Луков Вал. А., Луков Вл. А. Политика — культура — молодежь
УДК 32
Аннотация: Показано, что воссоединение задач культурной политики и молодежной политики может придать импульс развития и первой, и второй. Авторы утверждают, что культурная политика как политика молодежная — по сути, один из приоритетов, который предстоит концептуально обосновать и перевести в разряд социальных технологий.
Приоритеты культурной политики в России смутно просматриваются на этапе, когда социальная аномия (а именно: утрата нормативной определенности социальных и культурных норм в условиях коренных социокультурных трансформаций) еще не преодолена. Поиски определенности культурных норм, приемлемых как ориентиры для людей в новой России, идут сложно, конфликтно, что отражает поляризацию в российском обществе. Какой комплекс культурных ценностей и норм утвердится в качестве стержневого для общества и, соответственно, как основа социокультурной идентичности людей, во многом, если не в решающей степени, зависит от культурной политики, выдвигаемой и реализуемой государством и влиятельными в России структурами гражданского общества. Может ли этот процесс быть быстрым? Да, если существует власть, энергично, целеустремленно и последовательно выстраивающая культурную политику. Пример такого рода дает отечественная история 1920–1930-х, где культурная революция была одним из приоритетов только что утвердившейся советской власти. Выдающуюся роль в быстром (в течение примерно одного десятилетия) освоении огромными массами людей нового культурного тезауруса сыграли прежде всего определение цели — всеобщая и обязательная грамотность населения, несмотря на разруху, голод, отсутствие международной поддержки и почти полную неграмотность страны; коренной пересмотр содержания образования на всех его ступенях и внесение идеологического компонента в решение задач ликвидации неграмотности в стране; выбор формы — единая трудовая школа, унифицировавшая движение в образовании от низших ступеней к высшей школе; решение экономической стороны вопроса об образовании, сделавшее его общедоступным и бесплатным; административные преимущества для образованных людей (установление связи между занимаемыми должностями и уровня образования, зарплата, льготы и т. д.); в итоге — создание культа знаний.
Очевидно, что такая скорость культурных перемен может быть достигнута при определенном общественном порыве (позитивном общественном настроении), с одной стороны, и известном принуждении со стороны властных структур, с другой. В общественных системах, где власть претендует на тотальный контроль над человеком и человеческими общностями, такие действия обеспечиваются нередко полным подавлением всякого инакомыслия, и история ХХ века это показала. Но на рубеже ХХ и ХХI веков проявилась тенденция к широчайшей манипуляции культурными кодами и символами уже не такими инструментами власти, какие свойственны государству и правящим партиям, а такими, какие характеризуют средства массовой информации, а точнее — не слишком хорошо известных в обществе лиц и кругов (сообщества, клубы и т. д.) владельцев этих средств. Новое сочетание сил, пытающихся установить в качестве основной для российского общества свою культурную политику, тормозит процесс преодоления социальной и культурной аномии, вносит в него трудно преодолимые противоречия.
Другая сторона того же вопроса: сегодня ситуация такова, что культурная политика утеряла свое мобилизующее и организующее назначение. С точки зрения мобилизации она не обладает единством культурного вызова, с точки зрения организации она оказалась лишенной необходимых управляющих звеньев (конфликт в Минкультуры РФ, падение роли основных творческих союзов, сужение сферы образования в сфере культуры — лишь некоторые свидетельства этого).
В общественном сознании (точнее — в сознании экспертных сообществ) есть несколько устойчивых представлений, каковой должна быть культурная политика, и эти представления в малой степени могут быть воссоединены в единую концепцию. Крайние позиции занимают, с одной стороны, «хранители культуры», как можно назвать определенные круги старой советской интеллигенции и, с другой, «культурные прагматики», в основном связанные с коммерческим использованием тех или иных достижений в области культуры. Надо иметь в виду, что за пределом полемики относительно культурной политики находится масса работников интеллектуального труда, которые проявляют безразличие к самому этому вопросу. В данном случае мы также говорим о позиции, наблюдаемой в экспертных сообществах, т. е. там, где формируются концепция, механизмы, показатели, оценки культурной политики.
