.10.1897 (опубл. 1950) сопоставлен с мифом, ле­жащим в ос­нове трагедии Софокла «Царь Эдип»: «…Греческий миф выяв­ляет навязчивое состояние, которое признает, прослеживает в себе каждый человек»[15]. Миф об Эдипе имеет фольклорную при­роду[16], был известен Гомеру («Илиада»), в классическом виде представлен у Софокла, разрабатывался Ферекидом, Сенекой, Стацием, в новое время Вольтером, Шелли и др.[17] Согласно мифу, сын фиванского царя Лая и Иокасты Эдип, не зная своих истинных родителей, убил собственного отца и женился на ма­тери, прижив с ней в браке четверых детей, а раскрыв тайну и осознав свою преступность, сам себя наказал, выколов себе глаза. Фрейд в работе «Тотем и табу»[18] на основе мифа об Эдипе разработал собственный миф об убийстве праотца его детьми как моменте рождения человечества.

По Фрейду, Эдипов комплекс определяет содержание БС (в поздних трудах — наряду с каннибализмом) и является основой неврозов. Отсюда первоначальное название Эдипова комплекса — «ядерный комплекс» (Kernkomplex[19]). В процессе развития пси­хики индивида Фрейд выделил особый период — эдипов (со­ответствует «фаллической стадии», возраст от 3 до 5 лет), более проявленный у мальчика и по ряду причин мало проявляющийся у девочки, которому предшествует доэдипов период и за кото­рым следуют периоды латентного присутствия Эдипова ком­плекса, его резкого выхода на поверхность в подростковом воз­расте и довольно быстрого преодоления, когда на смену фигуры родителя приходит посторонний объект и Эдипов комплекс пре­одолевается. М. Кляйн внесла своими исследованиями коррек­тивы, признаваемые многими психоаналитиками, обнаружив не­которые признаки Эдипова комплекса в доэдипов период[20]. В Эди­повом комплексе отражается запрет инцеста, принцип, кото­рый К. Леви-Стросс в «Элементарных структурах родства»[21] рас­сматривает как всеобщий, необходимый и достаточный закон от­деления «культуры» от «природы». Значима и процедура исполь­зования в научной теории образов литературных произведений, примененная Фрейдом и другими психоаналитиками («Царь Эдип» Софокла для характеристики позитивной формы, «Гам­лет» Шекспира» для характеристики негативной формы Эдипова комплекса), ибо в художественной литературе, как и в других видах искусства, отражены некие реалии бытия и сознания.

Вопрос о комплексах в тезаурусе может быть рассмотрен по аналогии с учением Фрейда. Но это не такая простая аналогия, она имеет и обратную сторону, а именно удерживание от пря­мого копирования. Сам Фрейд подал пример такого удержива­ния, когда в психоанализе появился термин «комплекс Электры».

Комплекс Электры — женский вариант Эдипова ком­плекса,создающий гендерную симметрию. Согласно представ­лению о комплексе Электры, каждая женщина на уровне бессоз­нательного (БС) испытывает сексуальное влечение к отцу и не­навидит мать как соперницу в праве на обладание отцом. Термин «комплекс Электры» (Elektrakomplex) впервые введен К. Г. Юн­гом в 1913 г. в работе «Опыт описания психоаналитической тео­рии»[22]. По аналогии с термином «Эдипов комплекс», в котором З. Фрейд использовал миф об Эдипе, Юнг выбрал древнегрече­ский миф об Электре (впервые в «Орестейе» Стесихора, VI в. до н. э., не сохр., также в трагедиях «Хоэфоры» Эсхила, «Электре» Софокла, «Электре» Еврипида, V в. до н. э.): дочь предводителя греков в Троянской войне Агамемнона Электра убеждает своего брата Ореста отомстить убийцам отца — их матери Клитемнестре и любовнику матери Эгисфу[23]. Фрейд[24] отверг термин и стоя­щее за ним содержание: различие в воздействии комплекса кастрации на детей разного пола, значимость для девочки доэди­повой привязанности к матери, разная роль фаллоса для обоих полов не позволяют, с его точки зрения, отождествить позиции мальчика и девочки к родителям своего и противоположного пола[25].

В рамках психоаналитической интерпретации латентных мотивов поведения людей признание или непризнание комплекса Электры имеет принципиальное значение для гендерной пробле­матики: признание приводит к уравниванию полов, становится одной из опор феминизма, в то время как непризнание не допус­кает такого уравнивания. История семей скорее указывает на правоту Фрейда. Вместе с тем в последнее время на бытовом уровне все чаще встречаются факты неприятия девушками пози­ции своих матерей. Но вполне вероятно, что в этом случае про­являются не психобиологические, а социальные факторы: обще­ство «навязывает» такое неприятие, в частности благодаря ин­тенсивному развитию феминизма. Разобраться в истинных моти­вах поведения девушек по отношению к родителям — значит признать или не признать комплекс Электры на объективных ос­нованиях.

Такая же ситуация сложилась и с комплексом неполноцен­ности, когда в 1912 г. А. Адлер, как бы следуя по стопам Фрейда, выдвинул концепцию компенсации и сверхкомпенсации комплекса неполноценности (Minderwertigkeitskomplex)[26], возникаю­щего в детстве на основе телесной неполноценности и других сходных с нею обстоятельств. Идеи Адлера содержат в себе со­отнесение индивидуального с социальным: комплекс неполно­ценности формируется перед лицом общественных идеалов и стандартов и выражается в «воле к власти» — компенсации ин­дивидуального недостатка через реализацию в социуме. По Ад­леру, быть человеком — значит обладать чувством неполноцен­ности, являющимся фундаментом его психической жизни[27]. Ос­новные качества человека, по Адлеру, — свобода, целеориентированность, ответственность за свое существование, и невроз есть ничто иное, как средство достижения неосознанных целей, а не следствие провоцирующих причин. Телеологический прин­цип, развиваемый Адлером, лежит в основе его представления об основных силах развития личности — «стремления к превосход­ству», успеху, совершенству, чувства общности («социального интереса» — готовности сотрудничества с другими ради дости­жения общих целей)[28]. При этом он отмечает, что чувство непол­ноценности как способствует продвижению к цели, так и мешает этому продвижению (в форме патологии — комплекса неполно­ценности). Основные жизненные проблемы индивида возникают из-за недостаточной социальной адаптации, когда группа-цен­трирование вытесняется Я-центрированием. Адлер изучал про­блемы жизненного стиля, взаимоотношений детей разного воз­раста в семье, влияние различных стилей воспитания на форми­рование личности ребенка, подростка и т. д.[29], причем материалы его исследований, казалось бы, неопровержимо доказывают су­ществование комплекса неполноценности. Но Фрейд после пер­вых же шагов Адлера в этом направлении выразил свое катего­рическое непринятие концепции своего последователя и в даль­нейшем никак не показал, что проведенные исследования его в этом переубедили.

Такая осторожность Фрейда в отношении комплексов мо­жет быть объяснена стремлением к научной объективности, тре­бованием большей доказательности. Но можно применить тезау­русный подход к создателю психоанализа. Целый ряд основопо­лагающих идей Фрейда возник не в результате масштабных ис­следований, в которые были вовлечены сотни и тысячи испытуе­мых и пациентов, а в ходе самоанализа, когда то, что Фрейд об­наружил в единственном числе, а именно — у себя, экстраполи­ровалось на природу человека вообще.