Рассмотрим эти три группы более предметно.
К «хранителям культуры» мы относим тех, кто стремится реализовать обширные планы просвещения: расширения в образовательных программах всех уровней гуманитарной составляющей, издание классики, поддержку музеев, просветительных программ на телевидении, а главное — возродить высокое назначение интеллигенции в обществе, ее роль носителя высоких идеалов гуманизма, нестяжательства, светского праведничества[1]. Образцы рыцарственного отношения к культуре обнаруживаются в личностных чертах, жизненном пути, публикациях, выступлениях таких видных деятелей отечественной культуры, какими были Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман, Н. Н. Моисеев, Б. И. Пуришев, С. Т. Рихтер, и этот круг не так мал. Он существенно расширяется за счет современного российского профессорства и учительства, библиотекарей, деятелей литературы и искусства, музейных работников, организаторов внеклассной и внешкольной работы с детьми и молодежью, любителей поэзии, музыки, живописи, балета…
Позиции «хранителей культуры», защитников «экологии культуры», если воспользоваться термином, предложенным Д. С. Лихачевым, особенно заметны в дискуссиях о роли интеллигенции в современном российском обществе. В таких дискуссиях всегда выделяется группа участников, которая признает отличительным и обязательным свойством интеллигенции высокую нравственную позицию, суть которой — в сбережении культурного наследия, утверждении идеалов добра и справедливости, в противостоянии миру денег. Этот миссионерский ракурс целеполагания в деятельности интеллигенции становится для многих основой самоидентификации, порождая социальные эффекты светского праведничества. Но позиция эта обладает и определенной ограниченностью, которая не позволяет безусловно ставить ее в центр культурной политики, адресованной всему обществу. Эта ограниченность обнаруживается в культурных предпочтениях, которые сформировались у «хранителей культуры» как социализационная норма[2] и которые порождают у них нечто вроде идиосинкразии в отношении культурных форм, не соответствующих этой норме. Между тем, социальная и культурная жизнь — феномен сложный, многослойный, развивающийся во взаимодействии разных, нередко противоборствующих культурных содержаний и форм. В этом отношении культурная политика, опирающаяся только на поддержание культурных образцов, хотя и соответствует важной стороне функционального назначения культуры, но не является достаточной управленческой позицией в сфере культуры в условиях стремительно меняющегося мира.
«Культурные прагматики» выделяются как носители особой экспертной позиции в отношении культурной политики прежде всего тем, что в трактовке культурных потребностей людей идут от показателей экономического порядка. Иными словами, здесь прагматизм выступает не как отрицание культурных норм или дискредитация авторитетов (в духе пролеткульта 1920-х годов или контркультуры «студенческого бунта» в западноевропейских странах и США 1960-х годов), а как соотнесение культурных феноменов с той ценой, которую за нее готов заплатить потребитель. В этом отношении наиболее значительный разрыв между позициями в дискуссии о культурной политике проходит не по линии признания/непризнания классики, сохранения/разрушения культурных кодов и т. п. В основе концептуального различия на первом месте стоит вопрос об эффективности затрат на культурное развитие и их экономической отдаче как инвестиционном проекте. Мы потому и считаем эту позицию полюсной в отношении позиции «хранителей культуры», что она выводит ось культурного развития за пределы устоявшейся трактовки культуры как системы особого рода ценностей и заменяет ценность ценой. Если разрушение культурного кода имеет своим источником идею замещения его другим культурным кодом, то это опасное для исходной культуры действие (а оно нередко имело место в истории, было частью политики ассимиляции покоренных народов[3]) все же лежит в поле культурного взаимодействия. Подчинение культурной жизни