Здесь обнаруживается фундаментальное качество тезау­руса. Это не только человеческий аппарат для усвоения новой информации, но и в такой же мере защитный механизм от внеш­ней информации, воспринимаемой как «чужая» (в этом случае она все же проникает на периферию тезауруса) и как «чуждая» (тогда она оказывается на самой его границе, пересекая ее только в форме критики). Сам Фрейд в своих двух «топиках» психиче­ского аппарата ввел понятие «цензуры» («инстанция цензуры» в первой топике как функции «запрета, недопущения в систему Предсознание-Сознание бессознательных желаний и возникших на их основе образований»[30]; «инстанция», предвосхищающая и в основном совпадающая со «Сверх-Я» во второй топике). Наме­тив идею цензуры еще в письме к В. Флиссу от 22 декабря 1897 г. по наблюдению над русской цензурой иностранных газет («Слова, фразы, целые абзацы оказываются вымараны, так что понять оставшееся совершенно невозможно»[31], иначе говоря, цен­зура устраняет неприемлемые фрагменты членораздельной речи), а затем развив ее в «Толковании сновидений»[32], позже, в работе «Бессознательное» (1915), Фрейд говорил уже не об од­ной цензуре как инстанции (системе) психического аппарата ме­жду Бессознательным и Предсознанием, а о нескольких цензу­рах: «Мы считаем, что любому переходу от одной системы к другой, более развитой, любому движению к более высокой пси­хической организации соответствует новая цензура»[33]. Нетрудно заметить, что Фрейд отводит цензуре (и даже цензурам) место только внутри психического аппарата. Но анализ тезауруса пока­зывает, что мощный слой цензуры находится и на границе тезау­руса и окружающего информационного поля.

Собственно, это не одна, а несколько цензур. Их типологию подсказывает гениальный знаток человеческой души У. Шекспир. В его творчестве наиболее зрелый период творче­ства принято называть «периодом великих трагедий» (1601–1608), причем из 10 пьес этого периода (из которых 7 трагедий и 3 т. н. проблемные пьесы), четыре выделены особым термином «великие трагедии»: «Гамлет», «Отелло», «Король Лир» и «Мак­бет». Можно спорить, почему к «великим» не отнесена ранняя трагедия «Ромео и Джульетта», чем не подошли «Юлий Цезарь» или «Антоний и Клеопатра», но в тезаурусе шекспироведов только названные трагедии удостоились звания «великих траге­дий». Неожиданно оказывается, что в заглавных героях именно этих трагедий наиболее ярко запечатлены четыре типа отноше­ния человека к окружающему миру, то есть, применительно к за­тронутой проблеме, четыре типа цензуры на границе тезаурусов.

Цензура Гамлета — это цензура мыслителя. Сюжет по­строен таким образом, что Гамлет узнает истинную информа­цию. Проблема, над которой размышляли Гёте, Белинский, Вы­готский, тысячи исследователей, проблема медлительности Гам­лета поворачивается неожиданной стороной. Встречаясь даже с истинной информацией, тезаурус мыслителя ее критически про­веряет. В «Гамлете» У. Шекспира на это уходzт три первых акта. Но и удостоверившись в ее истинности, он должен понять, как на нее адекватно реагировать. На это уходят оставшиеся два акта. Магистральный путь этого типа цензуры — тестирование реаль­ностью. Не бездействие, а именно действия Гамлета (убийство Полония, согласие на поединок с Лаэртом) указывают на пробои в гамлетовской цензуре информации.

Цензура Отелло — это цензура деятеля. Для него харак­терна реакция на информацию, опережающая ее анализ. Отелло встречается с ложной информацией и легко становится ее жерт­вой. Он сначала убивает невинную Дездемону, а потом раскаива­ется в этом и убивает себя.

Цензура Лира — это цензура руководителя. Так как она связана со спецификой руководства — принятием решений, зна­чимых не только для себя, но и для других, тезаурус здесь наибо­лее защищен цензурой, а ее взламывание приводит к наиболее драматичным последствиям.

Цензура Макбета — это цензура маргинальной личности (преступника, изгоя, непризнанного гения, «вопрекиста»). Его магистральный путь — движение против информации, истинной или ложной. Она всегда переосмысливается в соответствии с маргинальным тезаурусом, ценностям которого отдается безус­ловное предпочтение даже вопреки самоочевидной реальности.

В женских образах «великих трагедий» Шекспира обнару­живаются пятый, шестой и седьмой типы цензуры.

Цензура Дездемоны — это цензура высших чувств — любви, дружбы, преданности, верности, сострадания. Сюжет трагедии «Отелло» показывает, что столь высокие чувства могут не пропускать в тезаурус определенную информацию, им проти­воречащую. Дездемону погубила не потеря платка, подаренного ей Отелло, а ее просьба за Кассио: цензура ее тезауруса не может допустить, что ее высокие мотивы могут быть использованы в превратном смысле.