законам коммерции означает более глубокий разрыв с традиционными функциями культуры по сохранению и передаче человеческого наследия новым поколениям. Этот разрыв менее заметен, чем, например, вызов, бросаемый культуре контркультурой. Если культура в ее классических формах способна эффективно потреблять инвестиции (т. е. выступать в качестве содержания инвестиционного проекта), она не будет отвергнута и соединится с выдающимися личностями и великими образцами, признаваемыми как «мир культуры». В то же время остается открытым вопрос, где та граница, которая приемлема в коммерциализации «высокой культуры». Концерты великих певцов (П. Домингеса, М. Кабалье, Л. Паваротти), в основном построенные на классическом репертуаре и при этом собирающие десятки тысяч слушателей на открытых площадках, разумеется, отличаются от концертов в консерваториях. Означает ли это переход произведения искусства в зону действия массовой культуры? Вообще, насколько имена и произведения «высокой классики» могут быть включены в коммерческие проекты? Последнее громкое событие в сфере мировой культурной жизни, обострившее эти вопросы, — детектив Дэна Брауна «Код да Винчи»[4]. Автор проводит мысль, что Мария Магдалина была женой Иисуса Христа и имела от него дочь и что «Приорат Сиона», общество, охранявшее эту тайну, в разное время возглавляли Боттичелли, Ньютон, Нодье, Гюго, Дебюсси, Кокто и, разумеется, Леонардо да Винчи[5]. «Комсомольская правда» пишет: «Произведение Дэна Брауна сейчас не критикует только ленивый — и церковь, и историки. А «Код да Винчи» — книга-то художественная, вроде бы на истину в последней инстанции не претендует»[6]. Но феномен «Кода да Винчи» как раз в том, для общественного сознания авторский домысел становится истиной. Мы не будем обсуждать достоинства и недостатки книги Брауна, а лишь отметим признаки этого социокультурного феномена. Итак, 18 марта 2003 г., первый день продажи книги. Ее приобрели 6 тыс. покупателей. За два года продано примерно 25 млн. экземпляров романа Брауна, переведенного на 44 языка. «Эта книга стала наиболее продаваемым романом в истории»[7]. Довольно слабый детектив вызвал интерес к личности и творчеству Леонардо да Винчи, для множества людей стал интерфейсом в понимании Моны Лизы и «Тайной вечери». В 2005 г. Лувр принял на 600 тыс. посетителей больше, чем в предыдущем, и это прямо связывается с тем, что люди хотят увидеть места, где происходит действие романа[8]. Из 16 экскурсий по Парижу, расценки на которые помещены в Интернете для туристов, 3 маршрута специально посвящены «Коду да Винчи»[9]. Игры по мотивам бестселлера Дэна Брауна для мобильных устройств и для телеприставок появились в продаже в 2006 г. одновременно с выходом в прокат фильма «Код да Винчи», сопровождавшимся мощной рекламной кампанией. Сам фильм снимался как блокбастер: главные роли исполнили Том Хэнкс и Одри Тоту[10]. Этот фильм, который трудно отнести к шедеврам кинематографии, посмотрели, тем не менее, сотни миллионов зрителей. Бестселлером стала — уникальный случай! — научная публикация Саймона Кокса «Взламывая код да Винчи: Путеводитель по лабиринтам тайн Дэна Брауна»[11], в которой раскрываются источники исторических сведений и гипотез, изложенных в романе американского журналиста. Пишет книгу ученый, поэтому он называет великого итальянского художника Леонардо да Винчи или Леонардо, но никак не «да Винчи» (что в переводе означает «из Винчи», т. е. городка, где родился Леонардо), однако сохраняет ошибку американского журналиста в названии своей работы, иначе миллионы поклонников романа не поймут, о ком идет речь: Браун утвердил ошибку как новое наименование Леонардо.
Феномен «Кода да Винчи» — это вариация так называемого эффекта CNN: средства массовой информации устанавливают для обывателя рамки значений, они определяют, что важно и что неважно, давая тому и другому свой информационный код. В конечном счете, и эффект CNN — лишь частный случай более обширных трансформаций в коммуникативных основаниях человеческой социальности.