Цензура Корделии, младшей дочери короля Лира, — это цензура высшего сознания, интуиции, позволяющая наиболее адекватно воспринимать истинность или ложность информации без процедуры тестирования ее реальностью. Когда Корделия отказывается льстивыми речами ублажить Лира, она не совер­шает ошибки и отдает себе отчет в последствиях такой прямоты: истина для нее дороже благополучия и даже самой жизни, ложь означала бы крах ее личности. Гибель Корделии также никак не связана с ее виной или ошибками, напротив, вытекает из ее пра­вильных (адекватных) чувств и действий и определяется нали­чием в мире других тезаурусов, не допускающих существования такой личности во имя самосохранения.

Цензура леди Макбет — это цензура низших чувств, стра­стей, вожделения, также как ценностей семьи. Нередко представ­ляется, что Макбет и леди Макбет сходны по характеру, только леди Макбет более жестко проводит идею преступления ради власти, она более волевая натура, готовая, если надо, разбить о камни голову собственного ребенка. Но, видимо, это заблужде­ние. Макбет потрясен предсказанием, что не его дети будут пра­вителями Шотландии, и здесь в нем сказывается тип цензуры леди Макбет. Но не наоборот. Леди Макбет желает власти мужа, но не своей собственной, самостоятельной. Размышляя наедине с собой о предстоящем разговоре с Макбетом после получения от него письма о предсказаниях ведьм, она говорит: «Я... языком разрушу все преграды / Между тобой и золотым венцом...» (585)[34]. Уже в разговоре с ним леди Макбет выражает готовность продумать план убийства законного короля, «чтоб остальные ночи все и дни / Царили безраздельно мы одни» (586). Когда Макбет идет совершать преступление и должен пройти мимо ох­ранников, она восклицает: «Ах, он их разбудил / При самом входе. Мы пропали!» (594). Даже в сомнамбулическом сне, вне контроля сознания, она произносит: «Кого бояться? После того, как это будет сделано, кто осмелится нас спрашивать?» (649) — и зовет мужа, даже перепачканного кровью, переменить белье и лечь с ней в постель: «Дай мне руку. Сделанного не воротишь. В постель, в постель, в постель» (650). Будущее ей видится только вместе с мужем-властителем. При характеристике леди Макбет обычно цитируются строки: «...нашла бы силы / Я, мать, ребенку череп размозжить!» (590). Но ведь это риторический ход. Куда более важны слова, сказанные перед этим: «Кормила я и знаю, что за счастье / Держать в руках сосущее дитя» (590). Если ис­следователи не замечают этого акцента, то его прекрасно пони­мает Макбет, который в ответ на риторику отвечает: «Рожай мне только сыновей. Твой дух / Так создан, чтобы жизнь давать муж­чинам!» (590). Очевидно, именно ценности семьи, продолжения рода, составляют центр тезауруса леди Макбет и определяют тип тезаурусной цензуры, преобразующей любую получаемую ею информацию о действительности.

Если сопоставить приведенную типологию тезаурусных цензур (защит) с семиступенчатой пирамидой тезауруса, обна­ружится их строгая координация:

— 1 ступени (связанной с проблемами выживания) соответ­ствует тезаурусная цензура Отелло;

— 2 ступени (связанной с проблемами распространения, ро­ждения детей, семьи, секса) соответствует тезаурусная цензура леди Макбет;

— 3 ступени (связанной с проблемами власти, иерархиче­ской организации общества) соответствует тезаурусная цензура Лира;

— 4 ступени (связанной с проблемами коммуникации на уровне чувств: любовь, дружба, ненависть, зависть и т. д.) соот­ветствует тезаурусная цензура Дездемоны (низовой вариант: Яго);

— 5 ступени (связанной с проблемами коммуникации на уровне диалога, высказывания, письма и т. д.) соответствует те­заурусная цензура Макбета;

— 6 ступени (связанной с проблемами теоретического ос­мысления действительности) соответствует тезаурусная цензура Гамлета;

— 7 ступени (связанной с проблемами веры, интуиции, идеала, сверхсознания) соответствует тезаурусная цензура Кор­делии.