Приходится констатировать, что позиция «культурных прагматиков» также не может лечь в основу культурной политики как целенаправленной управленческой деятельности, поскольку культурная составляющая остается в ней на периферии интереса даже тогда, когда инвестиционная деятельность осуществляется в сфере культуры в узком понимании термина (т. е. в области искусства, художественной литературы и т. д.).
Небезынтересна позиция, которая выходит за рамки прямой дискуссии о культурной политике, но составляет ее среду. Речь идет о третьей выделенной позиции, которую мы, пользуясь термином Э. Гофмана, обозначим как «общественное безразличие». Эффекты «общественного безразличия» наблюдаются там, где высокая частотность человеческих контактов не позволяет вникать в происходящее более или менее основательно. Событию, явлению, человеку и его судьбе в этом случае попросту не придается значения, они не замечаются, не фиксируются сознанием как существенные. Если круг и число контактов человека переходят некоторые рамки, работает избирательность внимания. Но этот принцип действует не только на уровне индивидуального сознания. В крупных сообществах неизбежны и феномены общественного невнимания — того самого общественного безразличия, о котором говорил Гофман. В России долго в зоне общественного безразличия оставались, например, экологические проблемы. Когда в странах Запада уже набатом звучали требования по охране природы и «зеленые» становились мощной политической партией, у нас в общественном мнении экология оставалась чем-то экзотическим и малоинтересным. На фоне проблем дефолта, инфляции, в целом коренных социальных перемен было не до экологии.
Подобным же образом для значительной части россиян, включая и самую образованную ее часть, проблемы культуры не представляются первостепенными по важности, нередко вообще сколько-нибудь значимыми. Экология культуры не осознается как общенациональная задача. Эта общественная атмосфера отражается и на позиции экспертных сообществ. Если в широких массах нет внимания к положениям культурной политики, то это вполне объяснимо и не составляет организационной проблемы. Мы же обозначаем позицию общественного безразличия именно как позицию достаточной большого числа лиц, прямо связанных с выработкой и реализацией на практике задач культурной политики.
Таким образом, для концептуализации культурной политики остается довольно узкое пространство, окруженное зоной общественного безразличия. В этом одна из причин того, что формирование центральных положений культурной политики государства ведется в полузакрытом режиме, не становится предметом широкой дискуссии. А в такой ситуации само содержание культурной политики поневоле уходит в специфические вопросы деятельности, относимой к сфере культуры на уровне задач отдельных ведомств и теряет связь с социокультурной динамикой.
Нам представляется целесообразным в дискурсе о культурной политике поставить ее в контексты, которые не воспринимались до сих пор как важные. Один из таких контекстов, возможно — самый существенный, дает молодежная политика. Чтобы это утверждение было более ясным, обозначим смысл этого направления деятельности, осуществляемой как государством, так и структурами гражданского общества.
Молодежная политика представляет собой, во-первых, отношение общества, различных его групп, слоев, социальных институтов к молодежи как социальной группе, а также самой молодежи к другим социальным группам, социальным институтам, ценностям общества; во-вторых, особое направление деятельности государства, политических партий, общественных объединений и других субъектов общественных отношений, имеющей целью определенным образом воздействовать на социализацию и социальное развитие молодежи, а через это — на будущее состояние общества. Другая сторона молодежной политики определяется тем, что система особых идей, специализированных мероприятий, учреждений, кадров того или иного субъекта политической жизни разрабатывается и реализуется в отношении молодежи с тем, чтобы получить поддержку своей политической линии от нее или от ее определенной части, имея в виду как сиюминутные, так и стратегические задачи политической конкуренции.
Субъектами молодежной политики выступают различные общественные силы, и их ресурсы предопределяют, каким образом они могут ее строить. Молодежная политика политических партий, общественных объединений ограничена их правовыми, организационными, финансовыми, кадровыми возможностями, носит нередко декларативный характер. В программах многих политических партий формулируются задачи работы с молодежью, и в этом случае разрабатывается некая идеальная модель (нормативный образ) молодого человека, молодежи, которую организация стремится представить всему обществу как эталон. Молодежная политика крупных деловых организаций (корпораций), как правило, разрабатывается в отношении молодой части сотрудников и связана с кадровой политикой и формированием корпоративной культуры. Нередко эта деятельность составляет отдельные социальные программы или части более обширных социальных программ.
У государства есть возможность опереться в своей молодежной политике на систему права, но нет достаточных средств по установлению нормативности идеальных образов молодого человека и молодежи. Лишь в особых условиях политической жизни возможно в рамках государственной деятельности связать воедино идеал и правовые механизмы его поддержания, но такое соединение таит в себе опасности насилия над личностью. Сегодня принято понимать государственную молодежную политику как деятельность государства, направленную на создание правовых, экономических и организационных условий и гарантий для самореализации личности молодого человека и развития молодежных объединений, движений и инициатив. В данной формулировке, содержащейся в Основных направлениях государственной молодежной политики в Российской Федерации (1993), на первый план выдвинуты инструментальные задачи создания имеющихся в распоряжении государства условий социального становления и самореализации молодого человека и нет указания на то, какие черты его личности («картина мира», отношение к политическим и иным ценностям и т. п.) признаются нормативными. Такой подход важен для практической работы государства, поскольку блокирует излишние проявления патернализма в отношении к молодому поколению. Он был выработан в ходе широкой дискуссии, шедшей в советском обществе в период подготовки проекта Закона СССР «Об общих началах государственной молодежной политики в СССР» (принят в 1991 г.).
Сегодня государственная молодежная политика достаточно далеко стоит по своим целям и задачам от политики культурной. В приоритетных областях того и другого направления государственной деятельности некоторое пересечение обнаруживается в сфере образования, но и она как бы стоит вне генеральной линии, поскольку в ведомственном отношении причисляется к другой институциональной системе. Между тем, не здесь ли стоит искать кардинальное направление в изменении подходов к культурной политике и к политике молодежной?
Молодежь на каждом историческом этапе оказывается основным полем культурного сотрудничества и культурного противостояния. В отношении детей, преимущественно проходящих первичную социализацию в семье, детских учреждениях, школе, содержание культурных форм достаточно консервативно и даже в эпохи коренных социальных трансформаций в своей основе сохраняется (например, в высшей степени устойчивы народные сказки, загадки, считалки и т. д.). В зрелом и пожилом возрасте сформированность культурных паттернов значительна у большинства людей, она плохо поддается обновлению и даже коррекции. Напротив, молодежь составляет группу, для которой характерны достаточная развитость культурной жизни и в то же время готовность к изменению тезауруса (ориентационного комплекса) и даже сосуществование нескольких тезаурусов[12]. Именно это обстоятельство указывает на приоритетную область культурной политики — формирование культурных ориентаций молодежи.
Это тем более важно учитывать, что на поприще работы с молодежью и могут реализоваться противоречивые интересы общественных групп, формирующих культурную политику, в том числе и групп-антагонистов — «хранителей культуры» и «культурных прагматиков». Для полюса культурной политики, представленного «хранителями культуры», немаловажно, что их цели могут быть в той или иной мере реализованы через сферу образования с учетом широчайшего охвата молодежи образовательными программами — общими и профессиональными. Для полюса культурной политики, представленного «культурными прагматиками», особый интерес представляет потребительский потенциал молодежи: фактически молодежь выступает в качестве основного потребителя культурной продукции на коммерческой основе.
Воссоединение задач культурной политики и молодежной политики может придать импульс развития и первой, и второй. Первая приобретает более выраженную адресность (хотя, разумеется, этим не выводятся за сферу целенаправленной культурной деятельности другие возрастные группы), вторая — более ясную проблемность (что опять-таки не означает утраты других направлений молодежной политики). Культурная политика как политика молодежная — по сути, один из приоритетов, который предстоит концептуально обосновать и перевести в разряд социальных технологий.