В «великих трагедиях» Шекспира представлены проходя­щие вторым планом еще два типа тезаурусной цензуры, носящих пассивный характер: в «Гамлете» представлена цензура Офелии — цензура подчинения авторитету; в «Короле Лире» представ­лена цензура Глостера — цензура подчинения обстоятельствам (в «Гамлете» уже существовал менее развернутый ее вариант, воплощенный в образе королевы Гертруды).

Наконец, есть в шекспировских трагедиях и десятый тип цензуры, реально не существующий, а носящий виртуальный ха­рактер, это цензура Призрака отца Гамлета в «Гамлете» и Гекаты и трех ведьм в «Макбете» — собственно, полное отсутствие цен­зуры, воплощенное всезнание. Только нечеловеческие существа в состоянии преодолеть неведение человека, они знают все и знают в истинном свете, от них не сокрыто ни прошлое (пример Призрака), ни будущее (пример трех ведьм). Именно до уровня таких же неземных существ, знающих в истинном свете еще и настоящее, Шекспир поднимает людей, не действующих в его трагедиях, но в полной мере присутствующих в них: автора (как демиурга) и зрителей. Это искусственное, сконструированное возвышение — один из наиболее мощных и в то же время тай­ных, скрытых механизмов, воздействующих на зрителей и вызы­вающих у них глубочайшее эстетическое чувство, так как факти­чески любой тип цензуры тезауруса легко пропускает положи­тельную оценку своего «Я» (за исключением патологий). Это во­все не обязательно присущее театру построение пьес. Возьмем для сравнения великую комедию Ж. Б. Мольера «Тартюф»: це­лых два акта Тартюф на сцене не появляется, и зритель вынуж­ден гадать, какая из спорящих о нем сторон права, полагаясь лишь на косвенные признаки, а именно: оценку самих спорящих. В финале упоминается о человеке, который, в отличие от зрите­лей, всегда все знал о лжеце Тартюфе. Но при этом имеется в виду не автор, а король Людовик XIV — вот он-то и есть всеве­дущий, как Бог, всесудящий, как Бог, и при этом незримый, как Бог, справедливый, разящий зло, какое бы обличие оно ни при­няло, — и отодвигающий с этой роли и автора, и зрителей. Ис­пользование в драматургии предромантизма и романтизма мо­тива тайны также оставляет зрителя в неведении, подобном не­ведению героев. Зритель не может занять место, отведенное ему Шекспиром, ни в мелодраме, ни в детективной драме, ни в драме ужаса.

Следует особо отметить, что в величайшей трагедии Шек­спира — «Гамлете» — зритель низведен с пьедестала. Отелло, король Лир, Макбет, как и другие персонажи последующих тра­гедий, при всем своем величии, титанизме, все же не знают, что совершают ошибки, а зритель это знает. Но в «Гамлете» после встречи Гамлета с призраком отца нет почти ничего такого, чего бы не знал Гамлет, зато есть что-то самое главное, что он знает, а зрители так и не узнают, потому что он ушел из жизни со сло­вами «Дальнейшее — молчанье». Однако этот прием (а «загадка Гамлета» — это прием драматургического конструирования, а не реальная загадка, поэтому ее нельзя разгадать) связан не с харак­тером героя (как в случае Тартюфа) и не с развитием сюжета (как, например, в мелодраме или детективе), а с философией бы­тия, поэтому статус зрителя, снижаясь в одном отношении, по­вышается в другом: ему и только ему (каждому зрителю, чита­телю) предстоит самостоятельно ответить на те вопросы, кото­рые поставил Гамлет, прежде всего — на главный вопрос, сфор­мулированный Шекспиром его устами: «Быть или не быть».

Шекспир, не ставя, естественно, перед собой такой задачи, прозорливо показывает нам, что встреча любого типа цензуры с масштабной новой информацией, истинной или ложной, приво­дит к временному помешательству: это точное описание момента взлома цензуры. Но драматургическая технология, примененная в «Гамлете», в состоянии преодолеть сопротивление тезауруса, обеспечиваемое цензурой, без подобных последствий, ограничи­ваясь уровнем интеллектуального катарсиса.