Государство обладает наибольшими ресурсами для проведения как целостной молодежной политики, так и целостной культурной политики. Именно поэтому за доступ к инструментам государственного регулирования в этих сферах идет конкурентная борьба партий, общественно-политических движений и других организованных общественных сил. Она сегодня не слишком заметна, отодвинута на задний план более актуальными задачами, дающими преимущества сразу, в короткие сроки. Тем не менее, в стратегическом плане значение единства культурной политики и молодежной политики возрастает: и та, и другая составляют управляемый компонент социокультурной ситуации будущего, отдаленного от нас на десятилетия.
[1] Трактовка идеального образа интеллигента как «светского праведника» представлена на примере жизни и деятельности Н. Н. Страхова А. Б. Тарасовым. См.: Тарасов А. Б. Н. Н. Страхов в поисках идеала: между литературой и реальностью // Тезаурусный анализ мировой культуры: сб. науч. трудов. М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2006. Вып. 5. С. 24–29.
[2] Концепция социализационной нормы глубоко раскрыта в кн.: Ковалева А. И. Личность и общество: Лекции по социологии. М.: Социум, 2001.
[3] Задачи культурной экспансии, в частности, ставились в качестве важного направления в секретных планах холодной войны США против России. Документы опубликованы на русском языке И. М. Ильинским в кн.: Главный противник / сост. и авт. вступ. статьи И. М. Ильинский. М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2006.
[4] Браун Д. Код да Винчи / пер. с англ. М.: АСТ, 2005.
[10] «Код да Винчи» сократят для сотовых телефонов // Lenta.Ru. 2005. 4 ноября. URL: [архивировано в ] (дата обращения: 25.08.2008).
[11] Кокс С. Взламывая код да Винчи: Путеводитель по лабиринтам тайн Дэна Брауна / пер. с англ. М.: АСТ, 2005.
[12] См.: Ковалева А. И., Луков Вал. А. Социология молодежи: Теоретические вопросы. М.: Социум, 1999.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Браун Д. Код да Винчи / пер. с англ. М. : АСТ, 2005.
Главный противник / сост. и авт. вступ. статьи И. М. Ильинский. М. : Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2006.
Гращенков И. Плеяда блистательных актеров сделает «Код да Винчи» суперхитом [Электронный ресурс] // Утро.Ru. 2005. 21 апреля. URL: [архивировано в ] (дата обращения: 25.08.2008).
Дэн Браун пишет продолжение «Кода да Винчи» и скрывается от фанатов // NEWSru.com. 2005. 24 марта. URL: [архивировано в ] (дата обращения: 25.08.2008).
Ковалева А. И. Личность и общество: Лекции по социологии. М. : Социум, 2001.
Ковалева А. И., Луков Вал. А. Социология молодежи: Теоретические вопросы. М. : Социум, 1999.
«Код да Винчи» сократят для сотовых телефонов // Lenta.Ru. 2005. 4 ноября. URL: [архивировано в ] (дата обращения: 25.08.2008).
Кокс С. Взламывая код да Винчи: Путеводитель по лабиринтам тайн Дэна Брауна / пер. с англ. М.: АСТ, 2005.
Комсомольская правда. 2005. 22 сентября.
Лувр переживает эффект «Кода Да Винчи» // Росбалт. 2006. 10 января. URL: [архивировано в ] (дата обращения: 25.08.2008).
Тарасов А. Б. Н. Н. Страхов в поисках идеала: между литературой и реальностью // Тезаурусный анализ мировой культуры : сб. науч. трудов. М.: Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2006. Вып. 5. С. 24–29.
Travelscope. URL: (дата обращения: 25.08.2008).
Луков Валерий Андреевич — доктор философских наук, профессор, заместитель ректора Московского гуманитарного университета по научно-исследовательской работе — директор Института гуманитарных исследований МосГУ, заслуженный деятель науки РФ, академик-секретарь РС Международной академии наук (IAS, Инсбрук), академик Международной академии наук педагогического образования, почетный профессор МосГУ.
Луков Владимир Андреевич — доктор филологических наук, профессор, руководитель Центра теории и истории культуры Института гуманитарных исследований Московского гуманитарного университета, заслуженный деятель науки РФ, академик Международной академии наук (IAS, Инсбрук), академик-секретарь Международной академии наук педагогического образования.