Все типы тезаурусной цензуры, которым мы, пользуясь технологией Фрейда, дали имена шекспировских персонажей, присутствуют в каждом индивидуальном тезаурусе, но не в оди­наковой мере, что позволяет поставить вопрос об акцентуации тезаурусов.

Принципиальное отличие тезауруса от фрейдовского пси­хического аппарата заключается не только в том, что тезаурус в известной мере совпадает со сферой сознания, а, как утверждал Фрейд, в основе психического аппарата, лежит сфера бессозна­тельного. Тезаурус — характеристика субъекта, а под субъектом тезаурусный подход понимает и индивидуума, и группу любого масштаба, от микрогруппы до нации, класса, всего человечества. Фрейд возражал против идеи Юнга о существовании коллектив­ного бессознательного, но для тезаурусного подхода, разрабаты­вающего и проблемы коллективного сознания, юнгианская кон­цепция оказывается возможной моделью.

Но если это так, фрейдовское представление о цензуре, пе­реработанное в свете тезаурусного подхода, вероятно, приме­нимо к коллективным тезаурусам. Сразу возникают образы: об­щество США в целом ассоциируется с акцентуацией цензуры Лира, сообщество исламских фундаменталистов с акцентуацией цензуры Макбета, русские очень подвижны в смене акцентуаций — цензуры Отелло, Лира, опять Отелло, Гамлета только за ХХ — начало XXI века. Международная мафия — цензура Макбета. Международная интеллигенция — цензура Гамлета. Это пока некоторые первые прикидки, указывающие лишь направление, в котором может быть произведено исследование.

Итак, идеи Фрейда продолжают плодотворно использо­ваться в гуманитарном знании, даже далеком от психоанализа как такового. Это яркий пример особого рода ритмов в истории культуры человечества — «пульсации идей». Если рукописи, может быть, и горят, а системы разрушаются, подобно Колизею или всей Римской империи, то идеи, раз возникнув, сохраняют свою жизненность, пульсируя, как «вечно живущий огонь, мерно вспыхивающий, мерно угасающий», если воспользоваться мета­форой Гераклита (фр. 51 по М. Марковичу). Основное свойство пульсирующих идей — их способность встраиваться в новые системы. Идеи Фрейда, родившегося более 150 лет назад и почти 70 лет назад переставшего дышать и мыслить, пульсируют, а зна­чит, продолжают жизнь их автора.

[1] Цвейг С. Зигмунд Фрейд: из биографической трилогии «Врачевание и психика». М., 1990. C. 19–20.

[2] Freud S. Gesammelte Werke: Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 10. S. 113.

[3] Юнг К. Г. Зигмунд Фрейд // Юнг К. Г. Собрание сочине­ний: Дух Меркурий. М., 1996. C. 339.

[4] Цвейг С. Цит. соч. С. 7.

[5] Цит. по: Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997. С. 265.

[6] Binswanger L. Erinnerungen an Sigmund Freud. Ber­lin, 1956. S. 115.

[7] Фромм Э. Ситуация человека — ключ к гуманистическому психоанализу // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 464.

[8] Лосев А. Ф. Гибель буржуазной культуры и ее философии // Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 311.

[9] Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции. М., 1989. С. 7.

[10] Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 37.

[11] Юнг К. Г. Зигмунд Фрейд как культурно-историческое яв­ление // Юнг К. Г. Собрание сочинений: Дух Меркурий. М., 1996. C. 319.

[12] Тезаурусный подход стал методологической основой филологических диссертаций И. В. Вершинина, С. Н. Есина, А. Б. Тарасова, Н. В. Соломатиной, А. Б. Щербакова, Р. В. Алеева, социологических диссертаций Д. Л. Аграната, А. А. Ситникова, С. В. Лукова, культурологических диссертаций А. А. Останина, М. В. Лукова, комплексно применен в коллективной монографии Института гуманитарных исследований МосГУ (авторы — члены-корреспонденты РАН Ю. Л. Воротников, Б. Г. Юдин, доктора наук Вал. А. Луков, Вл. А. Луков, Н. В. Захаров, С. И. Плаксий, А. Б. Тарасов, кандидаты наук Ч. К. Даргын-оол, Г. Ю. Канарш, асп. О. О. Намлинская): Гуманитарное знание: тенденции развития в XXI веке. В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского / Под общ. ред. Вал. А. Лукова. М., 2006.

[13] Фрейд З. Психопатология обыденной жизни // Фрейд З. Избранное. М., 1989. С. 125–144, 175–191.

[14] Freud S. Über einer besonderen Typen der Objektwahl beim Manne // Freud S. Gesammelte Werke. Bd. 8. S. 73 u. a.

[15] См.: Луков Вал. А., Луков Вл. А. Зигмунд Фрейд: Хроника-хрестоматия. М., 1999.

[16] См.: Пропп В. Я. Эдип в свете фольклора // Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М., 1976.

[17] См.: Мифы народов мира: В 2 т. М., 1982. Т. 2.С. 657–659.

[18] Фрейд З. Тотем и табу. М., 1991.

[19] См.: Freud S. Über infantile Sexualtheorien. W., 1908.

[20] См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.

[21] Lévi-Strauss C. Les structures élémentaires de la paranté. P., 1949.

[22] Jung K. G. Versuch einer Darstellung der psychoanalitischen Theorie // Jahrbuch für psychoanalitische und psychopatologische Forschunden. Bd. V. 1913. S. 370.

[23] Мифы народов мира. Т. 2. С. 660.

[24] Freud S. Über die Psychologenese einer Falles von weiblicher Homosexualität [1920] // Freud S. Gesammelte Werke: Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 12. S. 281; Freud S. Über die weibliche Sexualität [1931] // Ibid. Bd. 14. S. 521

[25] См. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Указ. соч. С. 207–208.

[26] Adler A. Über den nervösen Charakter. W., 1912; см.: Сидоренко Е. В. Экспериментальная групповая психология. Комплекс «неполноценности» и анализ ранних воспоминаний в концепции Альфреда Адлера. СПб., 1993.

[27] Лейбин В. М. Словарь-справочник по психоанализу. СПб., 2001. С. 252–253.

[28] См.: Adler A. Superiority and social Interest. Evanston, 1970; Воскобойников А. Э. А. Адлер: «стремление к превосходству» или «социальное чувство»? // Культура. Политика. Молодежь: Сб. науч. работ. Вып. 2. М., 1996. С. 69–78.

[29] См.: AdlerA. Menschenkentnis. Lpz., 1927; Ibid. The Science of Living. 1929; Ibid. What Life Should Mean to You. Boston, 1931; Ibid. Der Sinn des Lebens. 1933; Ibid. The Individualpsychology. N. Y., 1956; etc. В рус. пер. — Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М., 1995; он же. Наука жить. Киев, 1996; он же. О нервическом характере. СПб.; М., 1997; он же. Понять природу человека. СПб., 1997; и др.

[30] Определение по: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Указ. соч. С. 570.

[31] Freud S. Aus den Anfängen der Psychoanalise, Briefe an Wilhelm Fliess, Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887–1902. L., 1950. S. 255.

[32] Фрейд З. Толкование сновидений. Минск, 1997.

[33] Freud S. Das Unbewusste // Freud S. Gesammelte Werke. Bd. 10. S. 290–291.

[34] Здесь и далее при цитировании «Макбета» в пер. Б. Пастернака в скобках указываются страницы по изд.: Шекспир У. Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1994. Т. 3.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Адлер А. Наука жить. Киев, 1996.

Адлер А. О нервическом характере. СПб.; М., 1997.

Адлер А. Понять природу человека. СПб., 1997.

Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М., 1995.

Воскобойников А. Э. А. Адлер: «стремление к превосходству» или «социальное чувство»? // Культура. Политика. Молодежь : Сб. науч. работ. М., 1996. Вып. 2. С. 69–78.

Гуманитарное знание: тенденции развития в XXI веке. В честь 70-летия Игоря Михайловича Ильинского / под общ. ред. Вал. А. Лукова. М., 2006.

Джонс Э. Жизнь и творения Зигмунда Фрейда. М., 1997.

Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.

Лейбин В. М. Словарь-справочник по психоанализу. СПб., 2001.

Лосев А. Ф. Гибель буржуазной культуры и ее философии // Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962.

Луков Вал. А., Луков Вл. А. Зигмунд Фрейд : Хроника-хрестоматия. М., 1999.

Мифы народов мира : в 2 т. М., 1982.

Пропп В. Я. Эдип в свете фольклора // Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М., 1976.

Сидоренко Е. В. Экспериментальная групповая психология. Комплекс «неполноценности» и анализ ранних воспоминаний в концепции Альфреда Адлера. СПб., 1993.

Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции. М., 1989.

Фрейд З. Психопатология обыденной жизни // Фрейд З. Избранное. М., 1989.

Фрейд З. Толкование сновидений. Минск, 1997.

Фрейд З. Тотем и табу. М., 1991.

Фромм Э. Ситуация человека — ключ к гуманистическому психоанализу // Проблема человека в западной философии. М., 1988.

Цвейг С. Зигмунд Фрейд: из биографической трилогии «Врачевание и психика». М., 1990.

Шекспир У. Макбет // Шекспир У. Полн. собр. соч. : в 10 т. М., 1994. Т. 3.

Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996.

Юнг К. Г. Зигмунд Фрейд // Юнг К. Г. Собрание сочинений: Дух Меркурий. М., 1996.

Юнг К. Г. Зигмунд Фрейд как культурно-историческое явление // Юнг К. Г. Собрание сочинений: Дух Меркурий. М., 1996. C. 319.

Adler A. Der Sinn des Lebens. 1933.

Adler A. Menschenkentnis. Lpz., 1927.

Adler A. Superiority and social Interest. Evanston, 1970.

Adler A. The Individualpsychology. N. Y., 1956.

Adler A. The Science of Living. 1929.

Adler A. Über den nervösen Charakter. W., 1912

Adler A. What Life Should Mean to You. Boston, 1931.

Binswanger L. Erinnerungen an Sigmund Freud. Ber­lin, 1956.

Freud S. Aus den Anfängen der Psychoanalise, Briefe an Wilhelm Fliess, Abhandlungen und Notizen aus den Jahren 1887-1902. L., 1950.

Freud S. Das Unbewusste // Freud S. Gesammelte Werke. Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 10.

Freud S. Gesammelte Werke: Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 10.

Freud S. Über die Psychologenese einer Falles von weiblicher Homosexualität [1920] // Freud S. Gesammelte Werke: Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 12.

Freud S. Über die weibliche Sexualität [1931] // Freud S. Gesammelte Werke: Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 14.

Freud S. Über einer besonderen Typen der Objektwahl beim Manne // Freud S. Gesammelte Werke. Bd. 1–18. L., 1940–1952. Bd. 8.

Freud S. Über infantile Sexualtheorien. W., 1908.

Jung K. G. Versuch einer Darstellung der psychoanalitischen Theorie // Jahrbuch für psychoanalitische und psychopatologische Forschunden. Bd. V. 1913.

Lévi-Strauss C. Les structures élémentaires de la paranté. P., 1949.

Луков Валерий Андреевич — доктор философских наук, профессор, заместитель ректора Московского гуманитарного университета по научно-исследовательской работе — директор Института гуманитарных исследований МосГУ, заслуженный деятель науки РФ, академик-секретарь РС Международной академии наук (IAS, Инсбрук), академик Международной академии наук педагогического образования, почетный профессор МосГУ.

Луков Владимир Андреевич — доктор филологических наук, профессор, руководитель Центра теории и истории культуры Института гуманитарных исследова­ний Московского гуманитарного университета, заслуженный деятель науки РФ, академик Международной академии наук (IAS, Инсбрук), академик-секретарь Международной академии наук педагогического образования.

Библиограф. описание: Луков В. А., Луков Вл. А. Зигмунд Фрейд: идеи для тезаурусного подхода [Электронный ресурс] // Электронный журнал «Знание. Понимание. Умение». 2008. № 2 — Педагогика. Психология. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2008/2/Lukovs_Freud/ (дата обращения: дд.мм.гггг).